|
Любители острых ощущений могут, разумеется, вычитывать характер
сегодняшних этнокультур из философских трудов, но это, мне кажется,
занятие неблагодарное, тем более что у каждого мыслителя картинка
получается своя. Куда как экономнее брать сразу заведомо вторичный
материал, содержащий в себе претворенную философию.
В ознаменование уходящего века онлайновая версия журнала "Тайм"
начала игру с читателями, опубликовав список двадцати наиболее
ярких фигур в мировом искусстве и предложив его корректировать
и дополнять. Даст ли результат такого опроса нечто вразумительное
— вопрос весьма спорный. Скорее всего получится общий список
имен на 300, за каждым из которых будут голоса примерно 1% откликнувшихся
энтузиастов. Однако же сама провокационная двадцатка заслуживает
внимания, тем более что составлена американцами и для янки.
Кристофер Портерфельд предпослал двадцати "биографиям" ёмкий
очерк, который не грех привести здесь почти целиком:
"Наш винегретный XX век много не потратил,
чтобы определить характерную для него тему в искусстве. Чем же
ещё могла быть эта тема, кроме как: перемены! Радикальные, ускоренные,
размашистые перемены. Да ещё и в большем количестве, чем когда-либо
наблюдали ранее. В первые двадцать лет века Пабло Пикассо, Игорь
Стравинский и Джеймс
Джойс — передовой отряд модернизма — создали произведения,
раздиравшие традиционные художественные конструкции на части и
собиравшие их наново в неожиданных формах. Конвульсии первой мировой
войны лишь усилили убеждённость модернистов в том, что моральное
и культурное наследие Запада рухнуло. Всё, что осталось, с точки
зрения Т. С. Эллиота было пустыней, жаждавшей творческого обновления.
Для Вирджинии Вульф случившееся было важнее, чем только геополитика
или культура. Оглядываясь вспять в 1924 год, она пришла к выводу,
что "где-то в декабре 1910 г. изменилась сама человеческая природа".
В отношении самого искусства пионеры не могли
представить себе и половины. В то самое время, когда они оттачивали
нововведения, сознательно эпатируя буржуазный вкус, этажом или
двумя ниже по социальной и культурной лестнице развертывалось
изменение иного рода. Ни одно из прежних столетий не видело столь
мощного соединения искусства с техникой. Чтобы найти хоть что-либо
сопоставимое, придётся отойти назад, к середине XV в., когда был
изобретен печатный станок..." и т.п.
Рядом с этим текстом приведен список, который разумно перекомпоновать
в два столбца: в первом — самоочевидные имена, во втором
— для европейца загадочные вообще или знакомые, но в этом
списке удивляющие.
 Полагаю,
что демонстративное отсутствие Элвиса Пресли рассчитано на то,
чтобы вызвать хор гневных откликов, но интереснее включение нарисованного
мальчишки в список "культовых" фигур как-никак из плоти и крови.
В отличие от нам неведомой Люсиль Болл, Симпсона мы знаем не первый
год — тем занятнее с некоторыми сокращениями перевести статью
Ричарда Корлисса:
"Вот и говори теперь о замедленном развитии
— уже 11 лет этому мальчугану всё ещё десять! И мы продолжаем
надеяться, что столько и останется.
Это его оставляют после уроков, чтобы писать
на доске нечто вроде "Обещание быть послушным не завершается возгласом
"Да здравствует Сатана!". Среди его слабостей демонстрация миру
голой попки, хамство в адрес папаши, наглые звонки в таверну дядюшки
Мо ("Здесь ли Оливер бесштанный?") и манеры трубочиста кокни в
разговоре.
Барт Симпсон — "неудачник и горжусь этим",
что можно было прочесть на миллионах Т-shirts, как только Симпсоны
появились на ТВ-Фокс, и он же стал законодателем моды в 90-х.
Помните: "Eat my shorts"? Слава его взлетела до небес, оставляя
вокруг лишь выжженную землю.
Юный спрингфильдец обладает неуемной энергией:
к вящему отчаянию учителя и директора школы, он всё торчит в четвертом
классе; он приклеен к телевизору в гостиной, чтобы не пропустить
своего идола — клоуна Красти. Этот юный сукин сын с головой
в форме бумажного пакета, модернистским абрисом фигурки и роликовой
доской может быть "жёлтым сором" для городских нотаблей, но для
маменьки и всех прочих он — наш особенный малыш.
Истинно, есть и ещё мультперсонажи, что могли
бы претендовать на почётное место Барта. Это столетие ими прямо
набито — начиная с Динозавра Герти Уинзора Мак-Кея (первый
образ анимации). Весь зверинец "Уорнер" — Багз, Даффи, Твити,
Уайл И. Койот — три десятилетия оживлял субботу после полудня.
Барт уютно разместился среди них.
То, что Барт есть персонаж анимации —
пачка рисунков, оживленная остроумным текстом и удивительными
оттенками голоса Нэнси Картрайт, — делает его и "реальным",
и сюрреалистически пластичным. Персонажи мультфильмов могут натворить
больше дел, выдержать больше подзатыльников, уйти невредимыми
после больших передряг, чем способны мы все, кого анимирует только
стук сердца. Стычки Багз и Даффи в мультфильмах Чака Джонса 50-х
годов включали неимоверное множество выстрелов и не-рой-другому-ям,
но юмор и унижение, признание поражения и возрождение к действию
были мгновенно понятны и детям, и взрослым. Боль там искусственная,
но страдание, братцы, — вполне настоящее.
Страдание и поражение — в самом существе
"Симпсонов", придуманных Мэттом Гренингом для заполнения пауз
в Tracey Ullman Show 1987 г. Сериал представил мужчинку-синего
воротничка (Гомер как инспектор по технике безопасности на атомной
станции), его эпически раздраженную жену (Мардж с её горой синих
волос) и трёх детей в состоянии постоянной склоки. Барт, десяти
лет, умен и хитёр, но только не в школьных занятиях; Лиза, восьми
лет, близка к гениальности, и ум лишает её друзей; Магги, год
от роду, выражает мудрость не по возрасту одной лишь манерой обращаться
с пустышкой.
Спрингфильд после фарсов 40-х годов —
самый плотный и смешной второй план. Церковь, школа и паб —
вот места отдохновения и развлечений. Однако именно дом номер
742 по North Evergreen Terrace есть место, где бьётся сердце всего
шоу, где отчаяние каждого смягчается семейной любовью. Гомер,
которого авторы трактуют со своего рода изумленным сожалением,
вляпывается в очередную историю. Мардж кудахчет и пилит. Лиза
сублимирует горести, играя на саксофоне. А Барт — это Барт.
Лиза в те моменты, когда она не порицает Барта,
старается его оправдать. "Этот маленький дьяволенок, — провозгласила
она недавно, — в гуще визгливой рекламы, каждого безмозглого
объявления, у всех этих учителей, что куда больше заботятся о
том, чтобы получить деньги по чекам, чем о юных умах. Нет, Барта
не за что обвинять. Нельзя создать чудовище, а потом рыдать, ежели
оно раздавит пару зданий". Неплохо сказано, Лиза, но не вполне
точно. Он вовсе не Бартзилла. Этот малый отлично разбирает, где
добро, где зло; но просто зло нравится ему больше.
Его грубиянство подпитывается мультфильмами.
Проглотив взором жуткие телепытки, которым мышка Итчи подвергла
кота Скрэтчи, Барт произносит: "Лиза, ежели я когда-нибудь разлюблю
насилие, пристрели меня". (Лиза: "Будет сделано".) Возможно, сам
дом Симпсонов содержит бациллу смертоубийства. В эпизоде, где
злой старый мистер Бернс усыновляет Барта и увозит его прочь,
обычно мягкая Лиза срывает со стены полотнища обоев. На недоумение
Мардж Лиза отвечает, что "всего лишь пытается в отсутствие Барта
заполнить бессмысленным разрушением пустоту, что осталась в наших
сердцах".
Следует признать: у Барта сердце с трещинкой.
Ему необходимо, чтобы его любили. Но сдержите-ка сочувствие. Причина
в том, что он столь замечательно умеет быть гадким и его каверзы
не лишены стиля. Набивши обиталище Вилли Граундзкипера попкорном
и слушая, как тот бранится: "Ты это сделал, Барт Симпсон!", он
бормочет с напускной скромностью: "Этот знает толк в хорошей работе".
Одно из наказаний Барта у классной доски было
написать: "Я — отнюдь не милое чудовище". Но именно этим
он и является — сложное сплетение изыска и персональности,
порицаемое и вызывающее восхищение, настоящий саботажник 90-х
годов, воплотивший столетие поп-культуры и ставший одним из его
ярчайших персонажей. Так или иначе, мы любим этого мальчишку.
Вот почему он попал в "Тайм 100".
"Поздравляем, Барт. На этот раз ты сверхудачлив".
Ещё автор по случаю вспоминает о Чехове и Селине, о "Найденыше"
и "Маленьком оборвыше" и вообще зверски серьёзен. Заметим,
что Ричард Корлисс — ветеран журнала "Тайм", полвека наблюдавший
за бурной эволюцией мультпродукции.
|
