|
Из века в век люди проклинали войну — когда она приходила к ним
извне. Или когда она возникала дома, как междоусобье. Из века
в век люди прославляли войну — когда её несли вовне. Так или иначе,
война всегда была нормальной формой существования кланов, княжеств,
царств и республик. Она была социальной нормой.
Разве что античные демократии культивировали всеобщность воинского
долга наравне с убеждённостью, что война полиса против всех других
полисов была совершенно естественным делом. Во всех других случаях
война или угроза войны была смыслом и оправданием привилегированного
существования для касты кшатриев, как бы те ни назывались на разных
широтах и долготах.
Бог с ней, с давней историей. Там много всего было. Куда существеннее
то, что в Европе война почиталась нормальным делом на протяжении
всего XIX века. Дворянский стиль предопределённости к военной
службе поддерживал универсальный фатализм: дворянин существует
ради военной службы, на войне убивают — что может быть естественнее?
Учитывая это, женились обычно рано и сразу заводили детей, чтобы
род не пресекся. Конечно же, известие о гибели близкого человека
было всегда несчастьем, но ведь несчастьем была и потеря ребёнка,
а так как до взрослого состояния доживал обычно лишь один ребёнок
из трёх, его смерть тоже была вещью обычной и привычной. Бог дал
— Бог взял. Времена ландскнехтов остались позади, и хотя грабежи
и насилия были делом нередким, в целом европейские войны XIX века
разыгрывались в чистом поле, в минимальной степени задевая мирное
население своей ли, чужой ли территории. Бонапарт загубил пару
поколений французов, и что? По сей день это чудовище — предмет
культа отнюдь не только на Корсике. Фаддей Булгарин, уйдя в отставку
из русской армии после финской кампании, имел моральное право
поступить на службу в польский корпус Наполеона и прийти с его
армией в Россию. В России Булгарина могли винить во многих грехах,
как реальных, так и придуманных, но его, сдавшегося в плен русскому
офицеру, никому не приходило в голову обвинять в предательстве.
По нормам тогдашней культуры предательства не было.
Эта частность как нельзя лучше высвечивает старую истину: культуру
можно судить исключительно по её правилам. Поражение в Крымской
войне переживали тяжко. Именно поражение, но ведь не самое войну,
дело обычное. Лев Толстой мог позволить себе общее морализаторство
а-ля Монтень в "Войне
и мире", но ни ему, ни другим не приходило в голову усомниться
в Кавказской ли, в Туркестанской ли войнах. Мопассан приходил
в ярость по поводу бездарности командования в ходе Франко-прусской
войны, но не мог бы даже вообразить возможность усомниться в необходимости
долгой войны в Алжире. Об англичанах и говорить нечего. Соединенные
Штаты Америки были болезненно травмированы Гражданской войной,
но уж никак не войнами с Испанией за новые штаты или по поводу
Кубы, или отъемом Техаса у Мексики. Поначалу ХХ век хранил давние
иллюзии, ведь это неудача в японской войне привела российское
общество в ярость, но не сама же война!
Николай Второй и его кузен Вильгельм увлеклись было идеями европейского
мира, но не слишком. Да и общества всех стран, вовлечённых в Первую
мировую войну, сплошь были охвачены энтузиазмом, и только невиданный
масштаб человеческих потерь где-то через год обозначил перелом.
Это был уже не просто перелом в настроениях масс людей, а цивилизационный
надлом. Но не в полной мере: ни исторические романы, на страницах
которых кричали римские легионеры и гремели выстрелы пушек, ни
первые попытки экранизаций отнюдь не отвергали связку войны с
приключением.
Литераторы "потерянного поколения" впервые отреклись
от связки слов война и слава, а пацифизм долго довлел над большинством
во Франции и Великобритании, но никто не отделял политику от войны
в новоиспеченных Польше, Финляндии, Югославии, Венгрии, даже в
Чехословакии, не говоря уже о Советском Союзе. На его красном
знамени были написаны лозунги вселенской войны за освобождение
пролетариата. Здесь слова гимна дроздовцев переписали на "и
как один умрем в борьбе за это", формально отменили
трудовые армии, но милитаризация, культ победы в Гражданской войне
достигли небывалых высот, когда в Германии реваншизм едва начал
поднимать голову.
В 1921 году экс-министр иностранных дел Италии Франческо Нитти
опубликовал книгу "Европа над бездной". Как ни странно,
её перевод был издан в СССР десятью годами позднее. Нитти с фантастической
точностью развернул свой прогноз событий, неизбежно следующих
за политикой держав-победителей. Он предсказал, что нарушение
баланса европейского рынка с выпадением Германии, обескровленной
контрибуцией, к концу 20-х годов приведет к всемирному экономиическому
кризису, и почти точно рассчитал время начала Второй мировой войны,
инициатором которой станет побежденный в Первой.
Никто, кажется, не обратил на книгу Нитти серьёзного внимания.
"Мы — мирные люди, но наш бронепоезд...".
У Советского Союза была своя цель реванша.
Наверное, профессиональные военные историки правы, когда они
обвиняют господина Суворова в передергивании фактов. Наверное,
действительно Сталин не планировал опережающую атаку на Гитлера
в 1941 году уже потому только, что планировал её на 1943 год.
Сталин не хотел рисковать, исходя из предположения, что его оппонент
тоже не станет рисковать войной на два фронта, но, так или иначе,
все, включая структуру новых вооружений, настраивалось на удар.
"Александра Невского" помнят все, но вслед за
ним были "Минин и Пожарский" — не было забыто
так называемое "чудо на Висле", когда советские
конные армии, оторвавшись от тылов, были наголову разбиты.
Врагом номер один была Польша. С детства помню мышино-серую
обложку с багровым названием: "Первый удар". Эта
тонкая книжка, грамотно наструганная ловким конъюнктурщиком
по имени Николай Шпанов[1],
была издана за несколько месяцев до пакта Молотова-Риббентропа
и вдохновенно описывала первый день войны. Тяжелые турбовинтовые
бомбардировщики-штурмовики, описанные Шпановым, в природе
ещё не существовали, но в книге действовали отлично, прорываясь
к Берлину и Гамбургу. Среди прочих препятствий славным летчикам
пришлось прорываться сквозь огонь польских зенитных батарей
— напомним, что формально между Польшей и Германией
несколько лет существовал договор о ненападении. Плотный
поток событий вобрал в себя и восстание немецких товарищей
в концлагерях, когда в ужасе перед "комсомольскими
птичками" отключили электричество, и панику в берлинском
метро, и ещё много чего. Но самое любопытное в том, что
хотя в книге блицкриг фактически выигран к утру второго
дня, последняя её фраза звучит так: "Завершался
первый день большой войны". Большой войны —
с кем?
Если перелистать толстенный Календарь на 1941 год, изданный в
конце года предыдущего, то среди прочих занятных вещей там обнаруживается
бодрая картинка, на которой красноармеец, возвращающийся со стрельбища,
отвечает на вопрос улыбчивого колхозника. "Как
стреляли?" — "Как в Польше.
Из ста возможных сто вельможных!". Страшную и постыдную
финскую кампанию постарались побыстрее стереть из памяти. Ударом
в спину Польше ради "освобождения братских
народов Западной Украины и Западной Белоруссии" откровенно
гордились.
Не вижу смысла в сочинении альтернативных историй. Вполне довольно
той истории, что состоялась, но описана далеко не полно.
Году в 1957-м вышла "Война в тылу врага". Кто
литературно обработал воспоминания генерала Линькова, имя
которого есть на обложке, осталось тайной, но это и не слишком
существенно. Материал бесспорно авторский. Оттепель кружила
головы, и Линьков надиктовал вещи, которых не было в печати
ни до того, ни после. Например, довольно подробно описал,
как в глубоком тылу противника велась мобилизация военнообязанных,
как под дулом пистолета заставляли перепуганных железнодорожников
подписывать обязательства о сотрудничестве с партизанами,
чтобы затем вынудить их помогать в подготовке диверсий под
угрозой подкинуть эту бумагу оккупантам и т.п. Я далек от
пустого морализаторства — военное время есть военное
время с его логикой. Просто пора бы уже перейти от мифологии
партизанского движения, почти не менявшейся с 50-х годов[2],
к анализу и славной и горькой правды о "третьем фронте".
Войны ХХ века — тяжелый сюжет.
Одни войны, как Первая мировая или Гражданская в Испании, психологически
слишком удалены, прикрыты кошмаром войн последующих, весьма односторонне
запечатаны в литературу. Другие войны ещё слишком близки к нашему
времени, чтобы говорить о них с необходимой мерой отстраненности
— достаточно вспомнить шок, испытанный англичанами, когда они
удостоверились, что Черчилль знал о готовившемся налете на Ковентри,
но мог лишь распорядиться о тайной переброске дополнительных пожарных
машин и машин скорой помощи. Слишком важно было не позволить немцам
догадаться о том, что шифр их радиограмм взломан. Поскольку у
нас никто, кажется, не рисковал попыткой собрать и обобщить опыт
обыденной жизни людей на оккупированных территориях, а последние
свидетели уходят из жизни, эта многослойная драма так и останется
тайной.
А ведь длительная оккупация — неотъемлемая часть войн
ХХ столетия, не менее весомая, чем бесконечные передвижения
масс войск и боевые столкновения. В 1960 году, когда на
летней практике мы строили дома в Ельнинском районе Смоленской
области, сельский фельдшер[3]
в ответ на мои жадные раcспросы рассказывал о том, как когда
стоял вермахт, лошадку реквизировали, но пару битюгов оставили
взамен, лекарства оставили, а вот когда пришли мадьяры,
те точно зверствовали. Старушечка, после 1955 года из лагеря
вернувшаяся в Феодосию, неторопливо повествовала, как работала
в местном театре при немцах и флиртовала с галантными офицерами.
Довелось как-то разговорить мужика, при немцах назначенного
председателем колхоза и распределявшего среди жителей
продуктовые карточки, мало чем отличавшиеся от продуктовых
карточек, которые мне обменивали на краюшку хлеба в московской
булочной. Ещё ему приходилось записывать в книгу новорождённых,
регистрировать смерти, выделять подводы для подвоза дров
в сельскую школу. Жизнь продолжалась. Сталинская фраза о том,
что земля должна гореть под ногами оккупантов, с военно-стратегической
точки зрения была совершенно резонна, но как-то забывается,
что при этом земля должна была гореть и под ногами обывателей,
которых отступавшая армия оставила на милость оккупационных
властей. Известно, что армия Паулюса ворвалась в Сталинград
и с боями заняла весь город за исключением полоски земли
вдоль берега Волги, которую удалось удержать невероятными
усилиями. О Сталинградской битве написаны тысячи страниц,
но попробуйте найти сведения о том, куда делись обыватели,
которых никто не пытался (да и не успел бы) эвакуировать
на восточный берег. Живы те, кто был там в детском
возрасте. Только сейчас они готовы рассказать близким, как эвакуацию
сталинградцев в свой тыл проводили немцы. Судя по рассказам,
это была серьёзная логистическая операция.
Все эти частности не оппонируют писаной истории, они всего лишь
её дополняют, хотя и сегодня подобное дополнение вызывает яростный
протест многих. Не прост ответ на вопрос, когда кончилась та часть
Второй мировой войны, которую мы обоснованно называем Великой
и Отечественной? Номинально — подписанием капитуляции. Символически
— Парадом Победы. Житейски — возвращением солдат и офицеров, которые
везли домой не только трофейное барахло (каждому по чину его,
кто в заплечном мешке, кто вагонами), но и представление об ином
качестве обжитой среды. В сумеречной зоне — эшелонами, которые
перевозили освобожденных военнопленных и перемещенных лиц. Те,
кому повезло, попадали в новую черту оседлости. Так москвичам
было позволено жить в Серпухове или Дмитрове, и соединиться с
семьями они смогли только в 55-м году. Анкетная графа "были
ли Вы или Ваши родственники в плену или на временно оккупированной
территории?" исчезла лишь с началом перестройки. Скорее
всего, лишь с салютом над гробом последнего из ветеранов Вторая
мировая война завершится всерьёз. Говорят, это произойдет с захоронением
последнего из павших, оставшихся в лесах и болотах, но такое вряд
ли возможно технически, несмотря на тяжкий труд волонтеров.
Но и такой финал не обязателен. Вот ведь и в Европе решили было
в 1995 году счесть Вторую мировую войну оконченной, однако в 2004-м
эффектно отметили 60 лет с высадки союзных войск в Нормандии —
с тем только отличием, что среди приглашенных был теперь и канцлер
ФРГ. А вторичное символическое измерение? "Спасение рядового
Райана" или новая наша "Кукушка", собирающие хорошую
кассу, говорят сами за себя: общество не хочет расстаться с войной
нигде, или почти нигде. Более того, оно уверенно воспроизводит
такого рода нежелание в юных поколениях — тиражи всевозможных
"стратегий" для PC или игровых приставок поистине грандиозны.
Иной вопрос, что постепенно Вторая мировая война начинает уравниваться
в виртуальном пространстве кинематографа или PC с войнами Наполеона,
Чингисхана или Александра Македонского.
Начинает уравниваться, но не уходит. Она по-прежнему с нами.
Она тем более продолжается в военных академиях всего мира, хотя
и в их пространстве виртуализуется, попадая в общую обложку с
Персидскими и Пуническими войнами.
В части сугубо военной истории тоже не все просто. Апологетические
тексты о Жукове или Катукове, о Монтгомери или Паттоне (а то и
о Манштейне или Роммеле) множатся в огромном количестве, возражения
против них, как правило, сугубо непрофессиональны. Не удивительно,
что подлинная картина остается непроясненной.
Поступив в институт, подчиняясь невнятному импульсу, я отправился
искать место гибели отца под Старицей — узнал точное место случайно,
по дикому совпадению, когда выяснилось, что маляр, подновлявший
побелку в нашей с матерью комнатке, был у отца денщиком. Отец,
записавшийся добровольцем в июле 41-го, погиб, командуя пулеметной
ротой, во время контрнаступления февраля 42-го. Я стоял на заболоченном
лугу, по которому без артподготовки и без поддержки с воздуха
дивизия ополченцев, уже ставших опытными солдатами, волна за волной
пыталась накатить на высокий западный берег Волги. Маскхалатов
у них не было, и фигурки наступавших отлично виднелись на снегу.
Немцы перемололи дивизию целиком, а денщик отца уцелел лишь потому,
что его ранило за день до атаки. Да, контрнаступление под Москвой
было стратегически переломным успехом, но упрямство Сталина (или
Жукова) на заключительной стадии операции стоило десятков тысяч
напрасно утерянных жизней. Таким историям несть числа. И не только
у нас — прошумевший в своё время фильм A Bridge too far,
посвященный гибели десанта, выброшенного по ошибке штабных не
там, где следовало, опирался на документально точную запись реальных
событий.
Война то удаляется, то вновь приближается сообразно прихотливому
рисунку смены умонастроений. Первая волна плакатно-декоративна
("Падение Берлина" как апогей). Вторая, оттепельная,
была горько-лирической — сначала в Польше, потом у нас. Затем
долгая пауза 70-х, которая на Западе была заполнена фильмами разочарования,
вроде британской ленты Light Cavalry Attack, показывавшей
идиотическое упрямство английских командиров во время Севастопольской
кампании. Некоторое число весьма легкомысленных комедий — сначала
во Франции, потом у нас. Затем пышная баталистика Бондарчука одновременно
с ужастиками в стиле Шепитько или Германа. И снова пауза. И вот
опять — и в США, где за реабилитацией вьетнамской войны последовали
макеты приключений — по прямому заказу Пентагона или без прямого
заказа, и у нас "ремейки", созданные поколением калькуляторов,
имитирующих лирическую включённость.
Война не кончается никогда.
|
