Почему, собственно, 1937 год приобрел символическое звучание
на фоне череды репрессий, не прекращавшихся первые двадцать лет
советской власти? Может быть, потому, что до того не было рассылки
разнорядок на аресты по градам и весям и все дело в числах. А
может, всё же и потому, что реабилитации начали с "верных
ленинцев", за которых всерьёзвзялись якобы только тогда,
хотя "чистки" были уже делом вполне привычным. Я же
помню, как в ходе подготовительной конференции "Мемориала",
через полвека после 37-го, никто ещё не дерзал покуситься на Софью
Власьевну как таковую, смягчая отношения с могущественным ещё Комитетом тем, что все валили на одного Сталина, старательно акцентируя
истребление им тех, кто сам был грешен истреблением, вроде жовиального
мужикоборца Тухачевского.
Так или иначе, но помянуть 37-й в 07-м не грех.
Борис Семенович Илизаров, которого неизбывные финансовые затруднения
вынудили-таки передать материалы "Народного архива"
на хранение в архив государственный, передал мне дневник С.Ф.Подлубного.
Надеюсь, что после трудоемкой перепечатки текста с хрупких уже
страниц мы сумеем издать этот в своем роде замечательный документ,
из которого я извлек для РЖ лишь пару страниц. Автор дневника
редкостным образом сочетал несомненный литературный дар с удручающей
безграмотностью, но сама его грамматическая неловкость почему-то придаёт тексту особенную выразительность. Соответственно, я решился
оставить оригинал без правки.
"6 декабря 1937 г.
Никто не узнает как я прожил этот 1937 г. Не
узнает никто потому, что ни один день моей жизни этого года
не освещен в этом так называемом дневнике, не вспомню и я подробностей
жизни этого года и если он пройдет благополучно, а осталось
дожить этого года всего 3 недели, вычеркну и я его как не нужную
страницу, вычеркну и брошу из головы хотя чёрное пятно чёрное
массивное безобразное как густое кровяное пятно на одежи, останется
наверно на всю жизнь.
Останется потому, что жизнь прожитая мною в
эти 341 день 1937 г. была так же противна и безобразна, как
и противна запекшаяся кровь красной кашицей вытекающая из под
трупа заразного человека. То ощущение которое будет переживать
непривыкший к крови человек глядя на такую картину или вспоминая
ее, переживаю и я вспоминая прошедший год...
Мне кажется, что петля на шее с каждым годом
стягивается все туже и туже. Похоже что она стягивается весьма
равномерно ускоренно и с пропорционально увеличивающейся силой
и я например не могу вспомнить чтобы в этом году нашелся отрезок
времени чтобы петлю на горле разтянули и дали хоть день свободно
полной грудью вдохнуть воздуха.
...Потерял всех друзей и товарищей и остался
одиноким. Одиночество переживать приятного мало. Износил всю
одежду не говоря о праздничных днях а в будний день одеть и
обуть нечего, и бывали частые дни что хлеба во рту не имел или
пешком в институт шел ибо не было 10 коп. на трамвай...
18 XII 1937 г.
...воздух воняет смрадом с каждым днём все режче
и режче. Украинская народная пословица всю философию жизненных
неудач определяет весьма резкими эпитетами. "До срачки
не хватае кашлю". К моему моральному состоянию, "успешных"
дел вообще и в институте в частности, к моему и так финансовому
банкротству не хватало ещё последнего дела свершившегося 9 декабря
с.г.
Из разговоров проживающих вместе с нами (в одном
доме) людей к нам заблаговременно доносились тревожные вести
о том что определённые люди с Мура упорно интересуются нашей
компанией настойчиво собирают разные сведения о маме. Говорили
о обыске а так-же о аресте мамы. К сожалению развязности языков
домашней агентуры мы полностью не сумели использовать т.е. не
сделали соответствующих выводов. Вернее вывод я сделал некоторые
предосторожности предпринял, а мама со своей стороны этого не
сделала. Я рекомендовал на время пока не кончится предвыборная
компания выбраться из квартиры и ночевать где нибудь в чужой
квартире.
По опыту 1935-36 г. мы знали что такие вещи
как выселение из Москвы делаются за 10-15 дней до октябрьских
праздников, мая а в данном случае речь шла о 12 декабря выборов
а т.к. срок оставался меньший то мама немного себя успокаивала.
Ошибка наша в том, что мы ожидали выселения
но нивкоем случае ареста ибо оснований для такого крайнего случая
думать не было. Ну, политика меняется и не моя вина что все
эти постановления держатся в секрете, а случая наблюдать такой
факт не было.
Конечно я знаю много слухов, случаев ареста
разных лиц этим теперь никого не удивишь, но причислить маму
полуграмотную женщину к троцкистам я никак не мог да и во сне
такого мне приснится не могло поскольку очень хорошо её знаю,
а за старые грехи, прошлой деятельности как это называют политическим
языком чтобы за эти самые грехи старые, когда настоящее ничем
не замарано, чтобы за эти старые грехи арестовывали я никак
даже в порыве самых худших предположений подумать не мог. Не
было оснований так думать. Конечно выселения я ждал каждый день.
В общем ночью 9/XII в 4 ч. Пришел дворник с
вооруженным уполномоченным Мура 4го отделения, сделал обыск
предварительно предъявив своё личное удостоверение и ордер на
обыск. По всей видимости, именно по тем приёмам как он искал,
искал он оружие. Как и следовало ожидать ничего не обнаружил
как он записал в акте, а затем предложил маме одеться пройтись
с ней на минутку в Мур, предварительно сунув в карман её паспорт.
Не успев как следует одеться, не захватив ни копейки денег испуганная
неожиданностью, бледная с бегающими почти ничего не понимающими
глазами мама стояла в комнате инстинктивно наверно чувствуя
что находится в последний раз в этой милой ей комнате молча
оглядываясь, не находя слова сказать на прощание.
Ещё раз оглянулась, просящим, и в тоже время
спрашивающим взором глянула мне в глаза, чтото хотела нито спросить,
нито сказать но так и не сказала протянула руку для пожатия
и подавляя слезы мужаясь из последних сил чтобы не показать
слабости в последнюю минуту расставания, отвернула голову направляясь
к выходу за выходящими уполномоченным и дворником. Я крепился
из последних сил подбадривая себя и в тоже время её беззаботно
весёлым видом лица и остротами, говорил не будь долго и возвращайся
поскорей к чаю, но сам в душе понимал что долго не прийдется
увидится. Понимала это и она и по её глазам я видел что она
понимает что я артистически играю чтобы не разыгралось прощание
со слезами которые кроме расстройства нервов ничего не дадут.
Я ещё раз взглянул уже в её сутулую спину, старое
пальто, мелькнули рваные задники валенок и скрылись в черной
дыре выходной двери. Будучи босый и в трусах и чтобы не разыгралась
слезная драма я не пошел".
