1. Архитектура: кому это нужно?
Архитекторы привыкли считать, что архитектура имеет огромное
значение. Отнюдь не все думают так же. Для множества лишь сама
постройка обладает ценностью, так как важна лишь жизнь, что проходит
внутри здания.
Часто можно услышать, что гораздо важнее иметь хорошего учителя
(ремесленника, родителей, менеджеров) в безобразном сарае, бараке,
крупнопанельном доме, чем скверного в самом красивом помещении.
Но немногие среди нас равно безукоризненны иили безнадёжны. Мы
вечно колеблемся и ищем опоры. Так насколько помогает жалкий барак
неуверенному учителю? И напротив — насколько хорош сам по себе
учебный процесс?
Дети, даже те, кто ещё слишком мал, чтобы проявлять какой-то
художественный интерес к окружающей среде, ведут себя совершенно
по-разному в разном окружении. Да и вполне зрелые люди ощущают,
мыслят, действуют различно в разном окружении. Хотя, разумеется,
их поведение более подконтрольно, и их мироощущение, чувствительность
и лёгкость или заторможенность мышления не свободны от сугубо
внешнего воздействия. Я иногда задумываюсь — как изменилось бы
содержание моей собственной работы и отношение к нему, если бы
я работал в совсем другой мастерской, может быть, чёткой, прямоугольных
очертаний, с гладкими плоскостями, равномерно освещённой и вылизанной
как те, в каких работают многие архитекторы.
Многие верят, что художественная способность есть дело врожденного
таланта, однако я уверен в том, что гораздо важнее полная отдача.
Точно также, художественное качество в гораздо большей степени
зависит от заботы и внимания, чем от денег, но зато забота поглощает
уйму времени. В мире, где время — деньги, чем меньше заботы вложено
в здания, будь то проектирование, строительство или использование,
тем дешевле, но поскольку люди не любят зданий, которые выглядят
дешево, в дело идут "обманки", начиная с кирпичной облицовки
и кончая дверями на картонном каркасе, с мебели из древесно-стружечной
плиты и кончая витражом главного фасада при "экономном"
заднем.
Мы быстрыми темпами строим мир, в котором обманчивые покровы
становятся ширмой для откровенности, с которой забота вытесняется
прибыльностью. А ведь это мир, в котором большинство людей проводит
большую часть жизни и в котором растут и учатся дети. Учатся ценностям,
что будут служить им опорой всю жизнь — учатся у взрослых и учатся
у своего окружения.
Многие жалуются на современную архитектуру. Они могут быть недовольны,
тем как старые здания служат (сырость, к примеру), но в случае
новых они недовольны их средовыми качествами (чаще всего безликостью).
В отличие от архитектора, почти никто не думает об архитектуре,
но очень многие её чувствуют. Мне жаль в первую очередь тех, в
ком это чувство мертво, потому что их художественный инстинкт
ослаблен, искажен или вообще уничтожен — не без участия самой
архитектуры.
Все мы знаем, что "все прочие" оказываются чаще всего
скептиками, заранее настроены на критику, руководствуются готовыми
мнениями, что они столь часто неверно оценивают виденное и несправедливы
в суждениях о нем. Я испытал немалый шок, когда построив дом в
1973 году, столкнулся вдруг с положительным отношением со стороны
самых неожиданных судей. Кто только не просил разрешения посмотреть,
проходя мимо, а затем спешили поделиться чувством подлинного удовлетворения.
Это были фермеры, плотники, фабричные рабочие, почтальоны — те
самые, кто в большинстве или уже жили в типовых "бунгало",
или строили их или только мечтали их построить. Тогда-то я понял,
что многие выбирают именно такие здания по той лишь причине, что
те являют собой единственный доступный людям материал для выбора.
Эти ловушки для воображения сформированы фабрикантами по строительной
части, настроенными на волну спекулятивной выгоды и в свою очередь
продолжают формировать такой именно рынок, наряду с другими манипуляторами
желаний, вроде изготовителей кухонного оборудования. С другой
стороны архитектурная мода направляется тем, что является индивидуально
новым. Эта тенденция ещё усиливается архитектурными журналами,
которые показывают здания как художественные объекты (как правило,
незаселенные). Эти здания не воспринимаются таким именно образом
теми людьми, кто их использует. Журналы оказывают на студентов-архитекторов
большее воздействие, чем их учителя, хорошие или плохие. Похоже,
что именно журналы действуют сильнее всего и на сознание по меньшей
мере части практикующих архитекторов. Однако сознание, которое
таким образом подкрепляется — установка на здание с мощной, если
удается, "образной" характерностью, не имеет ничего
общего с установкой на то, чтобы создавать места для людей.
Стоит ли удивляться, что возникающая архитектура больна!
Она способна передавать свою болезненность людям, заставляя их
скверно себя ощущать и даже действительно болеть, так что биологические
последствия в принципе могут быть измерены, хотя сегодняшнее знание
в этом отношении ещё ненадёжно. Дело обстоит тем хуже, что не
каждый заболевает от того, что вдыхает радон, формальдегид или
грибковые споры: есть лишь общая тенденция. Тем больше возражений,
когда мы переходим к художественным качествам, которые как правило
трактуются как субъективные, как роскошь, к которой можно прибегнуть
позже, когда решены практические вопросы, да ещё если мы можем
себе её позволить. Я придерживаюсь решительно противоположного
взгляда.
Находясь в полном здравии перед тем, как отправиться с сыном
в поликлинику, я выбирался из нее полуживым после многочасового
сидения в прямоугольного сечения туннеле коридора, расчерченного
на квадраты, пахнущего пластиком, освещённого люминисцентными
светильниками и перегретого. Тот же эффект бывает следствием грубого
вандализма, с которым сооружения бывают буквально всажены в ни
в чем неповинный ландшафт. Архитектура может подавлять жизнь и
даже раздавливать ее, если иметь в виду не одни только ощущения,
но данное нам чувство тяготения к свободе. В одних местах человек
ощущает себя не полноценным гражданином, а одной лишь статистической
единицей; в других — здания громоздятся над головой с выражением
угрозы. Однако гораздо чаще воздействие со стороны архитектуры
куда более незаметно и лишь совсем недавно социальные и физиологические
эффекты опустошенной, резкой, неприязненной архитектуры начали
обращать на себя внимание.
Более полувека назад Рудольф Штайнер заметил, что "в мире
ровно столько лжи и преступления, сколько есть пустоты на месте
отсутствующего искусства". Он продолжал, что если бы люди
были окружены живыми архитектурными формами и пространствами,
эти негативные тенденции попросту исчезли бы со временем. Когда
я услышал об этом впервые, то подумал: что за буржуазный вздор!
В конце концов, преступность имеет сложную основу, в которой социально-экономическое
неравенство играет огромную роль. Однако если расширить представление
о предступности и включить в нее эксплутататорское насилие над
людьми и их окружением, если признать, что мы говорим при этом
не о неизбежности, но только о тенденции, то, что Штайнер имел
в виду, становится понятнее. Животные всегда одинаково реагируют
на стимулы, создаваемые окружением, тогда как люди обладают способностью
выходить за рамки ситуации. Чтобы однако подняться над уровнем
безусловных рефлексов, нужно, чтобы мы сознательно строили свои
жизни. Ни один из нас в этом отношении несовершенен и именно поэтому
в любой статической выборке обнаружится несколько ведущих себя
обособленно, но большинство будет реагировать на определённые
стимулы вполне предсказуемым образом.
В этом столетии мир стал свидетелем быстрой урбанизации, которую
нередко ассоциируют с разрушением привычной социальной опоры для
традиционного морального кодекса. Несть числа социальным аспектам
среды, с которой встречается современный человек, но если ограничиться
свойствами собственно архитектурного окружения, то придётся признать,
что главная тенденция века состояла в том, чтобы порождать формы,
пространства, линии, цвета и пропорции (не говоря уже о состоянии
воздуха, шумах, электрических полях и пр.), jnrnp{e словно отсасывают
жизненную энергию, мертвы по природе своей.
При эстетическом голодании эмоциональная часть человеческого
существа ищет удовлетворения в переизбытке желаний. Обманчивая
внешность, особенно во всем, что касается отделки, стала нормой.
Нормой стали и стерильные интерьеры, качество которых зависит
от тех же обманок — косметика поверхности, освещение, манипулирующее
психологической обстановкой, оборудование, с помощью которого
эти пространства только и становятся обитаемыми. Со всех сторон
окружаемые жёсткостью, резкостью форм, эстетическая чувствительность
а в месте с ней и этическое равновесие оказываются притуплены.
Не удивительно, что будучи окружены, как происходит с большинством
из нас почти все время, безжизненными искусственными материалами,
мы настолько стремимся ограничить свои стремления лишь тем, что
реально можем приобрести, что даже постарались закрепить это отношение
в политических институтах.
Неотторжимые от других причинно-следственных цепочек, переплетенные
с ними, таковые последствия строения мира, который мы создали
вокруг себя. Однако же архитектура, хотя и возникающая из мертвого
материала, отнюдь не обязательно должна быть мертва: она может
быть исполненной жизни. Создающие её элементы и связи между ними
могут "петь" и людское сердце может звучать в резонанс
этой мелодии.
Может быть иные архитекторы могут считаться исключением, но большинство
людей, не исключая меня самого, не смотрит обычно на окружение.
Мы вдыхаем его. Мы разглядываем открытки или обозреваем виды с
предназначенных для этого площадок, и видимое может быть вполне
занимательным. Однако зрительный опыт трогает нам сердце только
тогда, когда он входит в то, чем мы дышим; большую часть времени
мы вообще не замечаем наше окружение и тогда оно может тем сильнее
воздействовать на наше существо, не встречая осознанного сопротивления.
Фактически мы проводим так много времени внутри — или рядом со
зданиями, что подавляющий объем нашего средового опыта испытывает
воздействие архитектуры.
Потенциально архитектура довольно опасное орудие. Среду можно
использовать для манипулирования людьми: мы готовы принимать окружение
как факт и так редко осознаем его, что оно вполне может использоваться
для воздействия на наше поведение. Вовсе не обязательно вспоминать
нацистские стадионы с их мощно театрализованными приёмами воздействия
на настроение людских масс. Если мы входим в "бутик"
с его настроением "вибрации", создаваемым музыкой, фактурами,
цветом, уровнями и наклонными плоскостями, однако с концентрацией
светового потока на товаре, которого модно коснуться, все желания
обостряются, а их удовлетворение как бы само связывается с фактом
покупки.
Усиление настроения превращается в манипуляцию, если давление
возрастает. Редко какой из супермаркетов обладает хотя бы минимальными
свойствами "приглашения", однако с помощью освещения,
игры знаков и цвета, фоновой музыки в них деликатно усиливается
возбужденность приобретения. Достаточно сопоставить, сколько и
каких полок с товарами ярко освещены сияющим белым при теплых
цветах выкладки и сколько погружены в голубоватые тона, чтобы
увидеть признаки этого в любом супермаркете в любом месте. Кое-что
из этого является следствием ученой психотехники, что-то рождено
воображением декоратора, а что-то вообще свободно от сознательного
намерения. Не только в магазине, не только ради денег или власти
над другими людьми, но в любом аспекте средового проектирования
мы должны признать, что все, что мы делаем, воздействует на существо
человека, на окружение, на дух места, на все мировосприятие. За
этим стоит целая система социальных, психологических, экологических
последствий, и достаточно хотя бы короткое время пожить в резко
ином окружении, чтобы признаться себе в том, насколько мы сами
и наше общество сформированы своим окружением, идёт ли речь о
различении оттенков, о ценностях или о стиле жизни.
Архитектура столь сильный агент воздействия, что для всех важно,
как она сделана. Очень важно. Сюжетом этой книги служит именно
этот вопрос: как архитектура воздействует на человека и на облик
Места, как подойти к проектированию и строительству, чтобы нести
в жизнь скорее здоровье, чем болезнь. Есть много способов работать
с этой темой, но описывать вещи, которые ты не пережил сам, чревато
излишней абстрагированностью, добрыми пожеланиями и пересказом
из вторых рук. Хотя я предпочитаю в связи с этим описывать прежде
всего то, что делаю сам, это отнюдь не отвергает иных способов,
которые более подойдут другим. Примеры, по необходимости, частные,
локальные, тогда как сущности процессов, вызывающих к жизни частный
пример, имеют универсальный характер. Другим людям, в других местах,
придётся вырабатывать и иные решения.
Каждый из нас начинает жизнь по-своему и проходит через череду
глубоко персонального опыта. Уже поэтому чей-то личный стиль никогда
не удовлетворит другого в полной мере. Стиль есть дело очень личное.
Многие могут признавать и даже принимать чей-то стиль как своего
рода символ времени, однако если его не преодолеть в собственной
работе, он не затрагивает её существо.
Я всегда стремился обойтись без собственного стиля, но избежать
его тенет довольно сложно. То, в чем я ищу вдохновения, это способ
вглядывания в предметы, чтобы распознать, что они на самом деле
суть и как они функционируют, и тогда соответствующие им формы
возникают словно сами собой. Это по-видимому справедливо для всех
людей и в любом месте. Мой сюжет — сооруженное окружение, среда,
мои примеры локализованы в месте и во времени, но сами предметы
в равной степени справедливы для Англии или Новой Англии, городского
пространства Токио или пригородов Сиднея, трущобных пригородов
Южной Африки или лесов Скандинавии. Любое здание, любое место,
в любом природном или городском ландшафте, в любой культуре, любом
климате, любой стране оказывает воздействия, которые я описываю.
Где бы она ни возникала, как бы по-разному она ни выглядела, архитектуре
необходимо иметь дело с этими сюжетами, чтобы стать архитектурой
человеческого здоровья.
|