|
Известная оптическая иллюзия: если быстро вращать круг,
секторы которого окрашены в цвета спектра, то общий цвет
— серый. То же получается, когда быстро-быстро перебрасываешь
страницы «Домуса», «Студио», «Графиса» и прочих западных
журналов. После этого так легко пишется о модных течениях,
об очередных группах или одиноких искателях, которые с остроумием,
большим или меньшим, выдают на-гора одну выдумку за другой.
И трудно обнаружить, что ты сам при этом не столько охотник,
сколько дичь, отлавливаемая журналами, умело направляемыми
твёрдой рукой владельцев галерей и дирекций музеев. Когда
на страницы журналов попадает «на пробу» что-нибудь иное,
привычно настроенный глаз и это иное без труда квалифицирует:
экшн-арт, концептуализм, постмодернизм...
 |
|
«Класс живописи», куда принимаются все желающие из
публики
|
И впрямь трудно отличить на лоснящейся полосе журнала репродукцию
работы мастера от репродукции трудов прохвоста или босяка
от искусства. Рядоположенность как таковая, близкий размер,
идентичная техника воспроизведения — все это стягивает воспроизводимое
в одно условное целое. В залах галереи различение мгновенно
осуществимо, и обнаруживается: есть поп-арт и поп-арт, оп-арт
и оп-арт, концептуализм подлинный и концептуализм дутый.
Каждое столкновение в галерее, опрокидывающее навзничь схемы
памяти и услужливого воображения, вызывает шок почти болезненный.
Тем большим шоком оказалось столкновение с экшн-артом в
натуре. Дважды в натуре. Раз — потому что «Акцион Кунст»
развертывалась на наших глазах в огромном, до неправдоподобия
ухоженном парке небольшого Касселя. Два — потому что мы
общались не с отчужденными от художника результатами работы
(и собственными домыслами к этому вторичному впечатлению),
а с людьми — в процессе. Журналы, даже галереи — все это
на языке биологов называется «наблюдением ин-витро», на
лабораторном стеклышке; здесь было наблюдение вживе — ин-виво.
Все поначалу понятно. Что-то готовится. Круглый тент над
дощатым помостом, какие-то загородочки внутри, рядом — скучный,
как панельный дом, «лесок» из вбитых в траву газона квадратно-гнездовым
способом деревянных брусьев. Чуть подальше нечто знакомое
(мы не раз разыгрывали ту же тему в экспериментальных проектах)
— большущая рама, установленная вертикально, так что сквозь
нее проглядывает идиллическая картинка: пруд, окаймленный
деревьями, любовно подобранными друг к другу по оттенкам
листвы, классицистская беседка на дальнем берегу. Рама расчерчена
тонкими зелеными жилками на квадраты: можно смотреть на
разлинованный мир и умиляться его иррегулярности.
Весь этот антураж — не более чем заготовки средств контакта
с публикой, в обычной своей жизни далекой от всякого искусства,
— контакта, в реальность которого мы, признаться, не слишком
верили. Добро бы еще предполагалось, что несколько групп
милых снобов будут разыгрывать друг для друга эзотерические
действа в пленэре — к такому мы были бы готовы (ах, эти
журналы!). К такому мы были бы тем более готовы, что дело
происходило в Касселе, а в Касселе раз в два года проводится
«Документа».
«Документа» же — самая, кажется, авангардная из биеннале,
где самые изобретательные сочинители розыгрышей (каковые
потом другими сочинителями возводятся в очередные «неоизмы»)
заняты с не меньшей интенсивностью, чем свифтовские деятели
Академии Лапуты. Ведь это здесь, в Касселе, кто-то совершал
подвиг, вбивая в землю медную проволоку километровой длины
с помощью изощренных механизмов (и вбил ведь!). Здесь задумчивые
японцы выкладывали на газоне немыслимо правильной формы
«поленницы» из неправильных по форме камней. Отсюда, подражая
героям «Документа», отправился пешком в Париж, толкая перед
собой тележку собственной конструкции, ассистент художественного
факультета Гунтар Демниг, печатая на бетоне: «Демниг-80
Ателье Крамер КХК Кассель Дуфтмаркен Кассель — Париж»...
Здесь все видели.
Но мы увидели иное.
Прежде всего людей. Не было иного способа войти с ними
в подлинный контакт, кроме работы рядом. Когда из подручного
материала мы начали сооружать намек на декоративную скульптуру
и кучка старшеклассниц принялась ввязывать в наши конструкции
узоры импровизированного макраме, на нас перестали коситься,
как на заезжих туристов. С вами преломили хлеб — буквально.
Разговоры были потом.
 |
|
Роланд Миллер. Сольное представление. Хепенннг
с переодеванием
|
Кто же они — те, кто принципиально не хочет играть в коммерческое
искусство, иной раз балансируя на его грани, так и не переходя
на положение крепостных людей к лишенным иллюзии маршанам?
Это профессионалы. Если работать с людьми, которым ты хочешь
передать что-то важное для тебя и для них (с твоей точки
зрения, но их-то в этом и надо убедить), то такая работа
к дилетантизму нетерпима. Никакого любительства. Почти все
здесь с высшим художественным образованием: живописцы, скульпторы,
архитекторы. Почти все старше тридцати. Безымянная работа
в фирмах, оплачиваемая недурно, для них не закрыта, но они
ее не хотят. С миром маршанов иметь дела они тоже не хотят,
не умеют, не могут.
Как они живут? По-разному.
 |
|
Роланд Миллер, Шарли Камерон, Коллет и Луиз Миллер
«Арахна» — игра на дереве
|
Вот английская пара — Ширли Камерон и Роланд Миллер, а
также их шестилетние близнецы Коллет и Луиз, вовсю работающие
вместе с родителями. У них есть домик где-то под Ноттингемом,
рядом с Шервудским лесом, но бывают они там редко. Это странствующие
«жонглеры» (в том средневековом смысле слова, когда оно
значило в первую очередь — поэт), переезжающие из города
в город, из страны в страну, где деньги муниципалитета или
какой-нибудь общественной организации (если она не «правая»)
обеспечивают им кусок хлеба на их манер. Они устраивают
представления и пленэре, никогда не повторяя пройденного,
а главная тема двойная: художественное преображение пространственного
окружения (стаффажем, пантомимой, цветом); пронзительно
человечная нота противостояния холоду «делового» мира[1].
 |
|
Отто Дресслер. Хеппенинг «Монополия — враг природы»
|
Вот Отто Дресслер, «устрашитель», как гласят его визитная
карточка и печать, которой он удостоверяет ваше участие
в непростых своих действах. Дресслер страстно бросился на
добротной практики сооружения памятников в вихрь агитационной
работы: против промышленных фирм, отравляющих природу; против
неофашистской ностальгии; против мифологии «автомобильной
цивилизации». Профессиональный скульптор и почти профессиональный
актер, Дресслер столь колоритен, что избежать контактов
с маршанами ему невозможно, и творимые им из черной пластиковой
массы рельефы-плакаты живут в галереях как покупаемый предмет.
Может быть, именно поэтому, чувствуя некоторую двузначность
житейской ситуации, он каждые два-три месяца сбегает из
отличной мастерской под Мюнхеном и едет куда-нибудь «включиться»,
доводя себя, как здесь в Касселе, до срыва голосовых связок[2].
 |
|
Цилла. Рама для «класса живописи»
|
Вот Цилла (именем он не пользуется), похожий на оперного
разбойника, что им с удовольствием подчеркивается, и он
гордо подхватывает ласкательную кличку «бандитто», которой
его награждают соседи по площадке — кузнецы, творящие на
глазах публики четырехметровый «памятник сохе». Полубаварец-полуитальянец,
Цилла, сбитый «с пути» Дресслером, впервые оставил одинокую
работу перед мольбертом. Это он установил на газоне раму,
вокруг которой развернул класс живописи под открытым небом.
Когда все мольберты заняты и новоявленные живописцы в возрасте
от семи до семнадцати, высунув кончик языка от сосредоточенности,
забывают о его присутствии, Цилла заполняет паузу раздачей
анархо-социалистических листовок тут же, на аллее.
Вот Дорис Нётхен и Хингсмартин. В Кельне они только что
вели па улицах кампанию в защиту живой природы, а здесь
расставили привезенные со свалки мебель и вещи по периметру
отсутствующих стен, забелили, а потом — чистенькие — отдали
детям, чтобы расписали все это маховыми кистями и флейцами.
Затем художники забеливают мебель снова и снова вместе с
детьми расписываются, ведут переписку друг с другом. Какой-то
юный конформист на пугающей, мертвой белизне экрана телевизора
в несколько мазков порождает фигуру телекомментатора, а
столь же нестарая нонконформистка гневно записывает цветами
по диагонали тот же экран, возвращая комментатора в небытие...
 |
|
Джимми Кларк и Фрэнк Нимёллер. Игра с публикой: снятие
масок
|
Вот Джимми Кларк и Франк Нимёллер. Первый — гончар (по
самоопределению), учившийся ремеслу сначала в университете,
потом у индейцев в резервате. Он два года в ФРГ: уехал вслед
за своей девушкой, которая не могла в Нью-Йорке найти работу
по специальности, а здесь открыла балетную шкоду.
 |
|
Джимми Кларк и Фрэнк Нимёллер. Игра с публикой: снятие
масок
|
Второй — актер западноберлинского уличного театрика, зарабатывающий
па хлеб и фрукты (большего ему не надо) один день в неделю
автомехаником в гараже. Огромный рельеф из масок, сооружавшийся
Джимми (Франк играл роль «зазывалы») несколько дней кряду,
был хотя и жутковат, но интересен сам по себе; что же касается
процесса творения, то он создавал почти гипнотическое по
силе притяжения зрелище[3].
 |
|
Керстен Лукас Игровая структура постепенно превращающаяся
в «джунгли»
|
Вот Карстен Лукас из маленького Вайнхайма. Это он насадил
«лес», постепенно превращенный, как видно на фотографии,
в многоцветные джунгли; это он организовал по соседству
скульптурную мастерскую, работавшую полным ходом (празднично
одетые дамы и пятилетние труженики с равным удовольствием
пробовали здесь силы) ...
Каждую неделю появлялось несколько новых групп, сменяя
прежних, так что мы имели возможность узнать три «смены».
Отбирая заявки на участие в «Акцион Кунст», муниципалитет
Касселя ставил лишь одно условие: втянуть праздную публику
парка в игру; прочее было безразлично.
 |
|
На улицах Касселя в дни фестиваля
|
Итак, профессионалы. И еще люди, которым не «все равно».
Их, оказывается, немало — тех, о ком редко пишут дорогие
журналы. Среди них есть коммунисты, есть «зеленые» (экологисты,
защитники окружающей среды, образовавшие в ФРГ партию),
есть пацифисты и анархисты (не зловещие, а чуть маскарадные).
«Правых» среди этих людей, естественно, нет. Публика же,
к которой они идут со своими затеями, — разная, на язык
острая и к чрезмерной деликатности выражения чувств склонная
не всегда. В Касселе подобных эксцессов почти не было, по,
по рассказам наших друзей, в их профессии случается изредка
и некоторый риск — и в Баварии, и не только в Баварии. Наши
друзья — не просто художники, хотя художники в первую очередь.
Они те, кто не хочет мириться с отгороженностью мастерской
и галереи от обыденной жизни, кто слова «искусство в массы»
сделал образом жизни.
Поскольку среда — это не просто пространство, заполненное
предметами и паузами между ними, но и насыщенное взаимодействием
людей, то «Акцион Кунст» в весеннем кассельском парке правильнее
всего было бы назвать катализатором среды». Однако чтобы
катализатор действовал, необходим материал реакции и условия
ее протекания. Нижний парк города был для этой цели благодатным
материалом, поскольку в нем проходила выставка «цветов земель
ФРГ»[4]
и поезда, влекомые через газоны и цветники паровозиками
«дикого запада», доставляли к газону у пруда все новых зрителей,
охочих до любого развлечения.
 |
|
Легче всего включились в игру дети
|
Парк хорош, но все парки недурны. Интереснее люди в парке.
Готовность множества людей включиться в предлагаемую игру
была удивительной. С детьми понятнее, но ведь и многие взрослые
впервые брали в руку кисть или надевали защитные очки и
с наслаждением убеждались, что острие под ударами молотка
оставляет на поверхности камня осмысленный след. Они могли
без раздумья вдруг сойти с дорожки и ввязать узелок или
два в нашу конструкцию, оставить красочный след на стволах
«леса», не найдя под рукой кисти, мокнуть в гуашь палец...
Нет. человек на досуге куда более склонен к активному самопроявлению,
чем убеждают сумеречные социопсихологи, придумавшие тотально
пассивного зрителя. Прав «старомодный» Хёйзинга, писавший
много о «хомо люденс» — человеке играющем, забавляющемся;
прав Бахтин, писавший о потребности в карнавальности.
Однако сами по себе люди не могут одолеть понятной скованности.
Им нужна поддержка — доброжелательная, профессиональная,
но не выпячивающая угрюмый профессионализм, как это происходит
нередко в студиях, где с вами работает не партнер, а пре-по-да-ватель.
умелость которого пугающе недостижима. Может, помимо удовольствия
игры во «включение в искусство», самое ценное, что уносили
люди из парка, было удивление перед тем, что искусство —
это труд...
Парк — обособленная, но все же часть города, образующего
для «Акцион Кунст» вторую пространственную раму в нашем
восприятии. Поскольку же часть нашего пребывания в Касселе
совпала с городским фестивалем, мы обрели редкую возможность
увидеть не только будничное, но и карнавальное лицо Касселя,
что дало нужный для понимания контекст[5].
В парке было соучастие в необыденном. В праздничном городе
— обыденное ремесло развлечений. В компактном центре, полностью
отстроенном после войны, которая не оставила в Касселе камня
на камне, с семи эстрад с утра до ночи гремела аппаратура,
усиливавшая все жанры музыки: от фольклора и сентиментального
духового оркестра, через ретроджаз до всех оттенков рок-стилизаций.
Остальное умеренно шумно, умеренно ярко, вежливо и иногда
весело. От карнавала здесь было, пожалуй, только отрицание
обыденной аккуратности: в эти дни в черте, невидимо окружающей
центр, все швыряется под ноги; к утру вновь стерильно, а
вечером под подошвами все опять шершаво-хрустко-разноцветное.
Остальное ближе к ярмарке: распродажа детьми уже ненужных
игрушек и книжек, шипение электрических жаровень в аппетитно
пахнущих киосках; апплицированные кожаные куртки "детей
ада», неспешно сходящих с сидений могучих мотоциклов, держа
шлемы у левого локтя[6],
клумбы искусственных (чрезвычайно ловко сделанных) цветов,
забравшиеся на фасады универмагов. А потом опять что-то
карнавальное, когда танцует толпа на добрых четырех гектарах
центрального газона[7],
а над ней в темном небе — пронзительно-зеленый тонкий лучик
лазера, бьющий с крыши музея и уходящий над головами к горизонту...
 |
|
Благодаря этой импровизационной декоративной композиции
мы были приняты как «свои»
|
В обыденные же дни — небольшой, чрезвычайно удобный для
жизни город, где в стекле витрины видна каждая морщинка,
где туфли необязательно чистить ввиду физического отсутствия
пыли, где архитектура и городской дизайн как-то не навязывают
себя вашему вниманию и пахнет зеленью парков. Это повседневный
Кассель, в котором не сразу найдешь тот район победнее,
где в пивных (увы, все пивные принадлежат концерну «Мартини»,
и над ними вывеска «Мартини-биир») стоит старый приемник
вместо кассетного магнитофона, на стене «десять заповедей
пьяницы» готическим шрифтом, а управительши упорно пытаются
обыграть автомат, принадлежащий специальной корпорации.
Переход такого города в праздничное состояние совершался
не одним мощным рывком, как это делается в Италии или Швейцарии,
а шажками: на отмытых трамвайных путях кто-то наносит белым
пока таинственные знаки; за ночь вырастают десятки киосков
и фургонов; в подземном переходе ирландец, ражий и рыжий,
распевает сонги под гитару, а некто из Гамбурга в чрезвычайно
желтых штанах изображает па полу двухметровые ангелочковые
физиономии прекрасной пастелью[8].
И еще переходу в новое состояние город во многом обязан
двум блистательным клоунам, толкавшимся со своими куклами
несколько вечеров подряд среди все густевшей толпы, необидно
задиравшим прохожих[9].
Город, сначала не имевший ничего общего с «Акцион Кунст»,
постепенно подходил ближе, всё чаще заглядывая в парк, граница
которого с городом всё более размывалась...
Был на самом деле еще один сдой контекста, важный для понимания
«Акцион Кунст». Это художественный факультет местного университета
(группа низких зданий, построенных по всем правилам брутализма
на краю парка), дивно оснащенный технически и редкостно
неинтересный. Самым интересным был попугай, важно живущий
на коряге в мастерской профессора Гарри Крамера, замечательно
жонглирующего шариками и обучающего своих студентов фокусу
с исчезающей с руки сигаретой. Ателье Крамера тоже включилось
в «акцион»...
Забегая в мастерскую, мы наблюдали за сооружением некоего
саркофага с откидными крышками, пока не обнаружили, что
внутри этого устройства — автомобильные сидения, что края
круглого выреза обтянуты мягкой кожей, так что, залезши
внутрь, можно демонстрировать древний трюк под названием
«отрезанная голова». Зачем ото нужно, пока было неясно,
но нас трудно было удивить.
И все же мы удивились, когда на нашей лужайке публика удостоилась
чести лицезреть торчащие из земли головы профессора Крамера
и одного из его ассистентов. Мы-то знали, что им мило и
удобно в мягких креслах, но публика присвистывала восхищенно.
Рядом в роли стражника находился еще один ассистент, шуганувший
мальчишку, который попытался было ковырять землю перед одним
из носов. Это, конечно, плохо вязалось с идеей соучастия,
да и вообще вся выездная гастроль ателье поставила точку
над «i». В то время как те, кто стали нашими друзьями, занимались
творчеством, эти занимались тренингом в коммерческой (за
гонорар) жуликоватости, надстройвшейся над телом искусства
под университетской сенью.
И вот наш главный кассельский урок: мало знать теоретически,
что и сегодня на Западе не одна культура, а две,— нужно
ещё научиться их различать.
|
