3. Архитектура и искусство
Когда пытаешься вникнуть в глубинную сущность вещей, в то, через
что и каким образом они на нас воздействуют, нельзя не заметить,
что универсальные, фундаментальные формы опыта имеют под собой
некие общие правила. Однако, чтобы прорваться в сферу исцеляющего
этого мало — необходимо перейти порог и от простого знания правил
перейти к искусству. Но что есть искусство?
Приходилось иногда слышать, что поэзия это такая форма текста,
от которой при чтении мурашки бегут по коже. Мое понимание искусства
близко к этому — речь идёт о переживании чего-то так, что после
ты уже никогда не будешь тем же, чем был до того. О том, что заставляет
глубинное "я" сделать шаг вперед. Медицинские, психиатрические,
духовные средства исцеления непременно включают процессы некоторого
воздействия извне, нацеленного на совершение такого внутреннего
сдвига. Это процессы скорее разрешения и высвобождения, чем манипулирования,
и потому исцеление так ясно отличается от медицинской, психиатрической
или идеологической "терапии".
Искусства, будь то живопись, архитектура, садовничество или кулинария,
заняты тем, чтобы приподнять вещество над его природой. В этом
смысле искусство есть одухотворение материала, и именно такую
одухотворенность подсознательно воспринимает зритель, она-то и
производит исцеляющий эффект. Но как совершить переход от работы
по правилам к искусству?
К несчастью, недостаточно ни теоретического знания, ни добрых
намерений. Благие намерения остаются абстракцией, пока они не
преобразованы в поступки и произведения; неловкие действия вносят
в дело дисгармонию, которой они же и уничтожаются, тогда как художественное
действие, работа художника прочно встраивает их в материал. После
окончания архитектурного института я нередко встречал тех своих
коллег, чьими идеалами я когда-то восхищался, но кто теперь отбросили
их как неприменимые в "реальном мире". Какая драма в
этом заключена, ведь если идеалы правдивы, то как бы ни казались
они вышедшими из моды, в них заключен истинный практицизм, так
как они взывают к тому, чтобы "вработать" их в мир через
художественную практику.
Движение к художественному требует, чтобы мы культивировали в
себе чувство красоты. Я говорю "требует", потому что
наша культура имеет тенденцию к подавлению этого чувства, и "культивировать",
потому что в каждом оно укрыто, затаено. Некогда оно было столь
сильным, что вполне заурядные люди попросту не могли допустить,
чтобы изготовляемые ими ложки, повозки, лодки и даже дома выглядели
уродливо. Допустить такое было бы однозначно преступлению против
самих себя. Абсолютно все — от жатвы до благословения общей трапезы
или украшения резьбой какого-нибудь стула — было действием, несущем
в себе благодарение Богу за его акт творения, действием, приносившим
художественное удовлетворение. Все, что люди делали, было в сути
своей сугубо функциональным: у них не было ни времени, ни лишнего
простора, ни лишнего времени, чтобы творить нечто, лишённое практической
цели, так что польза и красота были нерасторжимы.
В наше время ситуация перевернута. Красота и полезность в целом
трактуются как совершенно различные реальности: никто не сомневается
в пользе, тогда как красоту рассматривают некой добавкой, несущественной
по отношению к основному кругу житейских забот. В нашем распоряжении
мощные средства для производства количеств — излишних количеств,
тогда как качество вторично. Если музыкальная публика XVIII века
рыдала на концертах, то сегодня чаще всего её эмоциональная реакция
побуждается мощью децибелов.
Нас приучили к тому, что разумно расходовать деньги на украшение
мест, предназначенных для досуга и развлечений, тогда как месту
работы и любой иной практической деятельности довольно быть организованным
по сугубо утилитарным соображениям. За этим стоит уверенность
в том, что если половина жизни проводится как можно более продуктивно
и внехудожественно, то другой её половине разрешается быть непродуктивной,
художественно оформленной. Вера в то, что практичность и эстетичность
взаимоисключительны может держаться только при зауженной трактовке
понятий: практическое сводится к денежному, а художественное к
расслабленному самовыражению. Стоит однако уяснить существо взаимосвязанности
эстетического и здорового, и разрыв между примитивно понимаемыми
красотой и пользой обнажается не только в своем ханжестве, но
и в своей болезнетворности.
Разумеется, нет возврата к ценностям доиндустриальной эпохи —
уже потому, что те были подсознательными и привычными. Мир форм
ограничивался утвердившимися образцами, а горизонты внешнего и
внутреннего миров оставались достаточно узки. Теперь, если уж
мы решимся видеть нераздельность красоты и пользы, то делаем это
в здравом уме и совершенно сознательно. Мы можем осознанно придать
своей художественной работе такую нацеленность, чтобы она отвечала
скорее потребностям ситуации, чем самовыражению без границ. Но
что нужно самим людям от архитектурного окружения?
Всякий из нас время от времени оказывается в таком состоянии
духа, когда, чтобы вернуть себе душевное равновесие при приступе
утомления, тоски, затравленности или острого одиночества, мы нуждаемся
в чем-то вне нас самих внешнем. Окружение может одарить интересным,
деятельным, интригующе многозначным, вечным или хотя бы устойчивым
во времени и укорененным в мире природы, его прошлом, настоящем
и будущем, где есть обновляющий ритм, место для общения и лёгкости
для застенчивого существа, где есть чувство гармонии и ясности.
Такое окружение может дать опору первому шагу к самовосстановлению.
Там, где окружение не даёт необходимой пищи для души, на первый
план проступает чума нашего времени — зависимость. Зависимость
от лекарств или наркотиков, от алкоголя или телевидения или потребительской
гонки. Нетрудно набрать огромный список "душевных запросов",
чтобы описать наши вечно переменчивые настроения, но среди этого
множества есть более узкий свод того, что должно содержаться
в нашем окружении, чтобы мы могли найти в нем опору. В скольких
домах сегодня можно найти очаг — источник физического и душевного
тепла вместе? А скольким людям обеспечен доступ к чистоте и звонкости
живой струящейся воды?
Там, где понимание универсальности художественного словаря дополняется
подлинным чувством красоты и соответствия душевным потребностям,
результаты получаются вместе художественными и соответственными.
Такое, если угодно, можно бы назвать духовным функционализмом.
Цвет может быть применен функционально — так, комнаты Штейнеровского
(вальдорфского) детского сада поддерживают активность воображения
и игры своим теплым, почти усыпляющим колоритом, излучающим ощущение
защищенности. Соответствующий цвет лежит в теплом спектре розового.
В то же время класс для детей постарше нуждается в окружении,
которое способствовало бы тому, чтобы подростки обращали теперь
уже вовнутрь активность раннего детства, направленную во-вне.
Этим интеллект активизируется значительно сильнее, чем в ранние
годы обучения. Соответствующим оказывается цвет, лежащий в ряду
холодных голубых — но очень деликатный. Это известно, однако как
решена окраска помещений, каковы оттенки, валеры и их переходы,-
это будет уже зависеть от диалога цвета с пространством и естественным
светом. Детский сад в Милане и в Осло окажется совсем иным, хотя
практические требования к цвету будут примерно теми же.
Диалог между универсальным и особенным, между вдохновением и
местными обстоятельствами в данный момент подобен "диалогу"
между архетипической структурой растущего дуба и господствующими
ветрами, направление которых сформировано топографией. Результат
всегда и универсален и индивидуален одновременно. Таково же соотношение
между геометрией Космоса и особенностями места и климатическими
потребностями. Или между чистой идеей и природой строительных
материалов и конструкций, что находит блестящее выражение в игре
сил тяготения и сжатия в формах каменной арки или парусинового
навеса.
В целом, издавна существуют два параллельных потока в архитектуре
— возвышенный и низменный. В первом основой всего являются космические
закономерности пропорции, геометрия, классическое расчленение
элементов, выражающее универсальные принципы: соотнесённость с
землей и с небосводом, с вертикальными границами раскинувшегося
пространства, тонко сгармонированные формы в пространстве и пр.,
в известном подобии отношению головы, торса, конечностей в человеческом
теле. Как в классической музыке, должно работать внутри этих правил
и вместе подниматься над ними, чтобы дело стало искусством, способным
возвысить дух человека. Это — путь великой архитектуры, выраженной
в храмах, соборах, изредка дворцах или гражданских постройках.
И своим масштабом и подчиненностью некоторой единой идее такие
здания как правило доминируют над окружением.
Другой поток образован архитектурой-по месту (vernacular). Здесь
ключом служит отзывчивость климату и материалам, формам устроения
общества и традициям. Здесь огромное внимание уделено текстурам,
сочетанию материалов, обращенности ко всем чувствам сразу. Почти
без ошибок возникающий здесь городской и сельский ландшафты согревают
душу. Однако при обращении внутрь постройки обычно обнаруживается,
что стереотип, стандарт, определяющий, как следует жить из поколения
в поколение, чрезмерно акцентированы.
Движение в потоке высокой архитектуры вдохновляется идеями космического
порядка. Поток обыденной укоренен в повседневности с её реалиями.
Первый требует углубленного эзотерического знания — второй разучивается
через делание вещей и строительный процесс, через вымазанность
в глине, пыль и стружки. И первый и второй принадлежат сфере художественного,
но ни один из них не полон и лишен внутреннего равновесия без
другого: между ними необходимо собеседование.
Реальное собеседование, дискуссия не имеет ничего общего с компромиссом.
В ткани компромисса нечто непременно умирает, тогда как в беседе
рождается нечто новое. Именно в этом "нечто", в этом
"диалогическом духе" универсальное и уникально-особенное
сливаются в произведение искусства. Это — как в долгих дискуссиях
с клиентом по вопросам проектного процесса: то, что возникает,
не просто лучше, но более подходяще, чем каждый из нас мог бы
достичь порознь. Подходящее — вот ключевое слово! Вещи становятся
подходящими только в том случае, когда они отвечают нуждам ситуации,
а таких нужд множество: у окружения, у социальной общности, у
здоровья земли. У всех них есть потребности, так же как и у тех,
кто будет пользоваться сооружением.
Далеко не все из таких нужд удается выразить словами. Приходится
вслушиваться в невысказанное, вслушиваться во всеоружии наших
чувств. Именно вслушивание являет собой то упражнение, в котором
и посредством которого развивается ощущение правильного — наше
чувство красоты и лада. Если оглядеться в мире вокруг, обнаруживаешь,
что наиболее полны жизни те места, где происходят встречи — отнюдь
не обязательно в кафе или на городской площади. В природе ведь
тоже жизнь достигает наибольшей интенсивности в месте, где встречаются
стихии, будь то прогретые солнцем болота или влажные джунгли.
Когда мы ищем собственного обновления в природе, нас тянет в те
места, где дух места особенно силен, где встречаются стихии, где
подчеркнута встреча земли и неба или воды и скал.
Если мы долго сидим, наблюдая, как у камня вода закручивает спирали,
как бурлит водоворот, как она плещет, булькает, поет, как она
пахнет влажным и прохладным, мы точно знаем, что это, перед самыми
глазами происходящее, слишком богато и изменчиво, чтобы быть описанным
или изображённым. В то же время, если мы в состоянии погрузиться
в настроение разыгрывающейся сцены, мы способны до некоторой степени
настроиться на "камневодность" всего происходящего.
Чтобы культивировать в себе способность работать с ладным и подходящим,
не обойтись без опытов такого рода. Есть упражнения, осуществляемые
самостоятельно и в одиночестве, как вглядывание в рассвет каждого
утра, который никогда не повторяется и меняется каждое мгновение,
но в каждый миг несет в себе и нечто вечное, подобно бесконечным
и все время иным волнам моря.
Есть вещи, которые мы можем делать сами, и есть много иных упражнений,
отвечающих духу других людей, но общее для всех них в том, что
они упражнение на вслушивание. Вслушивание в то, что уже есть
— первый шаг в любой осмысленной архитектуре, как и в любой технике
исцеления. Врач "слушает" своего пациента: что он говорит
и как он это произносит, что у него за внешность, что за мимика
и т.д. Умение слушать фундаментальное требование к любой беседе,
даже более, к любому вообще социальному процессу! Мы можем сколько-то
продвинуться только признав вначале, что то, чему предстоит появиться,
здесь отсутствовало.
Весь успех зависит от умения отложить в сторону личные пристрастия
и слушать, не вынося оценки (кроме правдивости) — вслушиваться
и в неприемлемое. В архитектуре это значит уметь слышать потребности
людей, которые они редко в состоянии облечь в слова сколько-нибудь
верно, потребности места, укрытые его возможности, что станут
все более очевидными по мере прогресса проектирования, строительства,
использования. Техника и приёмы, о которых речь пойдет впереди,
облегчают дело, но основой основ всё же является культивирование
способности слушать и слышать.
Требования архитектурного круга всегда разнонаправлены, они всегда
взаимоконфликтны, будь то энергосбережение и самочувствие, космическая
геометрия и органическое соответствие особенностям окружения,
прямое и свободное течение линии и пр. Уже поэтому результат непременно
катастрофичен, если не удается все эти требования привести в равновесие
через диалог. Соответственно, и элементы архитектурного сооружения
следует формировать в процессе "собеседования" между
ними, или они заняты взаимоуничтожением.
Я все время говорю не о том, что нравится или не нравится, но
о том, что питает человеческую душу. Чтобы иметь это свойство,
вещам должно отвечать на наши потребности ведь кочегару и монаху-отшельнику
нужны разные диеты. Наше окружение должно удовлетворять всему
кругу функций — создавать подходящий микроклимат, поддерживать
жизнь чувств и настроений. Но чтобы в архитектуре перешагнуть
порог одной материальной пользы, биологической поддержки и эмоциональной
опоры, нам необходимо культивировать по отдельности и связывать
вместе вдохновение, придающее моральную силу нашим идеям, и чуткость
к окружению, благодаря которой идеи становятся подходящими. Такого
рода переплетающееся собеседование между идеей и материалом может
существовать исключительно в сфере художественного.
|