Изменения в культуре города: проблемы и парадоксы

Эти тривиальные характеристики несомненного ускоренного накопления некоторых первичных элементов инфраструктуры в культуре города нужны нам здесь только затем, чтобы задать вопрос принципиального характера: есть ли строгие основания для утверждения, что мы имеем дело с развитием городской культуры? Вопрос принципиален, потому что лишь в случае положительного ответа на него имеет смысл уточнить возможные пути и средства обогащения культуры города.

1. Вопрос закономерен, так как обоснованная констатация факта развития универсальной культуры для страны в целом отнюдь не означает автоматически, что категорию развития можно правомерно распространить на изменения, происходившие и происходящие в универсальной культуре, преломляемой через городскую среду в данное время и в данном месте. Культура страны, культура республики не является, очевидно, простой суммой состояний культуры во всём множестве сельских, промежуточных и городских поселений[1]. Развитие культуры как целого зависит от общенациональных инфраструктур образования, собственно культуры в узком смысле слова, массовых коммуникаций. Эволюция таких инфраструктур в течение многих десятилетий имела центробежный характер, при этом не испытывалось потребности в уяснении природы и интенсивности обратной связи. Более того, развитие культуры страны как целого находится в достаточно тесной связи с процессами развития культуры в глобальном масштабе; например, предпринимаются осознанные попытки противодействовать влиянию американизированной версии глобальной культуры, здесь мы имеем дело с влиянием «через отторжение». Во всяком случае для периода с 1957 (Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве) по 1987 г. характерна (и это факт) возрастающая интенсивность процесса заимствования, начиная с конструкции и стилистики телевизионных программ, музыкальных ритмов или моды и кончая видеотехникой и компьютерными играми.

Вопрос о правомочности использования понятия «развитие» применительно к действительности культуры российского города закономерен ещё и потому, что чрезвычайная лингвистическая небрежность последнего времени приводит к лёгкости установления тождественных отношений, органически разнородных по смыслу. Слово «развитие» широко употребляется и в художественной литературе, и в публицистике, и в научной литературе как разменная монета для обозначения «некоего движения, интуитивно сопряженного с некоторым улучшением». Это слово утратило чистоту смысла, вопреки наличию вполне доброкачественных научных трудов[2], точно так же, как его утратили слова «оригинальный», или «уникальный», упорно употребляемые как синонимы «превосходного», или вообще «хорошего».

Эти осложняющие мыслительную работу обстоятельства заставляют поставить в заглавие статьи слово изменения, отталкиваясь от которого мы сделаем попытку ответить на вопрос о развитии городской культуры; уделить некоторое внимание понятиям, связанным с феноменами изменений; кратко коснуться истории вопроса о развитии культуры города в отечественной литературе; тщательно проанализировать некоторые из сегодняшних попыток практического решения этого вопроса в городах страны; наконец, сделать несколько общих выводов теоретического характера.

Движение в культуре

Известно, что великие цивилизации древности удовлетворялись образом движения человеческих судеб (а значит и культуры, хотя это слово до XIX в. почти не употреблялось) по кругу, поэтическим символом чего навсегда остались слова Екклезиаста. Вплоть, до Возрождения европейская цивилизация, пытавшаяся порвать с античным наследием, видела всякий феномен бытия как преходящий миг на пути великого движения с тремя всего путевыми вехами: грехопадение Адама, искупление его кровью Христа, второе пришествие и «конец времен». Возрождение, справедливо названное результатом трудов первого в истории «поколения наследников»[3], в формах «восстановления» античного прошлого утвердило идею ценности «современного», «нового», символом чего остается название книги Данте Алигьери — «Новая жизнь». Наконец век Просвещения утверждает идею линейного прогресса, охватывающего все стороны человеческого бытия, что ставится под сомнение многими мыслителями, начиная с конца XIX в. и по сей день.

Все это известно, даже тривиально, до тех пор пока рассуждение ведётся на общефилософском уровне, но как только мы погружаемся в конкретность некоторой сферы деятельности или конкретность некоторой территориальной действительности, иллюзорная очевидность немедленно исчезает. В самом деле, расположим соответствующие категории «движения» понятий по закрепившемуся в культуре мышления признаку возрастающей сложности: изменение, преобразование (метаморфоза), становление, рост (развёртывание), эволюция, развитие, прогресс. Выстроенные по шкале восхождения от непосредственно наблюдаемого (изменение) до определяемого сугубо ценностно (прогресс как однонаправленное развитие от низшего состояния к высшему) эти понятия очевидным образом фиксируют нарастание и усложнение качества определёнными скачками, что не даёт оснований для смешения указанных понятий, столь характерного для обыденного языка с его излишне свободным употреблением слов.

Фиксация практически бесконечного потока частных изменений не несет в себе указания на какую бы то ни было направленность их ряда. Так, скажем, объединение разнородных учреждений культуры, досуга, спорта под флагом КСК (культурно-спортивного комплекса), перемещение РДК (районного Дома культуры) из старого помещения в новое учреждение парка на месте пустыря могут представлять собой изменения и только. Взятые вне контекста (его расшифровка нередко представляет собой отнюдь не простую задачу), эти изменения поддаются регистрации, но, являясь признаками движения в культуре города, не свидетельствуют ни о чем ином и не могут быть критериями чего бы то ни было ещё .

Заключение о наличии качественного преобразования (метаморфозы) является результатом осмысления эмпирического факта изменения, однако этот вид осмысления столь ещё сильно связан с обыденным опытом, что практически не порождает разногласий. Фиксируя, например, полное вытеснение старогородской застройки новыми жилыми районами, превращение заброшенного подвала в атлетический клуб или дополнение программы проката фильмов в городском кинотеатре программой регулярных встреч любителей кино, мы безошибочно устанавливаем факт некоторого качественного преобразования. Однако такая метаморфоза, в свою очередь, фиксирует исключительно самое себя — некоторое изменение качества (известное из прессы преобразование помещений телевизионного клуба «Что? Где? Когда?» в конторское помещение МГК ВЛКСМ и аналогичные преобразования качества — тоже суть метаморфозы).

Для уяснения конечного смысла свершившейся или предполагаемой метаморфозы необходимо рассмотреть её в достаточно широком контексте всех прочих изменений в культуре города. Однако нельзя не видеть того, что цепь частых преобразований, отчужденная от их (каждого из них) контекстов, достаточно часто интерпретируется как движение более высокого уровня, что характерно для современной журналистики, но это категорически недопустимо в исследовании или проектировании. Замещение старого помещения клуба новым или старогородской застройки новой является изменением качества, но отнюдь не означает непременно сдвига, обозначаемого словами «развитие» или «эволюция», Огромный эмпирический материал нередко указывает на обратное.

Переход на более высокую ступень шкалы понятий, различающих виды движения, немедленно сталкивает нас с ситуацией, когда опоры в очевидности уже нет. Отнесение изменений к тому или иному классу выступает отнюдь не как логический акт, но как выражение ценностной позиции. В самом деле, говоря о становлении, несложно провести грань между ещё не ставшим и уже ставшим лишь в тех простейших случаях, когда мы имеем дело с замкнутой системой (производство справедливо считается ставшим, когда им освоена проектная мощность). Применительно же к открытым квазисистемам, вроде сети среднего образования, понятие становления немедленно теряет определённость. Сугубо договорным, конвенциальным образом принято считать «ставшей» такую сеть, когда соблюдены соответствующие нормы ГОСТа, т. е, учтены простейшие количественные меры (число мест на тысячу жителей). Качество, сопутствующее таким мерам, учесть значительна труднее, что позволяет считаться с ним или игнорировать его — смотря по обстоятельствам.

Нет нужды подчеркивать, что применительно к культуре города и даже только к её предметно-пространственной инфраструктуре установить факт становления значительно сложнее. Сознавая все несовершенство установления критериев становления до ГОСТу, автор далек от скептицизма по отношению к этой процедуре — так или иначе ГОСТ фиксирует известный социальный минимум удовлетворенной нормативной потребности в благах и услугах. Однако, отталкиваясь от этого простейшего критерия, мы вынуждены констатировать, что нельзя считать «ставшей» культуру ни одного из городов РСФСР, что процесс её становления не будет завершен до конца текущего столетия, несмотря на все предпринимаемые усилия. Может ли в строгом смысле развиваться то, что ещё не является ставшим? Это — отнюдь не риторический вопрос, и от ответа на него зависит направленность и эффективность культурной политики в городах.

Понятие роста (развертывания) обладает, применительно к результатам человеческой деятельности, спасительной определённостью, будучи прочно связано в нашем сознании с количеством и мерой. Однако в отношении к нашему предмету эта определённость быстро обнаруживает свою иллюзорность, как только вмешивается критерий качества. Действительно, до определённого момента — в зависимости от материального и морального старения инфраструктуры и организационных систем, простое умножение всего, будь то квартиры, зелёные насаждения, посадочные места в учреждениях культуры и досуга, окрашивает цепь наблюдаемых изменений в оптимистические тона. В то же время всякое приращение имеет теневым своим двойником утрату, необходимость компенсации которой должна быть вычитаема из данных о приросте, а при делении на число горожан результат наблюдаемого роста (развертывания) способен, как известно, во множестве случаев менять знак на противоположный. Наконец, даже фиксируемый рост по проведенным показателям, справедливый для поселения в целом, может иметь разный знак для различных частей города и т.п. И всё же, повторим, понятие роста настолько привлекает своей арифметической весомостью, что во множестве ситуаций, сосредоточив ка нем внимание, его напрямую отождествляют с развитием. До настоящего времени некорректность такой процедуры с великим трудом и лишь время от времени выявляется публицистами— научные работы, где рост (развёртывание) был бы проанализирован на примере культуры конкретного города во всей полноте его качественных составляющих, автору неизвестны.

Изменение, преобразование, становление и рост в целом поддаются выявлению на относительно коротком отрезке времени, измеряемом годами и десятилетиями, — время объекта и время исследователя в общем случае совпадают. Значительно сложнее работа с понятиями более высоких классов: эволюция (цепь качественных изменений, как правило, сопряженная с ростом «ставшего»), развитие (однонаправленная эволюция, регулируемая скачками качества) и, наконец, прогресс (вид эволюции, вид развития, для которых фиксируется восхождение от низших форм к высшим) устанавливаются ретроспективно, с определённого отстояния во времени, или проспективно (тоже с дистанции во времени, но в отнесении к будущему).

Слово «установление» довольно точно передает смысл совокупности мыслительных операций, с помощью которых явление как факт относится к классам эволюционирующих или развивающихся. Все зависит от системы отнесения (для нас такой системой является марксистско-ленинская теория общественного развития), от корректности процедур, посредством которых содержание всеобщей .теории соотносится с частным явлением. Факт изменения в культуре города обнаруживается путем непосредственного усмотрения. Факт преобразования или метаморфозы нуждается уже в распознании, т. е. соотнесении нового свидетельства с ранее установленными изменениями. Факт становления и роста требует уже постижения, т. е. контролируемого мыслью усмотрения причинных связей между изменениями и их контекстом. Факт эволюции нуждается уже в овладении, т. е. построении такой теоретической картины, в которой свидетельства всех типов соотнесены с типом движения, когда ясно: что в каждом единичном случае происходит внутри городской культуры — изменение, преобразование, рост или становление. Наконец, установление факта развития возможно только при достижении подлинного понимания, т. е. установления «закона» развития культуры города как сложной целостности.

Работать с такой сложной действительностью непросто, но упрощение понятийного аппарата чревато смешением понятий и безудержным произволом, в силу которого постоянно воспроизводится никем не сформулированная манипуляция: коль скоро мы имеем дело с развивающимся обществом, следовательно, культура города N развивается, и все, что в ней происходит, все изменения и метаморфозы — «суть» развитие. Подобное надругательство над логикой и здравым -смыслом укоренилось в публицистике и пустило довольно глубокие корни в корпусе научных исследований о городе и его культуре. Борьба с этой манипулятивной логикой предстоит трудная и затяжная.

Итак, завершим первый раздел статьи повторением ключевого вопроса: может ли развиваться культура российского города, не прошедшая до конца стадии своего становления?

Постановка такого вопроса, на первый взгляд, может показаться чуть ли не схоластической, однако речь идёт о проблеме сугубо практической. Процесс перестройки хозяйственного механизма и общественных отношений, охвативший страну после решений XXVII съезда КПСС, вызвал мощный, все разрастающийся поток инициатив на местах. Немалая доля этого общего процесса падает на инициативные предложения относительно изменений в культуре города, так что есть основания говорить об универсальности осмысления состояния и перспектив городской культуры. Анализ текущей прессы демонстрирует в то же время как очевидность и тот факт, что многие из препятствий, на которые наталкиваются инициативы горожан, пытающихся разорвать круг инерционных циклов видимых, но несущественных изменений в городской культуре, также имеют универсальную природу. С чем же сталкиваются инициативные группы и движения горожан? Где проходит граница между объективными препятствиями для качественных преобразований и субъективным противодействием? Что в самих инициативах является попыткой преодолеть застой за счёт некоторого реального (и ощущаемого реальным) изменения, а что может быть классифицировано как шаг к действительному развитию?

Мы попытаемся ответить на эти вопросы на избранном эмпирическом материале, но прежде необходимо отступить на шаг и в вынужденно сжатом виде обозначить принципиальные изменения в исследовательской установке относительно городской культуры.

Культура города: проблемы исследовательской установки

Нас, разумеется, интересует здесь только отечественный материал с конца XIX в., и по настоящее время[4]. Прежде всего мы должны зафиксировать устойчивую традицию «казённого» оптимизма, унаследованного от той долгой эпохи, когда город был и воспринимался продуктом целенаправленной общегосударственной деятельности, т. е. продуктом универсальной системы, что в принципе исключало мысль о существований некоторой особой городской культуры. Как справедливо отмечают исследователи на основе анализа огромного фактического материала, «русские города с цветущей промышленностью, торговлей и искусством, с академиями, школами, больницами, ратушами, расположенными в линию благоустроенных улиц, рисовались только в воображении законодателя»³. Факты нисколько, однако, не препятствовали интенсивному изготовлению бесчисленных типовых проектов жилых и общественных зданий — по «высочайше утвержденному образцу». Эта интенсивная деятельность, обретавшая предметный смысл лишь в исключительных случаях, вроде застройки Одессы как остро необходимого порто-франко, длилась в силу собственней инерции, которая была обозначена ещё в простодушной дефиниции Татищева: «...град есть место укрепленное или без укреплений, в котором многие домы разных чинов, что военные и гражданские служители, купечество, ремесленники и чернь или подлой народ, и все обсче называются граждане, состоит под властию начальства. Но у нас токмо тот городом имянуется, которой подсудной уезд имеет, а протчие или крепости, или пригороды и остроги»[5].

«Казенность» российского города вызывала у демократической . интеллигенции резкую реакцию отторжения, имевшую под собой тем большее основание, что вплоть до отмены крепостного права сельское имение было в значительной степени ведущим производителем культурных ценностей. Временность (даже сезонность) и неустойчивость городского общества бросались в глаза внимательному наблюдателю, вроде Ф. Ф. Вигеля: «В России есть города, кои следует назвать казёнными, потому что в них встречаются по большей части одни должностные лица, помещики бывают в них только иногда по делам. В них беспрестанно меняется картина общества, которая через десять лет, можно сказать, возобновляется в своем составе»[6]. Революционные демократы были ещё резче в своей оценке: «Большая часть наших городов — насильственная случайность. Это не центры, последовательно выращенные развитием местной общественной жизни; это административные центры, навязанные народонаселению правительством ради своих целей управления»[7]. Отсюда следовал естественный вывод: «Зачем нам города? Вся наша жизнь в селах»[8],—вывод, подхваченный народниками (и спустя целую эпоху, почти в той же редакции—писателями-«деревенщиками» 70-х гг. нашего века)[9].

В послереформенное время, и тем в большей степени, чем ближе был XX в., оформляется либерально-реформистский оптимизм, сторонники которого не без оснований усматривали в крупнейших городах источник социального и экономического прогресса страны. Хотя весьма значительная доля городского населения в сословном отношении была причислена к крестьянству (в Петербурге 1881 г.— 31%), его «урбанизация» шла стремительными темпами[10], что заставляло, например, писать следующее: «Ко всем исчисленным здесь средствам и условиям Петербурга, благоприятствующим развитию культурной жизни и воспитанию людей интеллигентных и прогрессивных деятелей с широким гуманитарным взглядом, следует присоединить ещё одно — это воздействие общественности. Ни в каком другом центре Империи, кроме Петербурга, общественная жизнь не пользуется такой полнотой, таким широким, многосторонним развитием во всех своих функциях»[11].

В преддверии первой русской революции даже иллюзорных оснований для .продолжения подобных славословий не оставалось в силу стремительного нарастания социальных, культурных, экологических противоречий внутри территориального сообщества города[12]. Однако подобный оптимизм, но уже окрашенный социальным провидением, мощно проявляется в «урбанистическом» искусстве, сфера действия которого ограничивалась, однако, почти исключительно Петербургом. Именно социальные оптимисты этого круга, собравшиеся вокруг Маяковского и Пастернака, Татлина и Родченко, образуют в первые послереволюционные годы ядро интеллектуалов, в дальнейшем развившееся в движение «урбанистов» во главе с М. Охитовичем, Н. Милютиным и другими первоклассными теоретиками города.

В марксистской традиции, развитой В. И. Лениным, проблематика культуры, как известно, присутствовала в самом общем виде — применительно к универсальным её структурам. Крайне немногочисленные замечания о городе[13] были сконцентрированы на противоречиях между городом и старой деревней. Немногочисленность и лаконизм отрывков из трудов классиков марксизма-ленинизма давали возможность десятилетиями (как правило, за счёт выборочного цитирования) «опирать» на них прямо противоположные оргтехнические концепции культурного строительства. Собственно же теория городской культуры не развивалась и импульсов к развитию не имела в силу принципиально центробежной модели универсальной культуры, базирующейся на едином столичном центре.

За отсутствием теоретической разработки, сюжеты на темы культуры города оказались в монопольном «владении» художественной литературы и лишь в последние несколько лет — публицистики. В результате мы сталкиваемся сейчас с широчайшей гаммой ценностных отношений к городу и его культуре, выраженных обычно в форме категорических суждений или прямых предрассудков! Это — положительное явление в том смысле, что проблематика в полном смысле слова оказывается открытой для исследования. Здесь есть и мощный отрицательный заряд, так как при преобладании среди городского населения горожан первого поколения, скверной гуманитарной подготовке должностных лиц и представителей выборной власти в городах мы неизбежно сталкиваемся с чрезвычайными трудностями понимания многими смысла и тем более значения даже не сложных вспомогательных теоретических знаний.

Тем не менее именно такова данная нам действительность городской культуры, являющейся до настоящего времени «вещью в себе», не осознанной её носителями. Именно такова действительность, в которой именно такие носители городской культуры повсеместно выступают с инициативными предложениями её развития. В основании подобных предложений повсеместно обнаруживаются попытки конструктивного осмысления ситуации и путей её изменения, попытки, которые, в свою очередь, имеют фундаментом не столько знание или теоретическое представление, сколько здоровое чувство правоты. Об этом чувстве говорил в одной из ранних своих статей А. В. Луначарский: «Человек есть человек, и стремясь к утилитарным благам, он считает одной из самых высоких полезностей именно радость жизни. И всякий поймёт, что жить без такой радости, в сущности говоря, не стоит. И если бы человек построил себе совершенный, с точки зрения инженерии, мир, то, может быть, всё-таки, весь прогресс- свелся бы к нулю»[14].

Рассмотрим несколько характерных примеров инновационной по существу своему деятельности инициативных групп в городах страны. Обширная пресса последних двух лет даёт возможность использовать значительный объем информации. Однако автор имел основания избрать для анализа лишь те городские ситуации, в обсуждении проблем которых принимал непосредственное участие в роли научного консультанта. Дополнительным материалом в рамках этого анализа нам послужат публикации в газетах этих городов, посвященные инициативным предложениям их сограждан. Это города — Набережные Челны, Елабуга, Тольятти, Сумы, Йошкар-Ола (Тихвин не включён в этот список ввиду того, что, не располагая опубликованным в городской газете материалом, автор не считает себя вправе использовать имеющиеся в его распоряжении рукописи или фонограммы).

Культура города: проблемы инициативных групп

Общая социально-культурная ситуация в г. Набережные Челны, развёртывание программы его культурного развития подробно, охарактеризованы в наших предыдущих публикациях[15]. Это позволяет сосредоточить внимание на сущности способов мышления, оказывающихся в основании усилий городских властей и общественности при многолетней консультативной помощи НИИ культуры. Прежде всего необходимо особо подчеркнуть, что в г. Набережные Челны мы сталкиваемся с нечастой, но всё же типичной ситуацией, когда в роли инициативной группы длительное время выступало в первую очередь руководство исполкома. Часть конструктивных предложений, направленных на изменение социально-культурной ситуации в городе, порождалась непосредственно этой группой (которую следовало бы определить как «формально-неформальную»), часть других, порождаемых группами или отдельными лицами, чрезвычайно быстро втягивалась в крут непосредственного внимания сотрудников исполкома и «присваивалась» ими. Так, например, общая схема организации музейно-рекреационного комплекса города, разработанная НИИК, весьма быстро была преобразована в форму конкретных заданий на проектирование, переданных архитектурным или дизайнерским мастерским, работающим в городе, независимо от их подчиненности.

Следующим «тактом» работы становилась разработка проекта, скажем, «этнографической» зоны комплекса — центральной лабораторией дизайна (КамАЗ). Здесь мы вторично сталкиваемся с «формально-неформальной» группой, поскольку, с одной стороны, проектная деятельность приобретает форму служебного задания, с другой — осуществляется в том объеме, в те сроки и с тем творческим отношением к содержанию задания, что характерны для самопроизвольной деятельности авторского коллектива. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно вслушаться в интонации пояснений к проекту, которые руководитель лаборатории В. И. Хайман давал корреспонденту городской газеты:

«...Недавно мой сын впервые увидел лошадь с телегой и был поражен. Пройдет ещё десять лет. Где наши дети увидят коня? В зоопарке? Мы задали себе этот вопрос и решили запроектировать трассу конного маршрута вокруг всего села. Зимой ребята смогут покататься на тройках, летом в дилижансе. Хотим, чтобы горожане могли проводить в музейной зоне весь выходной день: посмотреть выставку, погулять, покататься, поиграть. Здесь будет свой маленький речной вокзал, причалы для туристских судов, экскурсионных катеров, лодочная станция, яхт-клуб. В месте впадения родника в Каму появится амфитеатр летнего концертного зала со сценой, плавающей на воде и передвигающейся на тросах от берега к берегу. Зрительские трибуны будут построены и у игровой площадки, где мы мечтаем создать всё условия для возрождения народных игр. Пусть снова станут популярными лапта, бабки... Считаем, что комплекс Боровецкого будет идеальным местом для фольклорных праздников, для развития всего, что входит в понятие «народное творчество» и, конечно, для массового отдыха.

— Вы верите в то, что всё это сбудется?

— Порой на пути архитектурного замысла до реального воплощения проект действительно претерпевает изменения не в лучшую сторону. Но мы верим, надеемся на то, что наш музейный комплекс избежит этой печальной участи. Иначе не работали бы над его архитектурным решением, социальной структурой с таким энтузиазмом и вдохновением»[16].

Оставив в стороне вопрос о реализуемости проекта, сосредоточим внимание на ином: как воспринимается проектная концепция (охарактеризованная в цитированном отрывшее лишь в малой части её содержания) основными действующими лицами? Для исполкома и авторов проект немедленно расчленяется на множество технических задач: конный маршрут — приобретение или аренда животных, место их содержания, обеспечение ухода; приобретение или изготовление экипажей, место их содержания, обеспечение уходя; финансовая сторона дела и т.д. и т.п. — и так по каждой из смысловых «единиц» проекта. Отдельные задачи группируются в блоки стадии, каждую из которых необходимо каким-то образом включить в пятилетний и годичные планы... Иными словами, вопрос приобретает характер очередной организационно-технической головоломки, в строении которой способен разобраться лишь узкий круг сотрудников исполкома и генеральной дирекции КамАЗа — собственно же город естественным образом оказывается выключенным из процесса принятия решений, выступает только как «потребитель».

Тональность вопроса корреспондента газеты («Вы верите в то что всё это сбудется?») недвусмысленно отражает позицию города трактуемого как потребитель: пассивный залог глагола («сбудется»—«само себя сделает») ясно выражает застарелый, во многом обоснованный скептицизм по поводу «мечтаний».

Очевидно, что до тех пор пока весомая составная часть проекта не будет реализована («сбудется»), само создание проекта и его погружение в общественное сознание горожан через публикацию в местной газете (к тому же, без графического сопровождения) ещё . не является изменением в жизни города. Оно не является изменением и для самих создателей и «заказчика» — поскольку те уже своей деятельностью явлены как инициаторы необходимых изменений.

Если допустить, что благодаря чрезвычайным усилиям исполкома и генеральной дирекции КамАЗа проект будет полностью реализован в относительно короткий срок, скажем, за одну пятилетку,—что за тип изменения будет перед нами? Для зоны городской застройки, непосредственно примыкающей к селу Боровецкому, можно будет зафиксировать факт несомненного преобразования (метаморфозу). Применительно же к культуре города в целом мы, по-видимому, имели бы дело с очередным элементом процесса становления, ибо город, не имеющий музейно-рекреационного комплекса, ещё не может быть отнесен к классу ставших, утвердившихся. Даже при частичной реализации проекта мы очевидным образом имели бы дело и с фактом роста, развертывания культурной инфраструктуры города — тем более весомым, чем менее развернута пока ещё эта инфраструктура, так что и незначительное прибавление достаточно весомо. Можно ли в этом усмотреть возможность качественного развития городской культуры? По-видимому, нет, так как такое развитие предполагает непременно переструктурирование связей, распределение ролей, расширение социальной базы культурной инфраструктуры[17]. Запланированная реализация проекта не нуждается в такого типа изменениях и их не предполагает.

Существенно: иной тип потенциального эффекта был привнесен культурную жизнь города деловой игрой (семинаром) «Развитие культурного потенциала города», проведенной в мае 1986 г. исполкомом и НИИ культуры. Иной, потому что, пожалуй, впервые конструктивные предложения не только выдвигались «снизу» — участниками семинара, но ими же осмыслялись в полноте возможных послёдствий и необходимых средств реализации — при том, что эти участники себя, а не службы исполкома видели в роли организаторов изменений. И здесь мы имеем дело с «формально-неформальными» группами, так как реально отделить служебно-обязательную деятельность от творческой самодеятельности в работе, например, директора Дома культуры «Автозаводец» или социально-педагогического комплекса «Огниво» практически невозможно.

Повторим: потенциально мы сталкиваемся с возможностью качественного изменения предшествовавшей практики. Для всех без исключения участников семинара не составляет труда зафиксировать факт принципиального развития самосознания и средств проектно-прогнозного мышления в роли социального проектировщика. Однако можно ли сказать то же о культуре города? К сожалению, нет.

Работники служб исполкома не смогли принять непосредственного участия в семинаре. И хотя полученные в ходе деловой игры проектные результаты были «ми горячо приняты, они остались для них «внешними». Не будучи продуктом «их», собственной, деятельности «внутри игры», эти результаты теперь должны были стать продуктом «их» деятельности вне игры, что принципиально важно. Это не могло не привести к тому, что интерпретация содержания и структуры проектных предложений у горожан, участвовавших в семинаре (где они конституировались как «городской актив»), и сотрудников исполкома, не участвовавших в нем, оказалась сущностно не тождественной. Такое несовпадение должно дополнительно усложнить взаимодействие сотрудников исполкома, традиционно (и обоснованно) считающих себя «городским активом», и «новых активистов».

Более того, многие из проектных предложений, родившихся в ходе семинара, нуждаются для своего воплощения в практику не столько в традиционных формах внедрения проектов, сколько в качественном преобразовании таких форм, т.е. в развитии регулирования инфраструктуры городской культуры. Однако движущей силой такого развития должны, к сожалению, выступать люди, для которых необходимость в таком преобразовании не стала «внутренней» потребностью. Если «обычная» форма проекта (подобно отмеченному выше проекту музейно-рекреационного комплекса) обладает некоторой общепонятностью, то проекты и программы, выработанные в ходе деловой игры, требуют для понимания значительно больших усилий.

Если обратиться к одной из публикаций в городской газете, ставшей основным средством информирования горожан о целях ходе и результатах семинара, то мы немедленно обнаружим, что практически вся сущностная информация оказалась утраченной.

Так, газета цитирует письмо в редакцию, в котором семнадцатилетний автор просит подсказать, чем заняться в свободное время; журналист, придавая целостной программе досугового центра форму свободного «наброска» — не слишком обязательного подбора частностей — восклицает: «А что, если нам построить такой дом, а ещё лучше — целую досуговую зону, где каждого ждало бы нечто такое, чего нет ни в одном другом месте? Ну, например, где бы можно было доиграть, взяв в «напарники» персональный компьютер. Или устроить гонки на спортивных автомобилях. Или побывать на демонстрации моделей молодёжной моды...»[18]. Протянув такое перечисление ещё на абзац и завершив его вопросом: «Фантастика?» и ответом: «К счастью, нет, хотя, конечно, речь идёт не о том, что всё это будет завтра или на будущей неделе», — автор публикации сообщает о том, сотрудники каких институтов приняли участие в семинаре, что являет собой, естественно, «нулевую» информацию для читателя[19].

Все содержание семинара оказалось втиснуто в один абзац: «Ежедневно в ходе дискуссий и споров вырабатывались модели проектов, которые обсуждались на пленарных заседаниях. Заслушаны доклады и выступления по вопросам совершенствования управления культурой, создания Дома музыки и организации Центра досуга на базе будущего Дома молодёжи с учетом реконструкции ресторана «Москва» и строительства нового специального здания на территории нынешнего Дома культуры «Автозаводец». Наконец, финал статьи, представляющий собой классический образец псевдоинформации: «Все итоговые материалы изучаются сейчас в НИИ культуры и в конце июня будут представлены для окончательного рассмотрения исполкомом горсовета. По утвержденному им варианту проекта досугового Центра и будет вестись дальнейшая работа».

Цитирование отнюдь не имело целью лишний раз продемонстрировать отчаянное состояние местной публицистики — важно зафиксировать, что потенциально значимое развитие способов осмысления изменений в культуре города не было необходимым образом актуализовано. Несколько состоявшихся позднее обсуждений на самоутвердившемся в ходе семинара-игры «городском активе» не смогли существенно повлиять на ситуацию: привычность, согласно которой в городе есть только один «актив» (готовый к расширению, но не переструктурированию) — внутри «системы» исполкома и его традиционных связей с предприятиями, — оказалась мощнее попыток преобразования практики.

Потенциально каждое из задуманных изменений, будь то му-зейно-рекреационный комплекс, досуговый центр или учреждение городского краеведческого общества, первого в республике[20], могло бы дополнить сложный процесс становления молодого города, развертывания его культурной инфраструктуры элементами качественного изменения, развития. Однако действительного развития мы зафиксировать ещё не можем — процесс становления оказывается чрезмерно осложненным множеством обстоятельств, не зависящих от возможностей города и его исполкома. Говоря нарочито жёстко, следует подчеркнуть, что низкий коэффициент полезного действия, направленного на изменения в инфраструктуре городской культуры, чрезвычайно осложняет даже саму постановку задачи одновременного развития культуры города, не говоря уже о решении этой задачи.

Специфическая ситуация Елабуги подробно обсуждалась в наших предшествующих публикациях[21]. В 1987 г. ситуация осложнилась, так как планы финансирования нового тракторостроительного завода (а, значит, фактически и нового города рядом со старым) не получили продвижения в центральных планирующих органах страны. Тем не менее два с половиной года тесного взаимодействия с городом и генеральной дирекцией завода позволяют сделать ряд небезынтересных для темы статьи замечаний.

Во-первых, в отличие от Набережных Челнов здесь мы имеем дело с давно «ставшим» малым городом, для которого предполагаемое строительство завода означает быстрый процесс неизбежного разрушения традиционной инфраструктуры культуры и начало нового становления. Назвать этот параллельный процесс развитием можно было бы только ретроспективно, из относительно далекого будущего, тогда как на первой стадии метаморфозы деструктивные явления непременно обладают большей силой, чем конструктивные. Именно на максимальное смягчение деструктивных процессов были направлены усилия НИИ культуры и его партнеров в генеральной Дирекции КамАЗа. Более того, сверхзадача была определена как синтез двух процессов: становление завода и нового города — с одной стороны; развитие культурного потенциала старого города — с другой.

Выполненный НИИК совместно с Центральной экспериментальной студией Союза художников СССР «провоцирующий» проект охватывавший не только образ будущего, но и программу действий способных привести к реализации проекта в деятельности горожан был широко экспонирован, обсужден в городской и республиканской печати, горячо одобрен в генеральной дирекции[22]. Однако независимо от последовавших трудностей с планированием и финансированием преобразований в городе, есть факты, на которые следует обратить внимание. Во-первых, одобренный и «присвоенный» (что и было нашей целью) генеральной дирекцией перспективный проект был незамедлительно переинтерпретирован: собственно предметно-деятельностные компоненты проекта, будь то реставрация и использование старогородского центра или создание «экологического парка», оказались «освобождены» от социально-деятельностного содержания. Вновь мы видим стремление Энергичного руководства (но в данном случае заводского, а не городского) принять функции «городскою актива» исключительно на себя и за счёт этого ввести их в схему «нормального» служебного исполнения.

Со всей силой проявилось стремление «заводской» молодёжи обособиться от «старых» горожан и своими силами решать «свои» проблемы досуга: деструктивная тенденция оказалась тем самым мощнее, чем мы могли предположить. Несмотря на неоднократные наши обращения, прямые просьбы рассмотреть и оценить предложенный вариант программы развития системы «старый город — новый город», ни горком КПСС, ни исполком горсовета не сочли их достойными публичного обсуждения. Попытка резко сократить объем задачи, сведя её к формированию образцового квартала (при реконструкции старого центра), объединившего бы «старых» и «новых» молодых горожан, хотя и породила некоторый интерес к проектному предложению, но коренным образом ситуацию не изменила.

Казалось, притормаживание планов нового строительства должно было бы усилить интерес к реконструктивным задачам, осуществляемым силами самих горожан, — однако общий климат перестройки не повлиял на пассивно-потребительскую атмосферу «Большого ожидания», которая практически парализовала конструктивную самодеятельность в городе[23]. Главное препятствие носит всё же не организационно-технический, но психологический характер: субъекты реконструктивной деятельности продолжают видеть её в категориях роста, предметных преобразованиях, будучи фактически не настроены на задачу развития (что предполагает полноту знания об имеющемся культурном капитале, заключенном в самих горожанах и их неформальных объединениях). Если установка на развитие непременно предполагает готовность формального руководства к контакту с неформальными лидерами, то установка на рост, напротив, исключает идею такого контакта и сводит его к сигнализации об исполнительском действии, передаваемой по традиционным каналам общественных организаций.

Опыт взаимодействия с Елабугой толкает к весьма существенному выводу: хотя рост входит естественным компонентом в программу развития культуры города, установка на рост и установка на развитие оказываются взаимоисключающими в городской политике. И там, где мы имеем дело с опознанной установкой на становление городской культуры, сочетание её с установкой на рост не требует дополнительных интеллектуальных усилий со стороны субъектов городской политики, тогда как установка на развитие — настоятельно требует весьма глубоких размышлений, сущностной эмансипации.

В отличие от Набережных Челнов, Елабуги и Тихвина, где мы имели дело с активным вмешательством «внешних» инициативных групп, ситуация в Тольятти, Йошкар-Оле и Сумах интересна тем, что контакта с нами (благодаря публикациям в первую очередь) искали самостоятельно сформировавшиеся инициативные группы. Это обстоятельство меняло плоскость рассмотрения взаимодействия.

Катастрофическое состояние культурной инфраструктуры Тольятти получило достаточно широкое освещение в центральной прессе и на Центральном телевидении (программа «12-й этаж») в 1987 г. Группа архитекторов и дизайнеров выступила с конкретной конструктивной программой формирования общегородского центра молодёжи «Парк-32» (по номеру квартала в центре города, в течение 15 лет занятого «озелененным» пустырем). Первичная группа, включавшая всего трёх человек из отдела технической эстетики ВАЗа, достаточно скоро должна была столкнуться с несовместимостью «ведомственных» служебных обязанностей и общегородской нацеленностью своих интересов. Поэтому центр работы вскоре переместился в Архитектурно-планировочное управление города.. Уже сам этот факт показывает, что городские власти смогли увидеть много ценного в проекте «Парк-32»[24] для обеспечения первичного становления культуры города.

Однако это покровительственное отношение отнюдь не означает ещё, что в проектном предложении был усмотрен потенциал качественного развития, пути переструктурирования всего проектно-строительного и социально-управленческого образа досугового центра. Публикация, помещенная в городской газете под «актуальной» рубрикой («Внимание: молодёжная инициатива»), была подготовлена авторами проекта, но столь тщательно отредактирована журналистами газеты, что сохранила лишь несущественную часть содержания программы. И всё же, даже в весьма приглаженном виде, эта публикация, казалось, обещала начало существенных изменений, преобразований традиционных уже писем-жалоб в письма-предложения. Вот — финал этой публикации:

«Корреспондент: Наше время — время широкого и открытого обсуждения всех проблем, активного влияния общественности на их решение. Разработка проекта «Парк-32» — выражение профессиональной и гражданской, позиции молодых авторов-архитекторов, поэтому решение вопроса «быть или не быть» зависит в значительной мере от результатов обсуждения затронутых проблем, а также от воли, настойчивости, активности и непосредственного участия всех жителей города, в первую очередь нашей комсомолии.

С. Дьячков: — Мы предлагаем открыть на страницах газеты не только обсуждение проекта, но и широкую дискуссию по всем проблемам организации досуга. Мнения читателей, заинтересованных любительских объединений и общественных организаций, суждения хозяйственных руководителей в своей совокупности дадут возможность найти наиболее рациональный путь по реализации проектного предложения «Парк-32» и подобных ему проектов, поставить новые вопросы, решения которых потребуют завтрашний день, приближающееся 250-летие нашего города»[25].

Существенно отметить не столь часто встречающуюся «открытость» сознания авторов, отнюдь не считающих, что ими найдена панацея от всех бед, желающих диалога, вызывающих на диалог. Однако приходится отметить, что, несмотря на вполне уместные суждения корреспондента газеты, поступившие отклики не были обработаны, продолжения не последовало. Более того, хотя Центральное телевидение при подготовке передачи «12-й этаж» (вышла в эфир 12.03.1987 г.) снимала авторскую группу в мастерской и на месте, записала все существенные диалоги, этот фрагмент в передачу не вошел. По словам киногруппы, — «в связи с тем, что проблема выходила за рамки «среднего зрительского уровня», на который ориентировались при подготовке программы».

Здесь мы соприкасаемся с весьма важным обстоятельством: в отличие от первичного становления и роста, измеряемого количественно, развитие как радикальное качественное изменение в культуре города требует значительных усилий для понимания. Закрепленная десятилетиями привычка именовать (без всяких на то оснований) рост развитием достаточно глубоко впиталась в сознание как самих горожан, так и городских властей и даже публицистов.

Отличить одно явление от другого, совершить определённую мыслительную работу, направленную на обучение такому различению, — всё это слишком часто не представляется необходимым или хотя бы значимым. Поэтому в городах мы все чаще сталкиваемся с ситуацией, когда стороны диалога — инициативные группы и городские власти — совершенно не понимают друг друга, говоря, казалось бы, об одной и той же проблеме, о тех же «болевых точках» городской действительности[26]. Первые, как правило, видят вопрос в категориях развития, тогда как вторые (часто непроизвольно) стремятся немедленно «перевести» предмет обсуждения на язык роста (развертывания).

Не вполне типичная ситуация, сложившаяся в городе Сумы (областной центр Украинской ССР), позволяет выявить новые, дополнительные аспекты в рассмотрении нашей темы. Основанный в середине XVII в. и сохранивший старую планировочную структуру центра, несмотря на военные разрушения, этот город пережил в 60-е и 70-е гг. столь бурный (процесс роста населения и усложнения городской структуры производства, что руководству Сум пришлось заботиться скорее о новом становлении города, чем о простом развертывании унаследованной инфраструктуры. Инициатива в развертывании новой инфраструктуры[27] прочно закрепилась за горкомом КПСС, наделившем себя и прежде всего (с полным основанием) первого секретаря М. И. Лушпу функцией инициативной группы. Благодаря целенаправленной градоформирующей политике и сосредоточению сил в одних руках в Сумах удалось добиться относительно высокого уровня развитости городской среды и системы обслуживания[28].

В ходе встречи делегации Союза архитекторов СССР с городскими архитекторами и художниками в 1983 г. автор и его коллеги обратили внимание собравшихся на критическое состояние застройки в городском историческом ядре и на её социально-культурный потенциал. Как выяснилось позже, эти слова упали на благодатную почву: местные профессионалы не были удовлетворены ходом предпроектных работ для реконструкции центра Сум, осуществлявшихся по обычным каналам институтом «Укрпроект-реставрация» (Киев). Вскоре сложилась инициативная группа из трёх архитекторов, работавших в местном отделении Худфонда УССР: А. Антонец, Ю. Градиль и А. Дьяченко. На творческом семинаре в Седневе в конце 1986 г. группой была разработана «Проект-программа формирования художественного образа исторического центра г. Сумы». Несмотря на зауженное название, работа содержала структурную основу широкой социально-культурной программы реконструкции ядра города и адаптации его к задачам развития общегородского досугового центра[29].

Работа прошла широкую апробацию в республике, вслед за её авторы, внеся ряд корректив, организовали в Сумах выставку проекта под названием «Художник и город»[30], во время которой ежедневно беседовали с посетителями. Кульминацией диалога стало формирование координационного совета общественности для содействия специалистам в реализации программы восстановления городского ядра. В отличие от Елабуги или Тольятти городская печать весьма активно включилась в общественное движение. Газета сумской комсомольской организации «Красный луч» четырежды обращалась к идеям, содержавшимся в проекте и высказанным в ходе его обсуждения в марте-апреле 1987 г. Психологический расчёт журналистов, которые снабдили первую статью[31] взятым в рамку «перечислением» (Москва — Арбат, Одесса — Дерибасовская, Сумы — ?), был точен, и 16 апреля 1987 г. газета могла заполнить полосу подборкой читательских писем под общим заголовком «Мы готовы помочь...» и анкетой читателя, ищущей ответа на вопросы: знает ли молодёжь историю своего города, какова степень осмысленности запросов молодёжи в сфере досуга[32]?

Эффект воздействия на разные круги горожан был усилен тем, что областная газета опубликовала статью на ту же тему днём раньше[33].

Итак, сложилась пока ещё редкая обстановка, когда и профессионалы в Киеве[34] (включая «Укрпроектреставрацию»), и профессионалы города (нечастый случай единодушного совместного решения правлений СА и СХ городских отделений), и общественность Сум увидели в проекте инициативной группы практическую возможность развития городской культуры в конкретном образно-предметном выражении. Тем не менее сделать следующий шаг оказалось значительно сложнее, чем предполагали авторы. Сопротивление главного архитектора города, усмотревшего в популярности инициативного проекта, рожденного вне «его» системы, угрозу своему авторитету, в данном случае не имело бы столь существенного значения ввиду поддержки правления городской организации Союза архитекторов Украины. Однако нет сомнения в том, что первичная «инициативная группа» (горком КПУ) отнеслась с изрядной долей ревности к факту появления, так сказать, альтернативной инициативной группы, имевшей отнюдь не противоположный, но иной образ необходимых действий.

Только на первый взгляд подобная ситуация может выглядеть . как столкновение амбиций — дело в действительной трудности: «разделение» инициативы оказывается не менее сложным психологическим процессом, чем частичное разделение власти, начавшееся с ходом перестройки общественных отношений в стране после XXVII съезда КПСС. Несмотря на неоднократные приглашения, ни руководство горкома, ни руководство горсовета не могли изыскать времени для ознакомления с выставкой, которую посмотрел уже «весь город». Потребовалось ещё два месяца, чтобы руководители города удостоверились в том, что, включившись в начавшееся движение и покровительствуя ему, они отнюдь не ослабят свой авторитет, а укрепят его[35].

Наконец, ещё одна «экспериментальная площадка» — Йошкар-Ола. Старинный (основан в 1578 г.) Царевококшайск, ныне столица Марийской АССР; город был близок к тому, чтобы уничтожить последние следы прошлого в рамках реализации морально устаревшего генерального плана[36]. Возникший в 1986 г. и официально учрежденный решением исполкома от 11 марта 1987 г. на правах городского добровольного общества Центр молодёжной инициативы (ЦМИ) поставил задачу остановить процесс разрушения, сформировать аналитическую выставку, разъясняющую стратегическую непроработанность генплана, продемонстрировать и доказать это на предприятиях и в учреждениях города. В данном случае мы имеем дело с инициативной группой (ассоциацией групп), для которой реорганизация городской среды выступила как существенная часть общей деятельности, нацеленной на развитие культурной инфраструктуры и культурно-ориентированной деятельности в городе.

«Служба сохранения культуры» входит органической частью в состав ЦМИ, включившего такие разные подсистемы, как клуб французского языка (по интенсивной программе обучения), компьютерный клуб и т. п. Слова «органическая часть» здесь точны по смыслу, так как участники ЦМИ осознают, что все конкретные программы так или иначе замыкаются на программе реконструкции городской среды.

Городские власти Йошкар-Олы не ограничились формальным утверждением ЦМИ в правах и согласием дирекции Парка культуры и отдыха предоставить «центру» полузаброшенное старое здание[37]. Летом 1987 г. было принято беспрецедентное решение: не имея в своем распоряжении необходимых сил и средств, исполком дал ЦМИ заказ на составление историко-опорного плана, отсутствие которого практически освобождало столичных градостроителей от обязанностей считаться с историческим прошлым города. Более того, будучи свободными от, увы, типичной ревности к «чужакам», городские власти отнеслись сочувственно к стремлению ЦМИ воспользоваться богатейшим практическим опытом, накопленным известной московской любительской студией «Сокольники»[38]. Студия во главе с её руководителем Е. С. Винниковым была приглашена на место[39].

Мы имеем дело с ситуацией, когда условная монопольность ЦМИ на право быть инициативной группой не встречает ни прямого, ни косвенного противодействия. Однако типическое столкновение профессионалов, входящих в ЦМИ, с профессионалами, представляющими традиционный тип служебной психологии, происходит и в Йошкар-Оле. Главный архитектор города, не находя в себе сил признать необходимость пересмотра проектов, выполненных под его личным авторским руководством, предпринял немало усилий для дискредитации службы сохранения культуры в составе ЦМИ и её руководителя Е. Игнатьева, ранее работавшего в городской проектной организации. Президиум ВООПИК дал, однако, положительную оценку аналитической работе ЦМИ (впрочем, как показывает практика, возможно эффективное сопротивление и в дальнейшем).

Можно зафиксировать, что в Йошкар-Оле идея ЦМИ как городской службы развития осознана полнее, чем в большинстве других мест, однако от первичного осознания до формирования подлинной программы развития, её полной ассимиляции горожанами, содержательного «присвоения» городскими властями пройдет немало времени. Дело в том, что и при самых благоприятных условиях подлинное осмысление специфичности проблемы развития по отношению к иным, текущим проблемам становления и роста культуры города затруднено как общекультурной, так и методической неподготовленностью всех без исключения партнеров взаимодействия.

Одним из ведущих участников взаимодействия является сегодня публицист — как в конкретных случаях, когда именно участие газет нередко способствует разрешению местных кризисных ситуаций, так и в целом, ибо в отношении местных культурных инициатив публицистика в известном смысле восполняет место теоретического знания, для накопления и обработки которого ещё не было необходимого времени. К несчастью, вопрос слабой подготовленности затрагивает и публицистику, в которой, как правило, все названные нами виды изменений смешаны до неразличимости[40], что осложняет оценку бесчисленных (и весьма интересных) частностей. Нет сомнения в том, что все движение инициативных групп, и в сильных и в слабых его проявлениях, представляет значительную общественную ценность. Но нет сомнения и в том, что в рамках этого движения (проект, программа, непосредственные действия) оказываются перемешаны цели, намерения, пути и средства. Так, знакомство автора как члена жюри 1-го этапа Всесоюзного открытого конкурса на разработку социального проекта МЖК (1987 г.) с почти сотней программ МЖК (молодёжных жилищных комплексов) столкнуло его наряду с безусловно интересными программами с чудовищным нагромождением своего рода «агрессивного» невежества. Вновь воскресают, казалось бы, давно дискредитировавшие себя социальные химеры 20-х гг. относительно, «домов-коммун»[41], вновь выдвигаются скороспелые идеи отождествления «соседства» и «сообщества», вновь тем или иным предметным фермам приписывается однозначное соответствие социалистическому образу жизни, а другим в этом столь же решительно отказывается и т.п. Об этом свидетельствуют и многие из известных автору заявок на социальное изобретение, поступивших в ЦК ВЛКСМ, и опыт других исследователей данного явления.

Скорость разрастания эмпирического материала местных инициатив заведомо превышает возможности строго научной оценки, поэтому необходимо максимально точно представлять информацию, содержащую понятия «становление», «рост», «развитие»; это требование приобретает поистине ключевое практическое значение,

Дифференциация изменений в культуре города

Многообразие инициатив, проявляющихся в городском сообществе, полузаметных в недавнем прошлом и открыто заявивших о себе в последние годы, должно быть каким-то образом соотнесено с многообразием изменений в городской культуре.

Во-первых, ещё раз подчеркнем, что мы повсеместно имеем дело с лишь становящейся культурой, будь то первичное становление (в новых городах) или вторичное (в старых или даже старинных городах, стремительная индустриализация которых и сопряженное с нею движение населения взломали старые структуры, не успев создать новых). Более того, необходимо иметь в виду, что и в предреволюционный период, за исключением остановившихся в росте малых городов, мы также имели дело с первичным или вторичным становлением городской культуры. По досадно точной констатации М. Е. Салтыкова-Щедрина, в них «нравов и обычаев не имеется, так как таковые ещё при крепостном праве уничтожены, а после того за объявлением воли вину, не успели народиться»[42]. Некоторое оживление деятельности земских организаций в начале века, сегодня нередко идеализируемое литераторами, не должно вводить в заблуждение. При сопоставлении со статистическим материалам эпохи речь Сергея Дягилева на открытии Таврической выставки русского портрета в 1905 г. представляется вполне точной по смыслу:

«Не чувствуете ли вы, что длинная галерея портретов великих и малых людей, которыми я постарался заселить великолепные залы Таврического дворца, есть лишь грандиозный и убедительный итог, подводимый блестящему, но, увы, и омертвевшему периоду нашей истории. Наступила пора итогов. Это я наблюдал не только в блестящих образах предков, так явно далёких от нас, но главным образом в доживающих свой век потомках. Конец быта здесь налицо. Глухие, заколоченное майораты, страшные своим умершим великолепием дворцы, странно обитаемые сегодняшними милыми, средними, не выносящими тяжести прежних народов людьми. Здесь доживают не люди, а доживает быт»[43].

Революция действительно подвела итог одной фазе функционирования отечественной культуры и открыла следующую — далеко ещё не завершенную. Имея в виду особенности сегодняшней ситуации, мы непременно должны увидеть параллелизм нескольких процессов: в рамках социально-управленческой деятельности мы сталкиваемся с уже обсуждавшейся выше фетишизацией роста как в широком, так и в узком смысле этого слова; в границах реального бытия городов, с многотрудным процессом становления базисных форм городского общежития, стремящегося, но никак ещё не могущего достигнуть некоторой эмпирической нормы социального минимума; в сознании и деятельности наиболее активных горожан — с многосложным, многокомпонентным процессом отмирания одних стереотипов и замещения их другими при очевидных усложнении и обогащении представлений, обращенных к культуре, т. е. с некоторым процессом эволюции, который — возможно — несет в себе черты направленного развития.

Разумеется, атмосфера столичного города характеризуется наибольшей интенсивностью именно последней формы движения, но эмпирические наблюдения демонстрируют её универсальность для всех регионов страны с изменением лишь напряженности перепадов. Постепенное установление режима благоприятствования для индивидуальной трудовой деятельности после принятия соответствующего закона от 1 мая 1987 г. позволяет простейшим способом выявить многообразие тех потребностей, которые игнорировались всей «служебной» инфраструктурой. Достаточно беглого просмотра платных объявлений в городской печати, чтобы увидеть всю . меру возникшего разрыва между спросом и его стандартным удовлетворением (для которого и фиксировались до сих пор показатели роста!).

Вот, скажем, в одном выпуске московской газеты[44] (оставим в стороне предметы элементарного комфорта, впрочем, также имеющего и символическое значение) мы обнаружим в графе «продаю»: компьютер «Микроша», кардиотестер, пианино и рояли, компьютер «Коммодор 64-К», видеомагнитофон «Сони», магнитофоны и аккордеон, патефон с пластинками (уже предмет коллекционирования!), подписные издания и отдельные тома, павильонную фотокамеру, коллекцию марок и т.п. Там же, в графе «куплю»: швейную машину «Веритас» и фабричную штангу с калиброванными дисками, компакт-диск плейер с эквалайзером, неисправные кассетники и футбольные программы (?), довоенные значки и эмблемы авиации и японскую вязальную машину с компьютерным управлением, элементы ААА (?) и «битый, горелый автомобиль УАЗ или ГАЗ», краткую медицинскую энциклопедию и учебник английского языка для самых маленьких, югославскую шпатлевку, складную школьную парту и литературу о Великой Французской революции на трёх языках...

Там же, в разделе «предлагаю услуги», рядом с врачом-геронтологом и иглотерапевтом свою помощь предлагают лица, высылающие ноты песен; гарантирующие высококачественные переводы любого рода текстов; согласные ухаживать за домашними животными в период отпуска хозяев; выполняющие фотоработы по вызову в любое время и в любом месте или, наконец, «предоставляющие информацию интересующимся автомобильной техникой» (что бы последнее ни означало).

За каждым из такого рода объявлений усматриваются весьма разнящиеся парные образы (продавца и покупателя, нанимающегося и нанимателя), но во всяком случае ни один из них не соответствует образу горожанина, ежедневно прогуливающегося в парке, еженедельно направляющегося в кинотеатр и ежемесячно — в театр или филармонию, образу, что «положен» в основу «служебных» программ роста инфраструктур города.

Итак, мы вновь подчеркиваем, что перед нами культура города в становлении, отнюдь ещё не ставшая. До недавнего времени данному процессу соответствовали два качественно разнящихся образа (или модели) культуры: «служебный», где становление приравнено к росту, но обозначено по преимуществу незаконным словом «развитие»; и размытый, неформальный, где становление понимается как «саморазвитие» при последовательно нарастающей отчужденности от «служебной» инфраструктуры.

Последние несколько лет вызвали к жизни множество инициативных групп, каждая из которых имеет собственный, как правило, весьма смутный образ «изменения», которое их Деятельность должна привнести в культуру города. При этом истинное самоссознание таких инициативных групп существенно замутнено тем, что они — сознательно или бессознательно — пытаются приноровить фразеологию выступлений, программ, ходатайств, прошений к двойному стандарту: к привычным стереотипам мышления в категориях роста (предложение отсутствующих услуг — в самом широком смысле слова) и к традиционным выражениям публицистики в категориях развития (привнесение нового туда, где нечто нормальное в иных условиях воспринимается как новое: музей, театр, студия и т.п.).

Хаотичность складывающегося конгломерата суждений и оценок терпима в практике городской жизни в каждом конкретном случае до тех пор, пока она не становится неосознанным (и потому тем более значительным) препятствием на пути возникающих инициатив. Однако эта хаотичность нетерпима, если мы пытаемся серьёзно оценить происходящее, усмотреть в конгломерате признаки какой-то структуры новых взаимоотношений между местными и централизованными «служебными» организациями, прямо или косвенно влияющими на культуру города; между ними и складывающимися ядрами самоорганизации.

Представляется наиболее целесообразным при соотнесении каждой конкретной инициативы с её городским контекстом содержательно определить её суть по принадлежности к тому или иному типу изменений.

Пропуская через исследовательское сознание многообразие материала, основанного на непосредственном "опыте и публикациях, а также неформальных сведениях из вторых рук, не трудно заметить, что его разнородность не мешает стратификации. Подавляющее число инициативных групп в городах ориентировано в своей деятельности в основном на компенсацию замедленного становления городской культуры. И цели их деятельности, и она сама на-направлены в конечном счёте на сочетание роста (умножение числа точек приложения культурно-ориентированной деятельности) и преобразования (превращение мест стандартизованной по «служебному» образцу деятельности в места, открывающие возможность большей самореализации «обслуживающих» в их отношении к «обслуживаемым»). Опыт показывает, что в абсолютном большинстве известных автору ситуаций городские власти относятся

К этим инициативам с максимальной доброжелательностью. Основным препятствием в достижении высокого эффекта в краткие сроки становятся универсальные, централизованные системы управления инфраструктурой культуры, стремящиеся свести к минимуму действительную самостоятельность местных властей в вопросах культурного строительства.

Анализ практики позволяет выделить ситуации, когда и инициативные горожане, и городские власти в равной степени остро воспринимают сформировавшуюся картину города как незавершенную, несложившуюся. Это относится отнюдь не к одним лишь новым городам, доля которых к тому же последовательно сокращается в ряду поселений, но также к немалому числу малых городов, рост которых прекратился десятки лет назад, и к великому множеству полугородских поселений, имеющих статус районных центров или рабочих поселков. Обе взаимодействующие стороны здесь в равной степени нацелены на формирование хотя бы минимальной инфраструктуры в соответствии с бытующим в обыденном представлении стандартом. Однако есть и расхождения: городские власти, как правило, ориентированы на готовые образцы «служебной» деятельности в ставших поселениях, тогда как инициативные группы— на высшие образцы, известные им через произвольные каналы информации. Говоря упрощенно, можно всё же заметить, что, скажем, городские власти какого-нибудь Путивля одержимы идеей получить средства для строительства типового РДК, тогда как активные горожане способны образно представить досуговый центр в старом квартале, ориентируясь на публикации в популярных журналах.

Тем не менее средства, которыми располагают городские власти, всё ещё столь невелики, а необходимость немедленного действия столь для них очевидна, что инициативные группы обычно имеют здесь максимальную поддержку и потому главным препятствием становлению оказывается универсальная схема управленческой, регулирующей деятельности, исходящей из областного или республиканского центра.

Наконец, есть пока ещё немногочисленная группа ситуаций, которая формируется в тех (обычно крупных) городах, инфраструктура которых, хотя и не в полной мере, но приближается к состоянию «ставшей» (Сумы — в рассмотренном выше примере). Здесь почва для конфликта интересов объективно наиболее подготовлена: городские власти, сознавая свою роль в процессе становления, стремятся видеть дальнейший процесс в категориях роста, тогда как инициативные группы собственной программирующей деятельностью вольно или невольно ставят под сомнение и усилия городских властей, и стратегию линейного роста, и, наконец, их монопольную ранее позицию «инициативной группы». Установка на рост (разрастание) при несущественных преобразованиях непременно вступает в столкновение с качественно новой установкой на действительное развитие.

В строгом смысле слова именно наличие такого конфликта вне зависимости от его персональной окрашенности позволяет говорить о начале развития городской культуры. Только при удвоении (или умножении) субъектов развития последнее становится возможно и в ставшей, и в становящейся культуре города. Такого рода удвоение имелось постоянно, но в скрытом виде — вторым субъектом выступает активный слой городского населения, вырабатывавший десятилетиями «альтернативную» культурную деятельность, слабо связанную или вовсе не связанную со «служебной» организацией культуры в городе. До тех пор, однако, пока этот второй субъект был «немым», не выражал себя иначе, чем через личностно-групповое поведение в пределах дома (подъезда, пустыря, улицы, избранных по каким-то признакам заведений), его можно было игнорировать или, в лучшем случае, пытаться втянуть в стандартную, отрегулированную «служебную» деятельность — с сомнительным успехом.

Как только в последние несколько лет второй субъект городской культуры с его собственным образом её развития начал обретать голос, самоорганизовываться, проблема конфликта обнажилась в полной мере. Поскольку нет развития без конфликта интересов, это — нормальная ситуация. Естественно, что в разных условиях она может эволюционировать либо в сторону дальнейшего взаимного отчуждения «двух культур» в одном пространстве города, либо к последовательному сближению, выработке новых, компромиссных форм и механизмов управления и регулирования ситуации.

Естественно, что вторая линия предпочтительнее. Столь же очевидно, что реализовать её городские власти могут лишь в том случае, если произойдет их полное высвобождение из-под опеки централизованных структур управления культурно-ориентированными процессами при обретении достаточных средств и свободы их использования для роста и для развития городской культуры. Как подчеркивалось в одной из публикаций автора[45], постановление июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС содержит в ряде изложенных позиций такую возможность. Однако реализация её требует весьма значительной борьбы с инерционностью управленческих систем, которые узко понимают культуру, просвещение, спорт, здравоохранение, услуги и, главное, не приемлют качественно нового понимания целей, задач и средств на местном уровне.

Развитие культуры города путем разрешения и постоянного воспроизводства конфликта устремлений разных субъектов городской культуры вполне возможно и в условиях её становления. Это предполагает принципиальную перестройку централизованных систем управления. Развитие культуры города неосуществимо или во всяком случае будет чрезвычайно осложнено и замедлено, если централизованным внегородским управленческим системам удастся сохранить за собой узурпированное ими право определять образцы и формы культурной деятельности. Это развитие невозможно, если сохранится фиксированное представление о том, что есть клуб, библиотека, парк, кинотеатр и т.п.

В то же время избежать уродливых заблуждений в реальном развитии города, понимаемом как саморазвитие через конфликт субъектов, можно только в том случае, если централизованные органы управления в полной мере возьмут на себя контроль за соблюдением нормативного минимума условий удовлетворения пассивных потребностей и активной самореализации горожан. Определить же этот допустимый минимум возможно только в сфере городского законодательства, выработка которого требует участия всех заинтересованных субъектов развития: городских властей, инициативных групп, экспертов.

В течение десятилетий сложилась органически противодействующая развитию культуры города система, в которой города оказались в роли просителей перед централизованными инстанциями управления, где между городами разыгрывается жестокая борьба за первоочередность получения средств, необходимых для решения собственных задач. Такая ситуация настоятельно требует качественно новой формы представительства городской культуры — через постоянно действующий совет городов и периодические съезды городов республики. Известно, что в иных условиях после отмены изжившего себя крепостного права потребовалось почти полвека, чтобы земские выборные институты начали оказывать заметное воздействие на процессы эволюции российской культуры. Очевидно, что в условиях социалистического общества аналогичная по внешней форме, но качественно иная по содержанию (ввиду возросшего экономического, социального и культурного уровня жизни поселений) социально-техническая задача может быть решена в несколько раз быстрее.

Следует считать вполне закономерным, что обсуждение частного, казалось бы, вопроса о природе и парадоксах развития городской культуры вывело нас на постановку задачи универсального характера. Иначе не может быть, так как город — достаточно сложная социальная реальность, чтобы почти полностью отражать в себе структуру и функционирование общества в целом.