Город людей

Разве может быть иной город, чем город, принадлежащий людям? Может, — когда это, как Геркуланум или Чичен-Итца, — мертвые города, открытые лишь досужему взору любопытного исследователя и туриста. Ещё может, когда жилая среда города считается своей только для условного среднестатистического человека, все потребности которого выражаются количественно: в квадратных метрах жилой площади и зелени, в пропускной способности транспорта или количестве мест в кафе.

Город людей — это не просто добротная реализация всех санитарных норм, это место, где человеку хорошо живется, где ему обеспечены высокие культурные ценности — и прежде всего свобода выбора из разнообразия занятий, впечатлений, образа жизни. Это звучит так тривиально, что, казалось бы, говорить на эту тему нечего — никто из градостроителей, никто из архитекторов не выдвигает всерьёз (конечно, предложения групп Аркигрэм или Аркизум в счет не идут) противоположной модели: город, который просто удобно и легко строить.

Однако стоит нам внимательнее приглядеться к содержанию, скрытому за словами "свобода выбора из разнообразия", как приходится усомниться в их тривиальности, ведь это содержание менялось во времени и продолжает меняться на наших глазах. В самом деле, в конце 50-х годов факт обладания отдельной квартирой воспринимался как абсолютная ценность, но уже к началу 70-х годов это стало ценностью относительной: добавились и вышли на первый план метраж жилой и общей площади, расположение в городе и т. д. и т. п. Достаточно внимательно прочесть годовую подшивку бюллетеней обмена жилой площади, чтобы убедиться в том, что почти тождественные по утилитарному комфорту квартир новые районы котируются совершенно по-разному, что далекие от идеала квартиры в центре города крайне неохотно обмениваются на аналогичные квартиры новых районов, даже тогда, когда они рядом с метро (в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси), и в них много зелени и чище воздух.

Стоит внимательно приглядеться к жизни новых районов, чтобы увидеть, что их обитатели (которых до сих пор редко и мало спрашивают о том, как им нравятся их новые жилища), не желая ходить по дорожкам, нарисованным архитектором и упорно восстанавливаемым ЖЭКами, сплошь и рядом прокладывают свои тропинки, иногда по газонам, пытаются достроить фасады, загораживая лоджии стеклом и решётками, расписывая стены, сколько руки хватает, что они едва замечают друг друга в местах, которые по проектам должны быть зонами соседского общения, редко и мало бывают в кафе, встроенных в торговые центры внутри микрорайонов. Можно также заметить, что их дети (тоже самостоятельные обитатели) не любят играть в отведенных для этого участках.

Список подобных примеров легко продолжить, но и этого довольно, чтобы констатировать: представления создателей новых районов о том, что нужно их обитателям, и представления жителей этих районов по меньшей мере не совпадают.

Теоретически жители новых микрорайонов гораздо "ближе к земле", чем те, кто населяет старые части города. Практически не совсем так: молодежь уезжает гулять в парки и в центр, огромные лужайки между крупными пластинами домов часто напоминают пустыри, стариков разгоняет по домам выхлопной газ автомобилей на открытых стоянках и бурная активность подростков. В старых районах зелени мало, но она всегда лучше ухожена, дворы (где они ещё сохранились) создают множество интимных уголков, пространственных ниш, где всё соразмерно человеку: дерево, штакетник у палисадника, кирпич брандмауэра, арка ворот, выходящих в переулок, сам переулок... Отбросим ностальгическое умиление, поскольку в старом городе тьма неудобств, устраненных в новом, но вот одного достоинства, которым обладали старые, часто нескладные и некрасивые кварталы, в новом городе решительно недостаёт: это человечность обжитого пространства, уютность.

Пока ширина улицы позволяет увидеть выражение лица знакомого на противоположной стороне, это улица людей-пешеходов, это пассаж, насыщенный разнообразием зрительных сигналов (коротенький Столешников переулок в Москве примерно в 400 раз превышает мерой разнообразия элементов в целом недурной 42 микрорайон Юго-Запада той же Москвы — это ориентировочный, но действительный подсчёт разных деталей фасадов, заполнения витрин, ракурсов и "пробоев" взгляда внутрь дворов). Пока ширина площади позволяет узнать знакомую фигуру на той стороне — это площадь людей, насыщенная их реальным или возможным движением.

Улицы новых районов — это дороги машин, и это пока неизбежно. А что заменит нам подлинную улицу? Площади новых районов — это развязки потоков машин. А что заменит площадь? На центральном бульваре Чертанова в Москве можно в цепь уложить две с лишним Красных площади, длина дома-пластины в Зеленограде (т. н. "флейта") равна длине фронта Невского проспекта от Фонтанки до Мойки — здесь сопоставление меры разнообразия дает уже фантастическую величину дроби.

Может быть это лишь эстетские претензии, не имеющие отношения к подлинным потребностям жителей? Ничуть. Исследования, проведенные нашими польскими коллегами в очень похожих районах двенадцати воеводских центров, показали, что женщины недовольны недостаточностью услуг рядом с домом, а мужчины примерно в 70% считают необходимым полностью развитый общегородской центр, будучи безразличны к ближайшему окружению, что около 80% жителей считают соседские контакты излишними. Массовый потребитель архитектуры, давно включающийся в процесс развития социалистической культуры, ушел в своих ожиданиях и устремлениях гораздо дальше, чем ему "предписали" авторы градостроительных композиций. Он очень разен, этот массовый потребитель, у него почти нет совсем однородных потребностей и бездна разносторонних и даже разнонаправленных интересов. Следовательно, разнообразие потребностей есть, а выбора среди многообразия — практически нет. Для того, чтобы понять, какими средствами искомое многообразие можно обеспечить, разумно обратиться к его глубинному содержанию. Ясно, что разнообразие одних внешних форм, к тому же не подкрепленное чем-то общим связующим, будь оно даже безгранично, проблемы не решает. Чтобы внешнее разнообразие стало внутренней ценностью для зрителей, двигающихся в городской среде, его составляющие должны быть осмысленными — именно это имеется в виду в поэтической метафоре о городе, читаемом подобно книге. Навязать осмысленность невозможно, она отторгается, ибо не воспринимается как значение — огромные в три этажа проемы в зданиях 40-х, 50-х годов, своеобразные порталы для гигантов в обыденном восприятии лишены смысла, тогда как различие парадного подъезда и черного хода было осмысленно (но находит лишь слабое отражение в различиях дверей нынешнего подъезда и рядом расположенной служебной дверцы). Четкий рисунок планировки на макетах или генеральных планах в 1:2000 не воспринимается идущим по земле человеком, и композиционные изыски "свободной планировки" остаются для него тайной за семью печатями, тогда как явью является поразительная трудность ориентации, заставляющая нередко изготовлять для приглашенных гостей своего рода карты-кроки.

Это не значит, что отброшенная нами практика поквартальной застройки должна вернуться. Ведь существуют разные системы ориентации, из которых лучшая, понятная и трёхлетнему ребенку, это система ориентиров. Характерные жилые дома, не говоря о ратушах и церквях, торговых рядах и площадях с памятниками, не случайно почти всегда имели имена собственные — они как люди врастали в историю города. Ещё сто лет назад в наших городах адреса всегда уточнялись ориентиром: "возле пожарной части, ....что за Конной площадью, у Спаса на могильцех и т. п.". Ориентиры создают разнообразие, только являясь ориентирами, то есть будучи индивидуально контрастны к окружению. Заботы об ориентирах нет в большинстве новых районов — метрическое подобие групп домов, столь элегантно воспринимаемое на макете, оборачивается для реального человека муками поиска хоть какого-нибудь отличительного знака.

Чтобы понять сегодняшние задачи, нужно внимательно вглядеться в приемы решения давних задач — не для копирования, а для осмысления цели и средств её достижения. Мы говорили о проблеме ориентации, но рядом с ней всегда существовала функциональная организация городской среды, пространственно оформлявшая взаимодействие людей. В европейской градостроительной традиции эта проблема решалась весьма успешно до периода дезорганизации, внесенной хищническим развитием капитализма XIX столетия. Распространенное представление о хаотичности застройки средневекового города является недоразумением, невольным повторением ошибочных суждений реформаторов архитектуры конца того же XIX века. Город был целостным организмом, в котором переплетались две системы организации взаимодействия масс людей: светская, мирская, обыденная — с одной стороны и празднично-сакральная — с другой. Обе системы не разделялись резко в пространстве, будучи четко разделены по времени христианским календарем буден и праздников.

Соединение повседневной и праздничной систем организации среды — общая ценность, имеющая значение вне зависимости от времени, породившего это особое соединение. Взглянув на наши новые города, мы немедленно убедимся, что нам до решения этой проблемы далеко. Пространственное обеспечение общегосударственных праздников (проспекты и площади для демонстраций) не совпадает с таким же обеспечением досужего времени, охватывающего около ста дней в году, и отделено от будничного производственного ритма (проспекты и площади отданы потокам машин, а общественное пространство использовано лишь минимально: парки, часть общегородского центра).

В средневековом городе не было жёсткого разделения жилой и производственной зон, хотя они были разделены внутри домовладения по горизонтали (жилые и производственные постройки) и по вертикали (по этажам дома). Только наиболее вредные для окружения виды производства (кожевенное, бойни, красильни) были отнесены к границе или за границу города, ниже по реке. Эта связь была разрушена капиталистической организацией труда и революцией в технологии, но сейчас все больше кристаллизуется своеобразный возврат к единству, разумеется, в совершенно новых формах. Этот возврат осуществляется за счет возрастания доли необязательного труда в свободное время (самообразование, самодеятельность, творчество) и за счет следующей ступени технологической революции, постепенно отодвигающей чисто производственные процессы ("репродукция по образцу") в сторону создания автоматических циклов. Это ещё лишь намек на будущее, но он уже есть — но нет в проектных схемах, даже перспективных, выражения идеи необходимости обеспечить пространственно производительную деятельность внутри дома, в пределах т. н. селитьбы.

В древнем городе было необходимо совместить соседство (по цехам, слободам, ради совместной защиты), совместную производственную деятельность и совместную гражданскую деятельность (каждый цех был ответствен за оборону "своей" башни городской стены, за формирование всего боевого отряда и его снаряжение). Соседская связь с её плюсами и минусами разрушена современной организацией производственной и общественной жизни, и любые попытки её восстановления в пределах "селитьбы" обречены на неуспех. Тем большее значение приобрело обеспечение пространством взаимосвязи людей по интересам в особом промежуточном поясе "ничьей", то есть общественной территории — не на работе, не дома. Ранее этой территорией была улица с её особой социальной функцией анонимности в городской массе, свободного отыскания места и времени общения. Мы уже говорили о деградации улицы, но вместе с ней деградировала и функция общей территории. Раз ею не может быть пространство между домами (нет анонимности, нет свободы от вынужденного соседского общения), ею должен стать особый, специальный центр-пассаж, который ныне заменяют лишь в сугубо утилитарном смысле торговые центры и отдельные общие помещения.

Наконец, в старом городе были достаточно жесткие правила регулирования при достаточно большой свободе действий внутри очерченной правилами программы. Регулировались: ширина улицы по ярусам, предельная высота зданий, иногда фронт фасада по ширине. Закрепленным уже в римском законодательстве и подтвержденным в законодательствах большинства европейских стран (включая т. н. Кормчие книги в России) было правило, согласно которому запрещалось строениями одного домовладения закрывать соседу не только свет, но и вид и т. п. Правила включались в законодательства и кодифицированные обычаи, они "встраивались" в самую толщу культуры и были известны всем членам общества. Эти правила были наиболее общей нормой, предопределявшей проектирование в каждом конкретном случае.

Судя по всему, именно программой должны стать нормы и правила градостроительного проектирования в наше время, сменив догматику норм-проектов и мелочную регламентацию технического типа, в которой за изобилием деталей нередко исчезает главное — правила проектирования, удовлетворяющего многогранные потребности горожан. Во времена Ренессанса программирование города было вытеснено созданием проектных схем "идеальных" городов. Этот переход позволил создать удивительные по цельности ансамбли и он же привел к тому, что в сознании архитектора место целостной городской среды заняли обособленные пучки проспектов и цепи площадей, тогда как всё остальное рассматривалось как нейтральная, разлинованная по кварталам масса застройки. Несмотря на огромный сдвиг архитектурного мышления, нашедший наиболее яркое выражение в Афинской хартии, трактовка массы города как аморфной пластической массы, поддающейся совершенно произвольному регулированию в целом сохранилась неприкосновенной и дожила до наших дней. Однако произвольно-проектный подход к ткани города со всей очевидностью потерпел крах даже в тех случаях, когда авторами проектов были самые талантливые зодчие века (Бразилиа — ненавидимый жителями город-натюрморт в пустыне, Чандигар, находящийся в вопиющем противоречии с культурными нормами Индии). Если наиболее талантливые зодчие (к тому же в обоих случаях в силу чрезвычайных условий практически не связанные финансовыми ограничениями) потерпели неудачу в реализации произвольно-проектного подхода, предписывающего горожанам нормы существования, то значит сам этот подход содержит методологическую ошибку.

Эта ошибка обнаруживается предельно четко: нынешний город — столь сложная система, включающая такое количество разноориентированных ожиданий и устремлений масс людей, что индивидуальное представление об идеальном его решении в принципе не может совпасть с представлениями живущих в нем горожан о необходимом. Если же так, то в полном соответствии с диалектической логикой мы должны признать, что своего рода возврат к программе городской среды, но уже, разумеется, на качественно новом уровне, становится неизбежным и необходимым. Проектная реализация градостроительной программы в этом случае не может быть ни одномоментной, ни всеобъемлющей, концентрируясь на процессе формирования сетей коммуникаций и фрагментов городской ткани, нанизанных на эти сети.

Многие архитекторы разделяют удобное заблуждение, освобождающее их от необходимости пересмотра собственной деятельности; социальные исследования предоставят в распоряжение архитектора точное знание о потребностях, а традиционная техника архитектурного проектирования использует это знание. Это тройное заблуждение. Во-первых, рассчитывать на достаточно полные материалы надежных (многократных) исследований ранее, чем через два десятилетия не приходится — ранее не будет надлежащей научной базы, обладающей большой практической мощностью. Во-вторых, знания, которые можно получить конкретно-социологическими методами и средствами, всегда и неизбежно отражают вчерашнее, но не сегодняшнее положение (цикл исследования и обработки материалов неизбежно длится более года). Если учесть естественную длительность архитектурно-строительного процесса, то к моменту завершения строительства, действительные потребности могут резко измениться по отношению к данным, на которых основывалось проектирование. То, что это именно так, подтверждается в сфере промышленной архитектуры, где постоянное запаздывание строительного цикла по отношению к развитию технологии заставляет перейти к проектированию гибких пространственных систем, способных к быстрой переадаптации к новым нуждам. В-третьих, наконец, использовать научное знание в традиционном архитектурном проектировании — отнюдь не простая задача, её решение непременно требует значительной перестройки самой архитектурной деятельности.

В самом деле, из констатированного в многократных исследованиях большего процента немотивированной преступности в новых районах по сравнению со старыми, ещё не следует никакого однозначного указания для проектировщика, как следует проектировать новое. Доказан ный факт неприязни детей школьного возраста к старательно спроектированным для них игровым площадкам опять-таки отнюдь не содержит в себе указаний, как следует решать пространство для детской активности в свободное время. Доказанный факт отмирания соседских связей и ослабления их значения также не указывает пути решения вопроса и цели проектирования, и, наконец, отнюдь не означает, что отсутствует потребность иного общения, кроме направленного совместного досуга "по интересам" и т. п.

Каков же выход из сложившейся ситуации, которая никого не устраивает полностью: ни архитекторов, сознающих скудость создаваемой при их участии городской среды, ни ее обитателей, реагирующих на её недостатки, но не имеющих четко определённой позитивной программы, или имеющих программу нереалистичную (вроде распространенного идеала односемейного дома с участком)? Очевидно, что таким выходом может служить лишь особая организация проектного процесса, которая была бы способна снять конфликт между имеющимся знанием и задачей, не имеющей исторической аналогии, между представлениями архитектора и представлениями потребителей архитектуры, между широтой потребностей и нехваткой средств для их удовлетворения в момент проектирования.

Отсекая уже разыгранные варианты, убеждаясь в невозможности обнаружить выход из сложившейся ситуации традиционными средствами, рано или поздно приходишь к убеждению, что произвольности выбора у архитектора нет. Есть предельно чёткая альтернатива; либо упорно держаться за всё более устаревающий схематизм, отрицая изменение содержания архитектурной задачи в городе, либо рискнуть порвать с традицией архитектурного проектирования, нераздельно господствовавшей почти четыреста лет европейской культуры. Говоря о разрыве с традицией, мы, естественно, имеем в виду не отказ от достижений архитектурного языка, не призыв к "онаучиванию" архитектурного проектирования любой ценой. Мы имеем в виду разрыв с традицией одномоментного создания "вечного" архитектурного решения и переход к проектированию-процессу.

В самом деле, город, поселение городского типа, всегда были и тем более остаются сейчас не застывшим явлением (так мы видим руины Помпеи или Вавилона), а процессом непрерывного изменения, становления. Однако в течение столетий изменения происходили относительно медленно (заметим удивительно долгий процесс сосуществования различных стилей декорирования фасадов), что в момент проектирования фактором времени можно было и пренебречь. Парадные же ансамбли, создававшиеся особенно интенсивно в эпоху классицизма, сознательно ориентировались на закрепление "вечных" ценностей, их авторы стремились создать памятники истории — и в большинстве случаев им это удавалось. Можно ли, однако, рассматривать каждый из тысяч жилых домов, сооружаемых в наших городах, в качестве вечных ценностей? Это по меньшей мере нецелесообразно — и потому, что авторы проекта, как правило, отдают себе отчёт в том, что проект не полностью удовлетворяет ожиданиям потребителя, и потому, что продукты индустриального производства в силу своей тиражности становятся произведением искусства только тогда, когда перестают выполнять свою непосредственную утилитарную роль — как керосиновые лампы или "тарелки" радиорепродукторов. Но если нельзя рассматривать в качестве самостоятельной ценности каждый жилой дом, каждый магазин, создаваемый в наше время, то можно ли рассматривать таким образом хотя бы один из них? Резонно думать, что нет.

От этого работа архитектора не теряет ни в значимости, ни в профессиональном содержании, но его задача, его представление о задаче меняется. Уже два десятилетия архитектор привык видеть отдельное сооружение (класса тиражируемых) как элемент пространственной ситуации микрорайона или района — во всяком случае теоретически дело обстоит так. Нужен следующий этап — рассмотрение всей пространственной ситуации и здания как её элемента в системе временных категорий — как преходящее состояние.

Попытки создания сначала гибких планировок, а затем проектных схем трехмерных структур с произвольным заполнением сменными жилыми ячейками имеют ту же направленность. Однако, к сожалению, очевидно, что эти проектные схемы всё ещё значительно опережают возможности массового домостроения и в сколько-нибудь значительных масштабах не будут реализованы до конца текущего века. Более того, эти проектные схемы, носящие, казалось бы сугубо методический характер, непременно (в силу особенностей изобразительного языка архитектурного проектирования) принимают форму законченных проектов зданий или комплексов зданий. То есть происходит процесс, аналогичный перерождению т. н. универсального каталога МНИИТЭП в серию "нормальных" типовых домов.

Как представляется, переход к проектированию процесса, а не состояния должен осуществиться в буквальном смысле — через многократное повторное проектирование того же самого элемента городской среды — района, жилого массива, микрорайона. Если оставаться на позициях реализма, то лишь таким образом мы можем обеспечить постепенное перерождение "россыпи" жилых и коммунальных (обслуживающих) зданий в интегральную "жилую единицу", обладающую содержательно осмысленной индивидуальностью облика.

Сейчас микрорайон проектируется как объемная схема в один прием, и хотя строительство растягивается, и не столь редки коррективы планировочного решения, предполагается, что реализация проектного решения должна осуществляться одновременно и в соответствии с проектной схемой. Практика показывает, что одновременность сооружения жилых и обслуживающих зданий достигается редко — как правило вторые значительно отстают от первых. Резонно предположить, что растянутую по времени реализацию проектной схемы следует рассматривать не как досадное недоразумение, а напротив — как органический и содержательный процесс постепенного вырастания жилого массива как элемента городской ткани. Если принять эту точку зрения, то создание временных сооружений обслуживания, образующих целостный полифункциональный центр, следовало бы считать столь же обязательным элементом архитектурной задачи, как и стационарные жилые здания.

Сейчас, как мы говорили выше, планировочная схема рассчитана исключительно на среднестатистические базисные (то есть сугубо утилитарные) потребности будущих жильцов — иначе и не может быть в силу анонимности этих будущих обитателей. Но ведь это не единственный путь решения. Во-первых, используя данные жилищных комиссий исполкомов о претендентах на получение квартир и пайщиках кооперативов, архитектурное проектирование в принципе обладает возможностью по меньшей мере на три четверти преодолеть анонимность будущих жильцов. Уже на этой стадии вместо анонимной массы потребителей архитектуры проектировщик может видеть пред собой, обладающий несомненной специфичностью "портрет" населения будущего жилого массива. По этим данным, а отнюдь не по средним для страны или города, может быть построен оперативный демографический прогноз, по ним же можно прогнозировать типы и формы деятельности в свободное время, потребность в различных типах коммунального обслуживания и коммунальных пространств. На основании этих данных можно предвидеть; будут ли обитатели жилого массива заниматься любительским садоводством, слесарными и столярными поделками, автомобилями... сколько у них будет детей различных возрастов и т. д. и т. п.

Ясно, что при существующей организации архитектурно-проектного процесса названная задача не может быть решена, но это не означает её нереалистичности в принципе — нужна лишь переориентация в проблеме содержания и форм предпроектных исследований.

И всё же решить эту задачу и тем значительно углубить проектные изыскания — лишь первая стадия необходимой перестройки архитектурной деятельности в существующем городе. По меньшей мере одна пятая будущих жильцов не может быть охвачена предварительными статистическими сведениями (они появляются позже), уже через два года объединенное территорией сообщество примерно на 10% меняет состав. За этот же период это сообщество стабилизируется и проявляется во-вне: протаптываются удобные тропинки, определяется характер использования коммунального пространства, и формальная изначально схема организации "партера" жилого массива окончательно становится нежизнеспособной. Однако при существующей организации архитектурно-строительного дела проектный коллектив, работавший над данным объектом, уже не имеет к нему ни малейшего отношения, т. к. все функции передаются эксплуатационникам, не имеющим проектной квалификации и уже потому любой ценой стремящимся сохранить первоначальную схему в неприкосновенности (непрерывное перегораживание протаптываемых дорожек, например, — вместо легкой, отнюдь не затруднительной перепланировки). Любые попытки жильцов проявить собственные вкусы или потребности (остекление лоджий, изменение окраски переплётов, сооружение "диких" навесов и т. п.) столь же обязательно пресекаются.

Совсем иной могла бы стать ситуация, если бы проектный коллектив по прошествии первых двух лет стабилизации сообщества обитателей жилого массива, осуществлял бы программную корректировку планировочного и колористического решения при несложных коррективах организации фасадов, холлов и др., что легко осуществимо при проведении стандартного профилактического ремонта. Здесь мы видим продление проектного процесса параллельно важному и никогда не предвидимому полностью процессу обживания нового района.

Однако и это лишь часть задачи. По прошествии семи-десяти лет непременно происходят существенные сдвиги в составе сообщества и существенные изменения в технике проектирования и строительства. За этот срок до первого капитального ремонта жилого фонда произошло его относительное моральное старение, и разрыв между потребностями обитателей и прежними средствами их удовлетворения вырос. В этой ситуации необходимым становится активное перепроектирование, которое может включить изменение архитектурно-конструктивных решений, "срастание" зданий и включение дополнительных полуоткрытых или замкнутых коммунальных пространств, частичный снос и замещение одних зданий другими. В решении подобной задачи нет принципиально неразрешимых трудностей — подвижная строительно-монтажная техника позволяет осуществлять операции перестройки без разрушения окружения и без нарушения нормального ритма жизни района.

Это, разумеется, усложняет процесс проектирования, делает его многоступенчатым и неоднородным, усложняет проблемы строительства и перестраивает сущность процесса эксплуатации. Тем не менее, подобное усложнение и необходимо, и неизбежно: сложным процессам жизни не могут соответствовать элементарные одноразовые пространственные решения.

Тот же принцип распространим на городскую ткань в целом, ведь совсем нового города не бывает и не может быть: его проектируют архитекторы, имеющие в своем сознании картину существующего города, его заселяют и обживают люди, жившие до того в других, или имевшие свой образ города в сознании. В связи с этим город есть живая ткань, нуждающаяся в постоянной переделке, в "подстройке" к постоянно меняющимся потребностям, и надежды на одномоментное создание "идеального" или "оптимального" города, способного к бесконфликтному развитию, по меньшей мере следует счесть необоснованными, иллюзорными. Город людей — это процесс взаимодействия людей в пространстве, следовательно, адекватным его содержанию решением архитектурной задачи может стать только проектирование — процесс переадаптации пространства к переменным формам такого взаимодействия людей.