|
Если обратиться к оглавлению, затея кажется симпатичной.
Сначала идёт "Мир культурного ландшафта". Резонно предполагать,
что это должно быть общетеоретическое, рамочное введение в тему.
Затем "Советское пространство". Такой феномен был, отчасти всё
ещё есть. Исследовали его мало — не очень-то ранее давали прикасаться
к сакральному.
Вслед за этим напрашивалось бы "Постсоветское пространство",
однако господин Каганский, как выясняется при чтении, видит его
в одном лишь специфическом измерении, а именно как "Революцию
регионов, или Советский Союз сегодня". Здесь уже закрадываются
некие смутные подозрения, разрушить которые могла бы часть под
общим названием "К мифологии российского пространства". Тридцатистраничный
пассаж "Культурология от географа" смотрится некоторым механическим
добавком, ну да Бог с ним — жалко не пустить в дело, со всяким
бывает.
Если от просмотра оглавления перейти к чтению, обаяние затеи
убывает с каждым фрагментом текста.
Впрочем, в предисловии автор детально объясняет читателю, чем
не является книга.
"Это прежде всего не сборник научных статей, а сборник, содержащий
научные и иные тексты. В книге немало сказано о России, однако
это не систематическое россиеведение. О многих важных вещах, без
которых затронутые сюжеты неполны, не сказано почти ничего...
Немного в текстах и конкретных примеров, да и те чаще указывают
на материал, нежели пересказывают его... Книга не является "отчётом
о проделанной работе" и т.д. (с.10).
Так чем, черт возьми, книга является, с точки зрения самого
автора? На этот вопрос в предисловии есть сразу несколько ответов,
наиболее существенный из которых таков: "Повторюсь: тексты, вошедшие
в книгу, — результат образа жизни, в центре которого размышления
и путешествия" (с.11).
Как человек, немало путешествующий и иногда размышляющий, рецензент,
конечно же, заинтригован.
То, что в предисловии обозначено как научные статьи, занимает
80 страниц и особых возражений не вызывает. Допускаю, что
для читателя, имеющего слабое представление о современной
географии, эти 80 страниц небесполезны и, наверное, небезынтересны.
Рецензент, во всяком случае, согласен с автором в том, что
иного ландшафта, кроме ландшафта культурного, нет —
и нет уже несколько столетий. Не уверен в том, что нехитрая
матрица из четырёх абстракций — "центр", "провинция",
"периферия", "граница" — годится для чего-либо ещё,
кроме дидактики, но это не столь уж важно. В конце концов
автор сам обнаруживает и "периферию" и "границу" в "центре"
и, полагаю, не стал бы возражать против того, что не только
в "провинции", но и на "периферии" обнаруживается присутствие
"центра"[1].
Любопытнее иное. Львиную долю текста книги образуют статьи В.Л.Каганского,
опубликованные на протяжении десяти последних лет. Всякому понятно,
что при бешеном темпе структурных метаморфоз, вовлекших всех нас
в вихрь вторичных последствий позавчерашних событий, предполагать
за текстами 90-х годов какую-либо претензию на научную мотивированность
не приходится. Наблюдательность, интуиция и резонерство, основанное
на персональной картине мира, — вполне достаточные основания для
публицистики этого периода (притом что в общей картине публицистики
резонерства хоть отбавляй, тогда как насчет картин мира дело обстоит
не лучшим образом). Но что же стоит за стремлением собрать публикации-однодневки
в один объемистый том? Когда это эссеистика, скажем, Максима
Соколова, то и двухтомника не жалко. Сборник телевизионных
заклинаний Михаила Леонтьева тоже был бы любопытен. Но в нашем
случае, при всей любви автора к стилистическим ухищрениям (чего
стоит написание "ЕвразиЯ" с прописной "Я" в конце), речь
ведь не о мозаичных панно, но о монографической страсти.
Не желаю заподозрить автора в проявлении вульгарной mania grandiosa.
Резонно предположить, что совокупность публицистических статей
выражает нечто для автора очень важное. Что же это?
Всякий путешествует по одной стране, неся в теменной части
черепа образ другой страны, и видит лишь то, что настроен
замечать. Неудивительно поэтому, что мы с Каганским путешествовали
по совсем разным странам в обруче свежескроенных границ
Отечества. Удивительно то, что в России Каганского даже
с фонарём не удастся найти людей. Ну нет таковых в этой
персональной "ландогонии[2]",
и не нужны они автору вовсе.
Ответ на поставленный вопрос обнаруживается не столько в содержимом
книги, сколько в авторском стиле. Преимущественная доля коротких
предложений: подлежащее, прилагательное, сказуемое. Нередко прилагательные
удваиваются для большей выразительности: "Такое странное пространство
меж странных границ — Россия! Получается, что собственно (европейская)
Россия — огромный зазор между минимальной и максимальной границами
Европы" (с.129). Это об Оренбурге как своеобразном двойнике Петербурга,
о России как "результате двойного отрицания". Красиво.
"Антиландшафт. Невменяемое, самоуничтожающееся пространство.
СССР был, да и остается, величайшей областью, где само устройство
общества, государства приводит к уничтожению ландшафта; вопрос
стоит так: ландшафт или социализм" (с.153). Тоже красиво, хотя
одно "-ся" лишнее, тем более что написано в 1994 г., когда почти
всякого вменяемого человека охватывали сомнения, сможем ли мы
выбраться из сгущавшейся безнадёжности.
"Полноценные места отсутствуют, жизнь разорвана меж фрагментами
пространства, лишёнными целостного смысла" (с.158). Опять же красиво
— о феномене советского пространства, жаль только, что вместо
поясняющего развертывания есть лишь ссылки на другие тексты того
же автора.
"Суперпарадокс советского пространства в том, что оно — "непространственное"!
Соседство мест задано коадресацией к общему над(вне)пространственному
элементу; фокусы пространства связаны и соотнесены не вполне пространственно;
инвертированы отношения "часть-целое", "ближе-дальше"... (с.207).
Чересчур красиво, пожалуй. Почти до полного расставания с общепонятным
смыслом слов, а то, что угадывается, удручает несомненной банальностью.
Я никоим образом не хочу сказать, что сюжеты, волнующие автора,
просты. Напротив, они (хотя бы обширная тема т.н. "вторых городов")
сложны чрезвычайно, но именно поэтому соображения милосердия к
читателю должны бы склонять автора к тому чтобы воздерживаться
от утверждений типа "Вторые города — локусы комплексной активности
и нетривиальных перестроек пространства; могут рассматриваться
как новые скрепы пространства страны и выражение диагональных
связей" (с.281). Эта фраза включена в абзац, поименованный "некоторые
выводы", однако же выводов в тексте книги нет, как нет и вводов.
Есть цепочки равноположенных утверждений, иногда перемежаемых
вопросами, остающимися без ответа. Легче не становится оттого,
что вслед за цитатой идёт ещё одно утверждение ("Проведенные в
1998-2000 гг. наблюдения — Балаково, Бузулук, Магнитогорск, Минусинск,
Саяногорск, Сургут, Тобольск, Тольятти — эти выводы подтвердили").
В стране, которая мне более или менее известна, все иначе, но
в стране Каганского действуют иные законы социальной гравитации,
что позволяет ему утверждать, к примеру, что "использование любых
идеологических концептов и их фрагментов, инструментальность априорно
ценностно фундированного, произвол комбинаций, склонность к инверсии
символических позиций (инверсии ролей Центра и регионов и пр.)
и многое другое делают регионализм "идеологией" постмодерна" (с.
483). Разумеется, в известной мне стране регионализм круто замешан
на прагматизме, поскольку надо добывать бюджетные деньги, однако
же вряд ли резонно игнорировать чрезвычайное разнообразие конструкций
регионализации, порожденных социальными толчками 1993 и 1996 годов.
Про постмодернизм вроде понятно, но что есть "априорно ценностно
фундированное", нечто неназванное, не знаю, в чем и признаюсь
со стыдом.
И всё же есть точка, в которой наши образы России неожиданно
смыкаются, взаимонакладываются. Это происходит по поводу т.н.
региональной политики, и с автором можно только согласиться, когда
он утверждает: "Независимо от конкретных механизмов и институтов,
региональная политика, в сущности, представляет собой особую форму
социализма с его доминантами антиестественного всеобщего порядка,
равенства и распределения — регионал-социализм" (с. 494). Однако
такое совпадение не закономерно, а сугубо случайно. Во всяком
случае, то, что взгляд Владимира Каганского на логику формирования
федеральных округов до обидного совпал с позицией региональных
властей, по меньшей мере подозрительно: отторжение из принципа
явно доминирует над любознательностью исследователя.
Все это не так уж существенно. Существенно иное. Автор посетил
великое множество городов, однако то обстоятельство, что в списке
посещений специально выделены места ночлега, заставляет подозревать,
что речь идёт в основном о более чем коротких визитах. Может быть,
именно поэтому на сотнях страниц так мало живых свидетельств общения
с живыми людьми, за десяток лет преодолевшими несчётное множество
трансформаций всего и вся. Дело в том, что почти тождественные,
сугубо "книжные" замечания-утверждения публиковались (мною в том
числе) и в середине 80-х годов в вольнодумствовавшем журнале "Знание-Сила",
разве что постмодернизм тогда не был в моде. Реальные изменения,
реальные битвы социальных зерен кристаллизации местного самоуправления
с равной враждебностью федеральных и региональных властей, реальные
шаги становления новой регионализации в макромасштабе (по сетям
влияния корпораций) и в микромасштабе (по сетям обслуживания),
реальные сдвиги ментальности местных элит — всё это изумительное
богатство метаморфоз оказалось вне поля интересов автора. Его
автосборник населён ноуменами, поэтому публицистическая актуальность
на поверку оборачивается сомнительной свободой от исторического
времени.
|
