Пришла весна — пора изумиться

Перебранка по поводу перезахоронения бедного гражданина Романова, которого постсоветские СМИ, вопреки исторической правде отречения, упорно именуют царем, приобрела вялотекущий характер. В Сибири уже избрали губернатором господина Лебедя, который говорит мало, но смачно. Мартовское чаепитие в правительстве, растянувшееся на апрель-май, тоже завершилось. Провал в мостовой у Совета Федерации на Большой Дмитровке засыпали, чтобы не слишком провалился. Во дворике итальянского посольства в Москве, под кустом зацветшей сирени, мыслящий писатель Умберто Эко произнес речь о том, как в своё время хотелось прикончить всех стариков сразу, чтобы началась наконец настоящая жизнь. Впрочем, теперь, тридцатью годами позже того героического 68-го, он без труда склонил почтительную аудиторию к мысли, что неуспех величественного замысла скорее следует счесть благом. На лотках — книги с портретом принцессы Дианы. Леди Ди у нас жалеют столь же беззаветно, сколь беспричинно, с той же неизрасходованной российской страстностью, с какой лет восемь назад полстраны всхлипывали над судьбой рабыни Изауры. Принца Чарльза, однако, не жалеют, тем более королеву Елизавету, над гробом Дианы искренне плакавшую о загубленной тысячелетней монархии. Очень жалеют Клинтона.

Чак Норрис прибывает в Россию искать таланты.

На письмо некой Ирины через газету "МК" отвечает маг Людмила: "Берусь предположить здесь очень редкое в наше время родовое проклятье "на кованом металле"...

Кругом все больше макетов церквей и часовен — в натуральную величину, менее и более натуральной величины.

Ждем Ринго Старра.

"Эксклюзивный представитель в России фирм DIL, S.r.I. и "Agabecov" (из препринта Московского Салона перед открытием выставки). От здания к зданию — через Воздвиженку, быв. Фрунзе, — протянут канат, на канате плакат: "Платья для выпускного школьного бала от дома Valentino".

Новая сюрреальность настолько вошла в привычку, что содрать её с себя и удивиться трудно. Пристала к коже.

Однако же заставить себя изумиться — единственное средство, чтобы не утонуть в сюрреальности, всевластие которой лишь увеличивают утомленные моралисты бывшего "Взгляда" и ATV, ещё теплящегося усилиями госпожи Прошутинской, каковую трудно попрекнуть чрезмерной склонностью к рефлексии.

А между тем среди прочих совершенно новых элементов бытия — не слишком шумный и оттого лишь более мощный накат гражданского неповиновения, пока ещё практикуемого почти исключительно шахтерами. Или они сами начитались о Махатме Ганди, что маловероятно, хотя в наше время и не исключено. Или их научили гандизму оставшиеся за кадром просветители. Или, наконец, придётся допустить, что они сами сделали великое открытие: в ситуации морального кризиса власти, по возможности избегающей мордобоя, но и слову не придающей никакого значения, ненасильственное действие обнаруживает подлинную свою силу.

Но позвольте, это ведь как-то совершенно не в национальном характере: рубаху на груди не рвут, не кричат, не дерутся, не ломают, не рвут на части, но берут в полон прозводственное начальство, преграждают путь поездам, голодают, не поднимаясь из шахты... Во время оно осененные сходной идеей кучковались толстовцы, то есть люди, которых к этому ничто на самом деле не понуждало, действовавшие или действие декларировавшие исключительно из убеждений. Гандисты из шахт в убеждениях не замечены, действуют сугубо прагматически и на знамени своем пишут простое: "отдайте наши деньги". Оставим в стороне практическую сторону дела, тем более что спикеры новых гандистов — люди отнюдь не наивные и знают, что нерентабельные шахты подлежат закрытию. Они тверды в осознании своего права на участие в хоть как-то направленной политике, организующей такого рода болезненный процесс. Они знают своё начальство навылет, если не вместе с ним, то одновременно с ним находят способы извлечения кое-какого неучтенного дохода и фактически состоят с ним в сговоре "против центра". Они апеллируют к мировому опыту и совершенно уже свободны от веры в доброго батюшку.

Пришла весна — пора изумиться.