|
27-го июля в Доме кино состоялся симпозиум
с длинным названием, суть которого сводилась к недоумению по поводу того, что
значительная часть постсоветской интеллигенции воспылала вдруг любовью к социализму.
Даниил Дондурей, главный редактор журнала "Искусство кино" и
один из ведущих российских культурологов, заранее роздал кандидатам в ораторы
список уточняющих вопросов, отчего ораторы пришли в смущение и, как водится, отвечали
лишь на те вопросы, что ставили себе сами. Список ораторов достаточно любопытен,
что частью компенсировало недостаток пикантности, вызванный отсутствием красно-розовых,
в сей очаг разврата не вступивших — возможно, по причине недавнего процесса над
"лимоновцами". Сам Дондурей
развернул свой список недоумений, но — так как он опубликует его в своем журнале
- пересказывать его здесь было бы нарушением авторских прав. Никита
Михалков в сотый раз повторил свою поэму в прозе о немыслимой честности
русского купечества (Куприна и прочих "неправильных" литераторов деятельный режиссер
по-прежнему игнорирует, и источник его эрудиции остается неведом) и о трогательности
присяги русских офицеров, освящаемой каждому по вере его. Маэстро не был в ударе
и свои репризы произнес со стоицизмом. Надежда русской демократии Владимир Рыжков был великолепен. Приведя известные
сведения о делении российского общества ровно натрое: треть за возврат в прошлое,
треть — за путь на Запад, треть — за "новый социализм крепких хозяйственников",
оратор утешил образованную аудиторию цитатой из Блаженного Августина ("Заблудшие
ходят кругами") и Алексиса де Токвиля (о невозможности французов осьмнадцатого
века договориться о простых вещах). После чего, несколько неожиданно, В.Рыжков
- теперь уже после цитаты из Конфуция ("исправить
слова") — выразил уверенность в достижимости общенационального консенсуса: деприватизировать
государство, вернув ему значение публичного института; установить общие для всех
правила экономической жизни; утвердить гражданское общество как гарантию свобод
человека. Телеобозреватель Михаил Леонтьев прошелся по дондурееву опроснику, сообщив
публике, что раз никакого либерального проекта отродясь не было, то и не могло
быть его краха; что "крем слизан с торта" наиболее к тому оснащёнными гражданами,
а все прочие, хотя и неравномерно, сожрали и торт имевшихся ресурсов; что "реформаторы"
искусственно завышали курс рубля, после чего пришлось заимствовать на пополнение
торта для прокорма. Ещё обозреватель из "новеньких" сообщил, что легально производить
в этой стране нельзя, что "новый социализм" возможен в регионах-паразитах, из
коих Москва главенствует, и ещё в структурах-паразитах, вроде "Газпрома" или МПС.
Во утешение сердец было сказано, что, может быть, олигархи и начнут вкладывать
деньги в производство. О, властители голубого экрана! Михаил Швыдкой
с обаятельной улыбкой пробежал по тонкому льду, выступая исключительно в персональном
плане, т.е. почти ничем не выдав своей немалой причастности к СМИ. Сказал, что
никогда художественная интеллигенция не была в России столь сервильна по отношению
к власти (любой власти), как сейчас, вследствие чего было бы странно ожидать прорыва
в Большом Искусстве, каковое искусство всегда настроено как бы оппозиционно к
властям. Что после романтики Перестройки, недостает — словами Петера Вайса — "эстетики
сопротивления". Возразил Рыжкову на предмет веры в консенсус, подчеркнув, что
хватит консенсуса по максимам "не убий", "не бей" и "не ввергай в узилище". Ещё
сказал, что любое искусство упрощает жизнь, а ТВ упрощает её до мычания, и потому
решено дать народу счастье в виде национальных сериалов за малые деньги, ибо без
национального сериала толпе народом не стать. Экономист Алексей Улюкаев
не без лукавства отметил, что хоть курс и завышали, но сальдо внешней торговли
было положительное, что можно перевести так: масштабы грабежа куда больше, чем
все мы можем вообразить. Что главное — унаследованная от госплановской психологии
схема "назначения удачливым предпринимателем"; что г-н Рыжков, объявляя себя консерватором,
а не либералом, повторил классический набор либеральных постулатов. В доброй марксистской
традиции г-н Улюкаев объяснил внезапную любовь интеллигенции к социализму утратой
государства в качестве покупателя "интеллектуальных услуг" любого качества. Относительно
пристроившегося слоя интеллектуалов г-н Улюкаев выразил сдержанный пессимизм,
тем самым обозначив дилемму: старые интеллектуальные услуги не востребованы, а
те, что востребованы, не слишком-то интеллектуальны. Не без справедливости, противореча
самому себе, оратор заметил, что главные слезливые радетели обездоленной интеллигенции
в СМИ сами устроены недурно, но охотно выражают комплекс тех, кто собственное
скверное самоощущение опрокидывает на способ восприятия всего вокруг. Наконец,
никому не противореча, оратор возразил против клише "властители дум", отметив,
что натуральное свойство дум — быть свободными. Муза российского либерализма,
Ирина Хакамада, как всегда, энергично и стильно воспроизвела
формулу "Правого дела", кажется,
вполне верно описывающую многоуровневую параноидальность сознания среднего соотечественника,
каковой в доме — либерал, жаждущий жить при капитализме, но за дверью в негостеприимный
мир взывают к властной "руке дающей". Как вырваться из этого болота — не через
национальную идею, по причине бессмысленности таковой, а через культивирование
образа национальных героев-победителей? В этом отношении необходим разрыв с интеллигентско-литературной
традицией воспевания жертвы обстоятельств. У нового проекта есть и милое название
- "Бегемот", ассоциируемое с памятным с детства стишком. Александр Привалов
из "Известий" начал с холодной констатации: вся промышленность фантастически устарела;
чтобы начать её подъём, нужны фантастические деньги. Эрго: надо возлюбить не труд,
а капитал, что противоречит всем культурным навыкам. Надо, иначе возникнет странный
феномен — сырьевой придаток Запада, но с великой культурной традицией. (Вообще-то
не такой уж новый — такое бывало с Индией и Китаем, заметим в скобках.) Антибуржуазность
эффектна, но непродуктивна. Самостийность нелепа — собственный путь есть у всех,
особому не бывать ("самогон под березой и текила под кактусом — только по видимости
схожие процессы"). Говорить о романе с Западом смешно, так как брак с ним заключен
давным-давно, и тема любви разыгрывается в модели менестрелей, на модели Хафиза. Мариэтта
Чудакова, торопившаяся на заседание комиссии по помилованию, быстро-быстро обвинила
интеллигенцию в предательстве идеи Свободы (послепутчевые протесты против возможности
"охоты на ведьм" и т.п.), равно как в нечувствительности к реальным бедствиям
конкретных людей, вроде детей в сиротских домах. Екатерина Деготь, критик известный и энергичный, выступила
неожиданно в роли обличителя российского образованного сообщества, напрочь не
прикоснувшегося к "главным" мировым темам конца столетия, а именно — к мультикультурности
и вообще политкорректности, феминизму и ещё к чему-то не менее существенному,
что я запамятовал. Ещё в роли ораторов побывали двое иноземцев, случившихся
в Москве на Кинофестивале (один господин из Германии, другой — из Франции). Они
справедливо отметили, что о социализме тут никто не имеет ни малейшего понятия,
и по наивности подивились, что о кино в кино-доме не говорят вообще. Меня
пустили замыкающим, что понудило говорить о вещах донельзя простых. Кой-какой
личный опыт убеждает в том, что старая гвардия творческих союзов, даже в случае
объединения их в ассоциацию, сказать нового не может в принципе. Никогда не было
такого уровня студентов — первого поколения людей, выросших в ощущении личной
свободы, экономически самостоятельных, — и к ним, а не к себе любимым резонно
обратить интерес, тем более что большинство преподавателей, увы, не дотягивает
до своих студентов по уровню познаний. Поразительна незаангажированность интеллектуалов
в практическое творение блага в адрес конкретных людей и в процессы реального
корпоративного действия — пришлось напомнить, что в конце прошлого века не интеллигенция
в обычном смысле слова, а бедные прапорщики уездных гарнизонных городков стали
ядром вскоре могучей потребительской кооперации. Наконец, миф интеллигенции неотделим
от застарелого мифа НАРОДА, сочиненного романтиками XVIII в., и отказ от этой
двойной мифологии — единственное условие пробуждения интереса не к Человеку, который
звучит гордо, а к людям, которые озвучивают себя по-разному. Как водится,
о социализме не говорилось, но вместе с тем говорили ведь только о нем, родимом,
что напоминает обломившийся во рту зуб, который все время тянет тронуть языком. |
