Образ города
Образ окружения
Подобно произведению архитектуры, город представляет собой конструкцию
в пространстве, но гигантского масштаба, нечто такое, что можно
воспринять только за продолжительное время. Поэтому проектирование
города — это временное искусство, хотя в нем редко удается использовать
контролируемую последовательность, характерную для других временных
искусств, например музыки. В разных ситуациях и для разных людей
порядок города перевертывается, перебивается, рассекается или
вовсе отбрасывается. Город можно воспринимать при любом освещении
и при любой погоде.
В любой момент здесь всего гораздо больше, чем глаз способен
различить, чем ухо способно расслышать; вид или обстановка словно
ожидают, чтобы их исследовали. Все воспринимается не само по себе,
а в отношении к окружению, к связанным с ним цепочкам событий,
к памяти о прежнем опыте. Вашингтон-стрит, перенесенная в чистое
поле, может, и будет напоминать торговую улицу в сердце Бостона,
но покажется совершенно другой. У всякого горожанина есть свои
ассоциации, связанные с какой-либо частью города, и этот персональный
образ пронизан воспоминаниями и значениями.
Подвижные элементы в городе, и особенно люди и их деятельность,
столь же существенны, как его неподвижные материальные части.
Мы не только зрители этого спектакля, мы сами — его участники.
Чаще всего наше восприятие города отнюдь не последовательно, оно
скорее фрагментарно, переплетено с другими заботами. Почти все
чувства подключены к этому процессу, и результирующий образ создаётся
их взаимодействием.
Город не только объект, воспринимаемый (и, возможно, доставляющий
удовольствие) миллионами людей, различающихся социальной позицией
и характером. Это ещё и продукт деятельности множества застройщиков,
постоянно изменяющих его структуру на основе собственных соображений.
Будучи в общих очертаниях какое-то время стабильной, эта структура
вечно изменяется в деталях, а её рост и форма поддаются контролю
только частично. Здесь не бывает окончательного результата — только
непрерывная последовательность состояний. Не удивительно поэтому,
что искусство формирования городов — особое искусство, обособленное
и от архитектуры, и от музыки или литературы. Оно может многому
научиться у этих искусств, но не может подражать им.
Прекрасное или очаровательное городское окружение — такая редкость,
что многие назвали бы его невозможным. Ни один из американских
городов, превышающих размерами деревню, не обладает непрерывностью
высокого качества, хотя в нескольких городах есть очень неплохие
фрагменты. Стоит ли удивляться тому, что большинство американцев
слабо себе представляют, что такое жить в целостном окружении.
Они осознают уродливость мира, в котором живут, и много шумят
по поводу пыли, дыма, духоты, толчеи, хаотичности и вместе с тем
монотонности окружения. Но им трудно представить потенциальную
ценность гармоничного окружения, на которое они разве что успели
бегло взглянуть в роли туристов. Им трудно представить себе окружение
как источник повседневного наслаждения, как житейскую гавань или
как расширение осмысленности и богатства мира.
Ясность прочтения
Задача автора книги — рассмотреть визуальные качества американских
городов, исследовав тот мысленный образ города, которым располагают
его жители. Особое внимание мы сосредоточим на одном визуальном
качестве — очевидной ясности, или читаемости, городского ландшафта,
понимая под этим лёгкость, с которой части города распознаются
и складываются в упорядоченную картину. Читаемым городом мы назовем
такой, в котором районы, ориентиры или пути легко определяются
и легко группируются в целостную картину.
Цель книги — отстоять взгляд, согласно которому читаемость имеет
ключевое значение в сложении города, и показать, как эту концепцию
можно было бы использовать сейчас в перестройке наших городов.
Эта работа — попытка найти некоторые идеи и предложить способы
их проверки и развития. Поэтому тон книги размышляющий и, пожалуй,
несколько безответственный, сочетающий колебание и твердую уверенность.
В первой главе развертываются некоторые основные идеи, в последующих
главах рассмотрено их приложение на материале нескольких американских
городов и результирующие следствия для проектирования городов.
Хотя ясность, или читаемость, никоим образом не единственная
важная особенность прекрасного города, при размышлении об окружении,
обладающем городским масштабом величин, времени и сложности, она
приобретает особое значение. Чтобы постичь это, необходимо понять
город не просто как «вещь в себе», но как город, воспринимаемый
его обитателями.
В опознании и упорядочении восприятия окружения участвует множество
ощущений: визуальные ощущения цвета, формы, движения или поляризации
света, равно как и обоняние, слух, осязание, кинестетика, чувство
тяжести и, возможно, электрических и магнитных полей. 
Виды ориентирования, начиная с перелетов ласточек
через океан и кончая движениями моллюска на микротопографии камня,
описаны в соответствующей литературе. Психологи изучают эту способность
и у человека, и хотя некоторые загадки ещё не решены, существование
какого-то мистического «инстинкта» ориентации маловероятно. Скорее
речь идёт о постоянном использовании определённых ощущении внешней
среды. Характер организации этих ощущений имеет фундаментальное
значение дли эффективности свободно движущейся жизни и даже самого
её существования.
В современном городе чувство полной потери ориентации, пожалуй,
редкость. Нас поддерживает присутствие других людей, нам помогают
специальные устройства для отыскания дороги: схемы, названия улиц,
дорожные знаки, надписи автобусных маршрутов. Но стоит хоть раз
потерять ориентацию, и ощущение беспокойства и даже страха немедленно
показывает нам, как тесно связано чувство ориентации с чувством
душевного равновесия и благополучия. Само слово «потерялся» в
нашем языке значит гораздо больше, чем географическая неопределённость,
оно несет в себе оттенки полной катастрофы.
 В
процессе отыскания пути образ окружения, обобщенная мысленная
картина окружающего материального мира в сознании человека имеют
ключевое значение. Этот образ одновременно и результат непосредственного
ощущения, и память о прошлом опыте, и он играет принципиальную
роль как в осмыслении информации, так и в руководстве действием.
Необходимость распознать и мысленно обрисовать окружающую нас
обстановку столь существенна и так глубоко укоренилась в нашем
сознании, что такой образ обладает для индивида и практической,
и эмоциональной важностью.
Очевидно, что ясность образа окружения позволяет легко и быстро
перемещаться с целью отыскания нужного объекта. Но упорядоченное
окружение содержит в себе и нечто большее: оно может служить широчайшей
системой отнесения, организующей деятельность, представления или
знания. На основе понимания структуры Манхаттана, к примеру, можно
упорядочить существенное количество фактов и представлений о природе
мира, в котором мы живем. Как и любой добротный каркас, такая
структура предоставляет каждому возможность выбора и служит опорой
для накопления дальнейшей информации. Ясный образ окружения является,
таким образом, солидным основанием для саморазвития индивида.
Живое и собранное материальное окружение, которое можно отразить
в чётко отфокусированном образе, играет и социальную роль. Оно
способно служить подосновой для знаков коммуникации внутри группы,
для коллективной памяти. Запоминающийся ландшафт — это каркас,
на котором примитивная культура воздвигала свои социально значимые
мифы, а общие воспоминания о родном городе сплошь и рядом бывали
первой и самой простой основой контакта между солдатами во время
войны.
В противовес беспокойству, вызываемому утерей ориентации, добротный
образ окружения даёт важное чувство эмоционального комфорта и
помогает установить гармоничные отношения между личностью и внешним
миром.
В самом деле, характерное, легко читаемое окружение не только
несет с собой чувство безопасности, но и повышает потенциальную
глубину, интенсивность человеческого опыта. Хотя жизнь и возможна
в визуальном хаосе современного города, те же повседневные действия
могут приобрести дополнительное значение, если они осуществляются
в более животворном окружении. Потенциально город сам по себе
— символ сложности общества, и, если зрительно он хорошо организован,
этот символ приобретает сильную выразительность.
На утверждение о важности читаемости окружения можно возразить,
что человеческий мозг обладает чудесной приспособляемостью, что
после некоторого опыта можно научиться находить дорогу в самом
беспорядочном и бесформенном окружении. Есть немало примеров точной
прокладки маршрута через «бездорожье» моря, песков, льдов или
сквозь переплетение джунглей. Но и в море есть солнце и звёзды,
ветры, течения, птицы и цвет воды, без чего свободная навигация
была бы невозможной. Тот факт, что только самые умелые профессионалы
способны водить суда в Полинезии, да и то лишь после длительной
тренировки, подчеркивает трудности, создаваемые этим специфическим
окружением. Стресс и неврозы сопровождают даже отлично подготовленные
экспедиции.
Говоря о городском окружении, следует заметить, что почти каждый,
если только будет внимателен, способен находить путь в Джерси-сити,
но опять-таки только ценой усилий и некоторой растерянности. Кроме
того, отсутствуют позитивные ценности читаемого окружения: эмоциональное
удовлетворение, каркас для коммуникации или создания концепций,
та новая глубина, которую оно могло бы привнести в повседневный
опыт. Этого мы лишены, даже если наше сегодняшнее городское окружение
не столь беспорядочно, чтобы вызвать стресс у тех, кто близко
соприкасается с ним.
Следует признать, что есть некая ценность в таинственности, в
лабиринте, в неожиданности окружения. Многие из нас получают удовлетворение
в Луна-парке, и есть несомненное очарование в кривых улочках Бостона.
Это так, но только при соблюдении двух условий. Прежде всего не
должно ощущаться опасности полной утраты понимания основной формы
или чувства ориентации, не должно возникать страха, что никогда
не удастся выбраться. Неожиданности должны случаться в рамках
определённого сценария, беспорядок должен занимать лишь малые
фрагменты видимого целого. И, во-вторых, лабиринт или таинственность
должны сами по себе обладать некоторой формой, которую со временем
можно исследовать и освоить.
Все сказанное приводит к выводу, что сам зритель должен играть
активную роль в восприятии мира, занимать творческую позицию в
создании его образа, иметь возможность изменять этот образ, чтобы
привести его в соответствие с новыми нуждами. Окружение, упорядоченное
во всех деталях, может воспрепятствовать возникновению новых форм
деятельности. И хотя это вряд ли резонно считать ключевым вопросом
в нашем нынешнем городском хаосе, важно отметить, что мы стремимся
не к завершенному порядку, а открытому, способному развиваться.
Нормирование образа
Образы окружения суть результат обратной связи между наблюдателем
и его окружением. Окружение предлагает членения и зависимости,
а наблюдатель, обладая высокой степенью приспособляемости и исходя
из собственных нужд, отбирает, организует и наделяет значением
то, что он видит. Будучи сформированным, образ начинает ограничивать
круг воспринимаемого и подчеркивать что-то в нем; сам же он постоянно
испытывается в столкновении с отфильтрованными через него впечатлениями
в процессе неустанного взаимодействия. Уже поэтому образы данной
действительности могут существенно различаться у разных наблюдателей.
Связность образа может складываться разными путями. В действительном
объекте может быть мало упорядоченного или примечательного, однако
его мысленный образ приобретает характерность и организованность
за время длительного знакомства. Кто-то может легко выделить нужные
предметы среди того, что другому покажется полным беспорядком
на рабочем столе. В тоже время объект, увиденный впервые, может
быть опознан и осмыслен не потому, что он знаком как таковой,
но в силу того, что он соответствует стереотипу, уже сложившемуся
у наблюдателя. Американец всегда опознает аптеку на углу, хотя
она может быть и неразличимой для бушмена. Наконец, новый объект
может навязать структуру опознаваемости в силу наличия каких-то
выразительных характеристик, явно имеющих своеобразную упорядоченность
или кажущихся упорядоченными. Так, море или гора способны приковать
к себе внимание путника, движущегося с равнин, даже если он столь
юн или столь ограничен, что не знает, что это такое.
Будучи манипуляторами материальным окружением, градостроители
заинтересованы прежде всего внешними носителями того взаимодействия,
что порождает образ окружения. То или иное окружение может помогать
процессу формирования образа или, напротив, препятствовать ему.
Произвольно взятая форма — изящная ваза или комок глины — несет
в себе высокую или низкую вероятность формирования яркого образа
у различных наблюдателей. По-видимому, такая вероятность закрепляется
все интенсивнее по мере того, как наблюдатели будут группироваться
во все более однородные «классы» по возрасту, полу, культурной
подготовке, занятиям, темпераменту. Каждый формирует и несет в
себе самостоятельный образ окружения, но между членами одной группы
возникает некоторое принципиальное согласие. Именно такими групповыми
образами, которыми выявляется единодушие в рамках значительных
коллективов, интересуются градостроители, стремящиеся моделировать
окружение для множества людей.
В связи с этим данное исследование оставляет в стороне индивидуальные
различия, сколь бы они ни были любопытны психологу. Нас будут
интересовать прежде всего «общественные образы», картины, принадлежащие
множествам обитателей города, — своего рода зоны согласия, возникающие
во взаимодействии общей материальной действительности, общей культуры
и базисной физиологической общности. 
Системы ориентации широко варьируются, меняясь от культуры к
культуре, от ландшафта к ландшафту. Мир может быть упорядочен
системой ключевых точек или расчленением на районы с собственными
названиями, или пронизан закрепленными в памяти маршрутами. Однако,
сколь бы ни различались способы упорядочения, сколь бы ни казалось
бесконечным число потенциальных «ключей», с помощью которых можно
расчленять видимый мир, все они указывают на единство средств,
которые мы используем для определения своего местонахождения в
нашем городском мире. Действительно, какие бы примеры мы ни взяли,
большинство их будет так или иначе соответствовать абстрактным
типам элементов образа города: путь, ориентир, граница, узел,
район.
Структура и опознаваемость
При анализе образ окружения может быть расчленен на три компонента
— опознаваемость, структуру и значение, хотя следует помнить,
что в действительности все эти компоненты проявляются одновременно.
Для «работающего» образа необходима, во-первых, опознаваемость
объекта, предполагающая различение его среди других. Во-вторых,
образ должен включать в себя пространственную или формальную соотнесённость
объекта с наблюдателем и другими объектами. В-третьих, объект
должен иметь какое-то практическое или эмоциональное значение
для наблюдателя. Значение — тоже связь, но совсем иной природы,
чем пространственная или формальная.
Так, образ, необходимый для того, чтобы выйти откуда-то, предполагает
распознание двери как определённой сущности, её пространственной
соотнесённости с наблюдателем и её значения как проема наружу.
Конечно, всё это неразделимо: визуальное опознавание двери сопряжено
с её интерпретацией в роли двери. Однако допустимо анализировать
дверь в категориях опознаваемости её формы и определённости её
местонахождения, как если бы и то и другое предваряли установление
её значения.
Такие аналитические действия, наверное, бессмысленны в отношении
двери, но отнюдь не бессмысленны в процессе исследования городского
окружения. Прежде всего, вопрос значения в городе весьма далек
от простоты. Менее вероятно, что значения групповых образцов согласуются
на этом уровне, а не в восприятии сущностей и взаимоотношений.
Более того, манипуляция предметами гораздо меньше влияет на значение,
чем на два других компонента образа. Если наша задача — строить
города так, чтобы они доставляли удовольствие массам людей с весьма
различным характером (да ещё такие города, чтобы они были способны
удовлетворять будущие потребности), быть может, самое разумное
— сосредоточиться на предметной ясности образа, предоставив значению
формироваться без нашего прямого вмешательства. Образ, который
несет силуэт Манхаттана, может означать жизненную силу, мощь,
упадок, тайну, переуплотненность, величие или что-то другое, но
в любом случае его резкая очерченность и уточняет, и усиливает
значение. Весьма различны могут быть индивидуальные значения города,
даже если его формы обладают такой легкой усвояемостью, что представляется
возможным отделить значение от формы, по крайней мере на первой
стадии анализа. Таким образом, наше исследование сосредоточится
на опознаваемости и структуре образов города.
Если образ должен служить ориентации в обжитом пространстве,
он должен обладать определёнными качествами. Он должен быть достаточным,
верным в прагматическом смысле, т.е. давать индивиду возможность
действовать в желаемых пределах окружения. Карта, точная или не
очень, должна быть настолько удовлетворительна, чтобы с её помощью
можно было добраться в желаемый пункт. Она должна быть читаемой,
т.е. достаточно ясной и обобщенной, чтобы экономить интеллектуальные
усилия. Она должна быть надёжной — содержать некоторую избыточность
«ключей», чтобы облегчить различные действия и свести к минимуму
риск ошибки. Желательно также, чтобы образ обладал открытостью,
способностью вместить в себя изменения, давая возможность продолжать
исследование и упорядочивать действительность, — карте нужны широкие
пустые поля, на которых можно продолжить рисунок. Разумеется,
сравнительная важность этих критериев «хорошего» образа у разных
людей различна: один предпочтет экономную и надёжную систему,
другой — открытую и общепонятную.
Вообразимость
Поскольку нас интересует предметное окружение в роли независимой
переменной, мы будем искать предметные качества, которые соответствовали
бы атрибутам опознаваемости и структуре мысленного образа. Это
приводит к необходимости определить то, что лучше всего назвать
вообразимостью, — такое качество материального объекта, которое
может вызвать сильный образ в сознании произвольно избранного
наблюдателя. Это такие формы, цвет или композиция, которые способны
облегчить формирование живо опознаваемых, хорошо упорядоченных
и явно полезных образов окружения, это качество можно было бы
также назвать читаемостью или, быть может, видимостью в усиленном
смысле, когда объекты не просто можно видеть, но они навязывают
себя чувствам обостренно и интенсивно.
Полвека назад Стерн [74] обсуждал такое качество у художественного
предмета, назвав его очевидностью. Хотя искусство, конечно же,
несводимо к одному лишь этому свойству, Стерн считал, что одной
из его двух базисных функций является «создание образов, которые
благодаря ясности и гармонии формы удовлетворяют потребность в
непосредственной постижимости видимого». По мнению Стерна, это
необходимая первая ступень к выражению внутреннего содержания.
Легковообразимый в указанном смысле город будет казаться хорошо
сформированным, ясным, примечательным, побуждающим внимание и
соучастие зрения и слуха. Чувственное проникновение в такое окружение
будет не только и не столько упрощенным, сколько расширенным и
углубленным. Это город, который со временем будет постигаться
как целостная картина, состоящая из многих различимых частей,
ясно связанных между собой. Уже знакомый с ним восприимчивый наблюдатель
может впитывать все новые впечатления без разрушения имеющегося
у к его обобщенного образа, и каждый новый импульс будет затрагивать
множество ранее накопленных звеньев. В таком городе он может легко
ориентироваться и легко передвигаться, отдавая себе отчёт в том,
что его окружает. Венеция может служить примером такого окружения,
обладающего высокой степенью вообразимости. В США хочется назвать
некоторые фрагменты Манхаттана, Сан-Франциско, Бостон и, наверное,
Чикаго со стороны озера Мичиган.
Все это соответствует нашему определению. Идея вообразимости
не обязательно означает нечто жёстко фиксированное, ограниченное,
точное, унифицированное или регулярно упорядоченное, хотя может
и включать любое из этих качеств. Эта идея не означает также что-то
непременно охватываемое с одного взгляда, очевидное или элементарное.
Окружение в целом должно быть приведено к очень сложной системе,
тогда как слишком очевидный образ скоро наскучивает и способен
выявить лишь немногие черты живого мира.
Поскольку формирование образа — двусторонний процесс, объединяющий
наблюдателя и наблюдаемое, существует возможность усилить образ
или переучив наблюдателя, или перестроив окружение. Можно выдать
зрителю символическую диаграмму, показывающую ему, как все в мире
взаимосвязано, — карту или набор печатных инструкций. До тех пор,
пока можно сравнивать действительность с диаграммой, есть некий
ключ к взаимоотношениям вещей. Можно даже создать машину, дающую
указания, что недавно и было сделано в Нью-Йорке [49]. Подобные
устройства весьма полезны для получения сводных данных, например,
о транспортных пересадках, но они должны работать, чтобы можно
было ориентироваться с их помощью, да и в само устройство нужно
непрерывно вводить поправки на изменения действительности. Случаи
умственных расстройств в достаточной мере иллюстрируют степень
стресса и усилии, сопровождающих тех, кто пытается полностью положиться
на подобные средства. К тому же в этом случае исчезают опыт установления
взаимосвязей, глубина живого образа. 
Можно, конечно, натренировать наблюдатели. Браун отмечает, что
лабиринт, через который предложили пройти испытуемым с завязанными
глазами, показался им вначале неразрешимой проблемой [8]. После
повторений некоторые части рисунка пути, особенно его начало и
конец, стали знакомыми, и по ним устанавливался характер участка.
Наконец, когда испытуемым удалось научиться проходить лабиринт
без ошибки, вся система стала казаться знакомой местностью. Де
Сильва описывает случай с мальчиком, который, казалось, обладал
«автоматической» ориентацией по странам света, но, как выяснилось,
он тренировался с раннего детства (под руководством матери, которая
не могла различать правое и левое) различать «восточную сторону
веранды» и «южный конец гардероба» 171.
Отчет Шиптона о разведке подъёма на Эверест содержит яркий пример
такого обучения [70]. Двигаясь к Эвересту с нового направления,
Шиптон немедленно опознал пики и лощины, которые он хорошо знал
с северной стороны. Однако сопровождавший его проводник шерп,
которому оба подхода были равно известны, никогда не отдавал себе
отчёта в том, что это те же самые ориентиры, и был радостно удивлен
такому «открытию».
Килпатрик описывает процесс обучения восприятию, когда новые
импульсы не. укладываются в прежние рамки образа [41]. Этот процесс
начинается с наложения описания гипотетических форм, способных
объяснить новые импульсы, на сохраненные иллюзии восприятия ранее
виденных форм. Личный опыт большинства из нас подтверждает устойчивость
иллюзорного образа в течение долгого «Семени, когда его неадекватность
логически уже установлена. Мы всматриваемся в лесную чащу и видим
только солнечные блики на листьях, но предупреждающий звук говорит
нам, что где-то там спряталось животное. Теперь спрятавшееся животное
можно 'Обнаружить по блеску его глаз. Повторение опыта изменяет
весь ход восприятия, и наблюдателю уже не нужно сознательно отыскивать
признаки, выдающие присутствие животного, дополнять прежнюю мысленную
конструкцию новыми данными. У него уже сложился образ, который
«сработает» и в новой ситуации, так как кажется естественным и
верным. Просто внезапно спрятавшееся животное «очевидным образом»
распознается среди листвы.
Точно так же нам необходимо научиться видеть спрятанные формы
в наших расползшихся во все стороны городах. Мы не приучёны упорядочивать
и представлять себе искусственное окружение столь крупномасштабного
характера, но сама наша деятельность вынуждает к этому. Курт Закс
приводит пример неспособности установления взаимосвязей при несовпадениях
выше определённого уровня [64]. У североамериканских индейцев
партии голоса и барабана подчинены столь разному темпу, что воспринимаются
независимо. В поисках музыкальной аналогии в нашем мире Закс приводит
церковную службу, в ходе которой мы никак не согласовываем хор
внутри церкви с колокольным звоном снаружи.
В наших гигантских метрополиях мы тоже не связываем хор и колокола;
как шерпы, мы видим только стороны Эвереста, но не видим самой
горы. Расширить и углубить восприятие окружения — значит продолжить
долгую биологическую и культурную эволюцию, в которой произошли
уже переходы от контактного чувства осязания к дистанционным зрению
и слуху, а от этих дистанционных чувств — к символической коммуникации.
Наш тезис сводится к тому, что мы теперь в состоянии развивать
образ окружения как путем воздействия на внешнюю материальную
форму, так и процессом самообучения (см. гл. IV).
Примитивный человек был вынужден совершенствовать образ окружения,
адаптируя восприятие к данному ландшафту. Он мог вносить лишь
малые изменения в своё окружение, насыпая кучи камней, зажигая
сигнальные костры или нанося зарубки на деревья, однако существенные
модификации с целью достижения зримой ясности и визуального взаимодействия
были осуществимы только в масштабе жилища или священного участка.
Только мощные цивилизации способны существенным образом влиять
на все окружение. Сознательная же перестройка материального окружения
в крупных масштабах оказалась возможной совсем недавно, и поэтому
проблема вообразимости окружения достаточно нова. Технически мы
теперь в состоянии формировать совершенно новые ландшафты в короткие
отрезки времени, как это произошло на голландских польдерах. Здесь
проектировщики уже столкнулись с вопросом, как сформировать всю
«сцену», чтобы зритель сумел опознать её элементы и структурировать
целое [30].
Мы способны быстро построить функциональный блок, целый район,
но нам ещё нужно осознать, что и то и другое, помимо всего прочего,
должно обладать соответствующими образами. Сьюзен Лангер схватывает
самую суть этой проблемы в своем афористическом определении архитектуры
— «это придание очевидности всему окружению» [42].
Три города
Чтобы понять роль образов окружения в нашей городской жизни,
необходимо внимательно вглядеться в несколько городов и побеседовать
с их обитателями. Нужно разработать и опробовать идею вообразимости
и, сравнивая образ с видимой действительностью, определить, какие
формы способны создавать сильные образы, и тогда предложить некоторые
принципы для проектирования города. Мы провели такую работу исходя
из убеждения, что анализ существующих форм и их воздействия на
горожан является одним из краеугольных камней проектирования города,
и к тому же надеясь, что в виде побочного продукта удастся получить
полезную методику полевого исследования и проведения интервью
с горожанами.
Анализу подлежали зоны центра трёх американских городов: Бостона,
Джерси-Сити и Лос-Анджелеса. Бостон уникален среди американских
городов и по живости форм, и по обилию трудностей ориентации.
Джерси-Сити был избран в силу его очевидной бесформенности, содержащей
(с первого взгляда) предельно низкий уровень вообразимости. Наконец,
Лос-Анджелес — город с совершенно иной масштабностью и решетчатым
планом зоны центра. В каждом случае для исследования была взята
зона центра приблизительно 4 х 2,5 км.
В каждом из этих городов мы провели два основных исследования
(См. Приложение 1.).
Опытный наблюдатель провел систематическое полевое исследование
района, нанося на карту различные элементы, их различимость, слабость
или силу образа, наличие и отсутствие связи и других взаимодействий
между ними. Он же отмечал любые формы, облегчающие или затрудняющие
сложение структуры потенциального образа. Все это — субъективные
суждения, опирающиеся на непосредственную фиксацию появления таких
элементов одного за другим.
Небольшая группа горожан стала объектом продолжительных интервью,
имеющих целью пробудить их собственные образы материального окружения.
Интервью включали ответы на просьбы описать, локализовать, зарисовать
его и провести воображаемую прогулку. Опрашиваемые принадлежали
к числу тех, кто давно живет или работает в этой зоне, так чтобы
их дома или места работы были разбросаны по её территории.
Было опрошено около 30 человек в Бостоне и по 15 в Джерси-Сити
и Лос-Анджелесе. В Бостоне в дополнение к основному исследованию
предлагались тесты на опознание по фотографии, проводились действительные
прогулки и многократные опросы о дороге у прохожих на улице. К
тому же некоторые элементы бостонской «сцены» стали объектами
детального полевого исследования.
Методика описана и оценена в Приложении I. Малый объем выборки
и отклонения, вызванные профессиональной принадлежностью опрошенных,
не дают права считать, что нами воссоздан правдивый «образ в массовом
сознании». Но материал позволяет строить немалое число предположений;
он обладает достаточной однородностью, чтобы заключить: некоторые
групповые образы в самом деле существуют и использованные средства
удовлетворительны, чтобы частично их обнаружить. Независимое полевое
исследование довольно точно предсказало групповой образ, выявленный
в ходе интервью, что ясно подчеркнуло роль предметных форм как
таковых.
Сама концентрация маршрутов и мест работы способна вызвать однородность
группового образа, так как она подставляет взгляду многих одни
и те же элементы. Исторические или социальные ассоциации, имеющие
источником отнюдь не визуальную информацию, лишь усиливают сходство
реакций. Но нет сомнения в том, что форма окружения как таковая
сыграла огромную роль в сложении образа. Совпадения описаний,
их яркости, совпадения ошибок там, где, казалось бы, долгое знакомство
должно было вызвать знание, — всё это служит подтверждением, и
именно на отношении между образом и предметной формой мы можем
сосредоточить внимание.
Четкие различия вообразимости трёх городов проявились со всей
силой, несмотря на то что все опрошенные несколько корректировали
своё отношение к окружению. Некоторые особенности — открытые пространства,
зелень, особенно оживленные пути, зрительные контрасты — оказались
имеющими особую значимость в оценке городского ландшафта. Данные,
полученные путем сопоставления групповых образов и видимой действительности,
и осмысление этих данных заполняют почти всю книгу. Анализ этого
материала и вызвал идеи вообразимости и типологии элементов, обсуждаемые
в гл. III, и позволил их уточнить или разработать.
Рис. 1. Бостон,
полуостров, вид с севера.
Район Бостона*, избранный для исследования, — это
средняя часть полуострова, ограниченная Массачусетс Авеню. Это
район нетипичный для американских городов в силу его старости,
исторической судьбы и несколько европейского духа. Он включает
коммерческое ядро всей агломерации и несколько жилых районов высокой
плотности — от трущоб до первоклассных жилых групп. На рис. 1
представлен общий вид района с воздуха, на рис. 2 — его схематическая
карта, на рис. 3 — диаграмма, на которую нанесены основные визуальные
элементы, выявленные полевым исследованием.
* Бостон — город на северо-востоке США, столица штата Массачусетс,
615 тыс. жителей (1974 г.), с пригородами — 2,9 млн. Основан
в 1630 г. В XVIH в. — один из центров борьбы за независимость
США. Имеет крупный порт, развитую промышленность. Один из главных
центров науки и образования в США. (Прим. науч. ред.)
Рис. 2. Бостон,
схема планировки.
Рис. 3. Диаграмма
визуальной формы Бостона, полученная в ходе исследованний.
Рис. 4. Вид
Бостона с другого берега.
Почти для всех опрошенных Бостон — город чётко определённых районов
и кривых, запутанных путей. Это грязный город с краснокирпичной
застройкой, а его символами служат площадь Бостон Коммон, здание
Капитолия штата с его золоченым куполом и вид через Чарлз-ривер
со стороны Кембриджа. Большинство добавляет, что это старое, историческое
место, полное ветхих зданий, среди которых, однако, есть и новые
сооружения. Его узкие улицы забиты людьми и машинами, нет автостоянок,
широкие главные улицы резко контрастируют с узкими боковыми. Центр
города — полуостров. Помимо Коммон, Чарлз-ривер и Капитолия есть
ещё несколько опоминающихся элементов: Бикон Хилл, Коммонуэлс
Авеню, район магазинов и театров по Вашингтон-стрит, Копли Скуэр,
Бэк Бей, Луисбург Скуэр, Норт-энд, район рынка и Атлантик Авеню,
вдоль которой тянутся причалы. Значительная часть опрошенных добавляла,
что в Бостоне недостает открытых пространств и рекреации, что
это своеобразный, небольшой или средней величины город, что в
нем есть крупные зоны смешанного использования или что для него
характерны эркеры, кованые ограды и фасады бурого камня.
Рис. 5. Бостон,
каким его знают все.
Предпочитаемые виды — в основном дальние панорамы, дающие ощущение
соды и свободного пространства. Наряду с частыми упоминаниями
панорамы из-за Чарлз-ривер опрашиваемые называли вид на реку вниз
по Пинкин-стрит, Панораму с вершины холма г Брайтоне, вид Бостона
с залива. Другое любимое зрелище — городские огни ночью — издали
и с близкого расстояния, когда город, кажется, обогащается волнующей
ноткой, которой ему обычно не достает.
Структура Бостона вразумительна почти для всех опрошенных. Чарлз-ривер
с её мостами образует сильно выявленную, чёткую границу, а главные-
улицы зоны Бэк Бей, особенно Бикон-стрит и Коммонузлс Авеню, параллельны
ей. Эти улицы отходят от перпендикулярной реке Массачусетс Авеню
и упираются в парк н Коммон. Рядом с этой группой располагается
Копли Скуэр, в которую вливается Хантингтон Авеню.
Вниз от Коммон тянутся параллельные одна другой Тремонт-стрит
и Вашингтон-стрит, пересекаемые меньшими улицами. Тремонт-стрит
доходит до Сколли Скуэр, а от этого сустава или узла поворачивает
обратно Кембридж-стрит, доходящая до перекрёстка с Чарлз-стрит
и круговой развязки — узла, в котором вся система снова связывается
с рекой. Эта петля охватывает Бикон Хилл. Дальше от реки появляется
другая сильная граница. Атлантик Авеню и набережная залива, которая,
однако, не слишком определённым образом связана со всем остальным.
И хотя многие из опрошенных имеют представление о Бостоне как
о полуострове, никто из них не мог установить визуальную связь
между рекой и заливом. В известном смысле Бостон можно представить
как «односторонний» город, теряющий ясность очертаний по мере
удаления от границы, образованной Чарлз-ривер.
Если наша выборка достаточно представительна, почти любой бостонец
может сказать о городе вышеуказанное. И точно так же почти никто
не в состоянии описать ряд других вещей — треугольную территорию
между Бэк Бей и Саут-энд, «ничью землю» к югу от Норт-стейшн,
то, как Бонлстон-стрит вливается в Тремонт-стрит или каков рисунок
дорог внутри банковского района.
Один из самых любопытных участков — треугольник между Бэк Бей
и Саут-энд — даже не может быть здесь показан: для всех опрошенных,
даже для тех, кто здесь родился и вырос, это белое пятно на карте.
Хотя в этом крупном районе есть известные детали вроде Хантингтон
Авеню и некоторые ориентиры вроде комплекса крупных зданий штаб-квартиры
церкви христианской науки, но нет системы, которая бы их объединяла.
По всей видимости, и ограничивающий железнодорожный путь, и своего
рода сжатие территории вследствие кажущейся параллельности главных
улиц Бэк-Бей; и Саут-энд приводят к такого рода «исчезновению»
района.
Напротив, Коммон для многих оказывается ядром образного представления
о городе: Коммон, равно как и Бикон Хилл, Чарлз-ривер и Коммонуэлс
Авеню, чаще всего упоминаются как особенно яркие места. Нередко,
пересекая город, люди специально сворачивают сюда, словно прикасаясь
к опорному пункту. Коммон — большое озелененное открытое пространство,
соприкасающееся с наиболее оживленным районом Бостона, вызывающее
множество ассоциаций, доступное каждому, — ни с чем нельзя спутать.
Коммон расположен так, что открывает границы трёх важных зон:
Бикон Хилл, Бэк Бей и торгового района даунтауна, поэтому это
та клеточка, с которой всякий может начать углубление своего знания
окрестностей, Более того, он и сам по себе сложно организован,
включая маленькую площадь перед входом в метро, фонтан, Лягушачий
пруд, эстраду, кладбище, Лебединый пруд и т.п.
К тому же это открытое пространство имеет весьма своеобразную
трудно запоминающуюся форму — пятигранник, у которого главные
углы прямые. Поскольку Коммон слишком велик и имеет по краю густую
зелень, он не просматривается насквозь и люди нередко путаются
при попытке его пересечь. Поскольку же две из ограничивающих его
улиц — Бойлстон и Тремонт — тянутся через полгорода, сложности
ориентации нарастают. Здесь они пересекаются под прямым углом,
однако дальше кажутся параллельными, и обе отходят под прямым
углом от общей опорной линии Массачусетс Авеню. Кроме того, главная
торговая улица делает нескладный прямой поворот на том же перекрёстке
Бойлстон — Тремонт, суживается, заворачивается и вновь возникает
выше по Бойлстон-стрит. Все это усиливает критическую неясность
формы в сердце города, образуя основной порок системы ориентации.
Бостон — город с чётко определёнными районами, и местонахождение
большинства точек центра легко определить по одному лишь общему
характеру окружения. В одном из сечений мы сталкиваемся с непрерывной
мозаикой различающихся частей в последовательности Бэк Бей — Коммон
— Бикон Хилл — торговый район. Однако тематическая живость и разнообразие
теснейшим образом связаны с бесформенностью или запутанностью
окружения. Если бы районы Бостона имели наряду с определённостью
характера ещё и структурную ясность, производимое ими впечатление
было бы значительно сильнее. В таком соотношении характеристик
Бостон резко отличается от многих американских городов, где, напротив,
формально упорядоченные зоны почти лишены характерности.
Рис. 6. Бостон.
Коммон.
Если районы обладают яркой характерностью, то система путей в
Бостоне совершенно запутана. Тем не менее функция связи столь
важна, что пути занимают доминирующую позицию в общем образе —
так же, как и в других исследуемых городах. В совокупности этих
путей не удается усмотреть какого-либо порядка, за исключением
исторически сложившегося преобладания радиальных улиц, сходящихся
к центру от основания полуострова. В целом через центральную часть
города легче двигаться в широтном направлении от Массачусетс Авеню
и к ней, чем передвигаться под прямым углом к этому направлению.
В связи с этим у ткани города есть как бы направления волокон,
что отражается в отклонениях, сопутствующих воображаемым прогулкам.
О трудности, сопряженной с пересечением «параллельных» Бойлстон-стрит
и Тремонт-стрит под прямым углом, мы уже упоминали, и регулярная
сетка улиц Бэк Бей, банальная для большинства американских городов,
приобретает в Бостоне ценность по контрасту к рисунку в целом.
Рис. 7. Магистраль
Сентрал Артери
Район центра пересечен двумя скоростными магистралями — Сторроу
Драйв и Сентрал Артери. Обе воспринимаются или как барьеры для
движения по старым улицам, или как пути, если вообразить себя
движущимся по одному из них. Это совершенно разные картины: осмысляемая
снизу Артери -.это возникающая в определённых местах массивная
стена, выкрашенная в зелёный цвет; как путь — это лента, вздымающаяся,
спадающая, поворачивающая, усеянная знаками. Любопытно, что обе
дороги ощущаются как «внешние» по отношению к городу, едва соотнесенные
с ним, хотя они пронизывают его. При этом Сторроу Драив чётко
соотнесена с Чарлз-ривер и уже этим вписана в общий рисунок города,
тогда как Сентрал Артери непонятным образом врезается в центр
и рвет ориентационную связь с Норт-энд, так как перегораживает
Ганновер-стрит.
Некоторым частям системы путей свойственна сильная характерность.
Но эта крайне иррегулярная система составлена из отдельных элементов,
которые только нанизаны один за другим, если вообще связаны. В
этой системе трудно вести автомобиль, её трудно представить как
единое целое, и с ней удается совладать, лишь внимательно следя
за последовательностью развязок. Эти развязки, или узлы, имеют
в Бостоне исключительное значение, и нередко маловыразительные
районы вроде Парк Скуэр определяют по перекрёсткам, служащим для
них организующими фокусами.
Рис. 8. Трудности
формирования образа Бостона.
1 — неясность направления; 2 — неоформленность пути; 3 — неспособность
к различению; 4 — неясность пересечения; 5 -слабость или отсутствие
границы; 6 — точки утраты ориентации; 7 — невозможность соотнесения;
8 — изолированность: 9- отгороженный путь 10 — башня без подошвы;
11 — хаотичность и (или) бесхарактерность района; 12 — разрыв
пути; 13 — невнятность формы; 14 — утеря ориентации по странам
света; 15 — непонятная развилка; 16 — разрыв; 17 — разорванный
и «спрятанный» берег.
На рис. 8 продемонстрирован способ обобщения при анализе образа
Бостона, обобщения, пригодного как первый шаг к подготовке проектной
модели. Это графическое сведение воедино основных недостатков
образа города: невнятности, «плавающих» точек, слабо выраженных
границ, отрезанности, провалов последовательности, двусмысленности,
размельченности, отсутствия характера или распознаваемости. В
соединении с выявленностью силы и потенциальных возможностей образа
такая схема соответствует подготовительной, аналитической стадии
проектирования в меньших масштабах. Как и анализ подосновы, эта
схема не предопределяет существо проекта, но образует фундамент
для выработки творческого решения. Поскольку схема отражает всеобъемлющий
уровень аналитической работы, она, вполне естественно, предполагает
больший объем интерпретации, чем предыдущие диаграммы.
Джерси-Сити
Расположенный между Ньюарком и Нью-Йорком Джерси-Сити*
носит характер периферии и для того, и для другого; активность
его центральной зоны невелика. Рассеченный железными дорогами
и автомобильными эстакадами город более похож на место, через
которое проезжают, чем на место, в котором живут. Джерси-Сити
расчленен на «соседства» по этническому и классовому признакам
и разрезан насыпью Палисадов. То, что могло бы стать естественным
торговым центром, задушено в зародыше надуманностью Джорнал Скуэр
на верхней террасе, и в результате у города не один, а четыре
или даже пять центров. К обычной бесформенности пространства и
неоднородности структуры, характерным для унылых территорий любого
американского города, здесь добавлена ещё полная запутанность
нескоординированной системы улиц. Бесцветность, грязь и вонь поначалу
ошеломляют, это, разумеется, чисто поверхностное восприятие чужака,
поэтому было крайне интересно выяснить, как представляют себе
этот город те, кто живут здесь много лет.
* Джерси-Сити — город в штате Нью-Джерси, входящим в нью-йоркскую
агломерацию. От Нью-Йорка отделен рекой Гудзон. Население —
248 тыс. жителей (1974 г.). Имеет крупный порт и развитую промышленность.
(Прим. науч. ред.)
Рис. 9. Джерси-Сити,
вид с югa.
Визуальная структура Джерси-Сити, полученная в результате полевого
исследования (рис. 10), изображена в том же масштабе и с использованием
тех же обозначений, что диаграмма Бостона. Город в большей мере
обладает формой и рисунком, чем это может показаться с первого
взгляда, как, впрочем, и должно быть, коль скоро в городе всё
же можно жить. Но и формы и рисунка здесь недостаточно, и в нем
гораздо меньше распознаваемых элементов, чем в такой же зоне Бостона.
Большая часть территории разорвана сильно выявленными разделяющими
границами. Каркасом структуры служат Джорнал Скуэр, один-два главных
торговых центра, связанных линейно бульваром Гудзон. С бульваром
Гудзон связаны p.-он H Берген и значительный по размерам Уэст-санд-парк.
Три пути на восток — Ньюарк, Монтгомери и Коммунипо-Гранд спускаются
с обрыва, сближаются в нижней части города. На бровке обрыва расположен
медицинский центр, и все движение прекращается, наталкиваясь на
барьер, образуемый железнодорожно-промышленной зоной и се причалами
на Гудзоне. Таков основной рисунок, и, за исключением двух-трёх
нижних улиц, он хорошо знаком большинству горожан.
Рис. 10. Диаграмма
визуальной формы Джерси-Сити, полученная а ходе исследования.
Отсутствие характера немедленно обнажается при сопоставлении
согласованных элементов, которые жители Джерси-Сити считают опознаваемыми,
с аналогичной диаграммой для Бостона. Карта Джерси-Сиги почти
пуста. Джорнал Скуэр выделяется из окружения
Рис. 11. Джорнал
Скуэр.
за счёт сосредоточенных здесь объектов торговли и развлечений,
но беспорядочное движение и пространственный хаос создают здесь
чувство беспокойства и невразумительности. Не уступает этой площади
и бульвар Гудзон. Затем называют Уэст-сайд-парк — единственный
большой парк города, уподобляя его глотку свежего воздуха в восприятии
общей ткани. Район Берген выделяется по классовой принадлежности
как высший стандарт. Медицинский центр штата Нью-Джерси распознается
безошибочно: белое высокое здание на бровке обрыва — гигант, расположившийся
совершенно случайно в структуре города.
Из чётко опознаваемого мало что ещё можно добавить, исключая,
разумеется, потрясающее зрелище силуэта Нью-Йорка в отдалении.
Некоторые диаграммы дополняют образ города, выделяя особенно настоятельные
практические нужды и отвечающие им главные пути, непрерывность
которых делает их исключениями в сетке улиц Джерси-Сити. Опознаваемых
районов и ориентиров предельно мало, и почти нет общеизвестных
центров и узлов. Однако город обозначен несколькими ясными барьерами
или разделяющими границами: надземными железными дорогами и автострадами,
палисадами, двумя береговыми линиями.
При изучении материалов интервью и эскизных зарисовок оказалось,
что никто из опрошенных не представляет объемлющего образа города,
в котором они живут годами. Схемы, как правило, косят фрагментарный
характер, полны белых пятен и охватывают в общем небольшую территорию
по соседству с домом. Обрыв воспринимается как резко изолирующий
элемент, и на схемах или верхняя, или нижняя часть выделена как
сильная, запоминающаяся тогда как связь между ними обозначена
сугубо теоретически. Особенно трудно оказалось упорядочить нижнюю
часть. Когда мы просили дать самую общую характеристику города,
чаще всего отвечали, что его нет как целого, что нет центра, что
это не город, а собранные в кучу посёлки . Вопрос «с чем ассоциируются
слова "Джерси-Сити"?» оказался очень трудным для жителей этого
города в отличие от бостонцев, которые легко отвечают на подобный
вопрос. Один за другим опрашиваемые отвечали, что ничего особенного,
что город очень трудно представить символически, что он не имеет
распознаваемых частей. Одна из женщин сформулировала это следующим
образом: «Это одно из самых больших огорчений в связи с Джерси-Сити.
Нет ничего такого, ради чего можно было бы приехать, несмотря
на расстояние, о чем я могла бы сказать: «Я хочу увидеть это,
это так красиво!».
Наиболее частым ответом на вопрос о символе города было вовсе
не указание на что-то в городе, а упоминание вида Нью-Йорка за
рекой. Один из жителей сказал, что для него символами Джерси-Сити
являются силуэт Нью-Йорка по одну сторону и эстакада Пуласки-Скайуэй,
обозначающая Ньюарк, — по другую сторону. Другой подчеркивал силу
ограничивающих барьеров: чтобы выбраться из Джерси-Сити, нужно
или въезжать под Гудзон, или путаться в развязке Тоннел.
Рис. 12. HMO
Джерси. Мел.
Рис. 13. Улица
в Джерси-Сити
И при этом трудно найти более интересные, более впечатляющие
общее расположение и особенности топографии, чем у Джерси-Сити,
если бы его можно было построить заново. Но в действительности
общий характер окружения упорно описывался словами «старое», «грязное»,
«неряшливое». Улицы упорно характеризовались как нарубленные.
Интервью примечательны бедностью информации об окружении и скорее
сугубо интеллектуальным, чем чувственным постижением конкретности
образа города. Удивительно сильна тенденция к описанию через наименование
улиц или функциональное использование места, а не через визуальный
образ. Приведем в пример такой отрывок из описания пути в хорошо
знакомой зоне:
«Пересекаем хайвей (скоростную магистраль) — он проходит по эстакаде
— и, пройдя под мостом, видим первую улицу: там отдел упаковки
кожевенной фирмы; второй угол — с авеню: банки по обеим сторонам.
Следующий угол — там по правую руку один за другим магазины радио
и скобяных изделий. Слева — бакалея и химчистка. Идешь к Седьмой
улице, и на ней по левую руку — салун, по правую — овощной базар;
справа — винный магазин, а на левой стороне — бакалея. Следующая
улица — Шестая, здесь нет ничего примечательного, кроме того,
что вновь проходишь под железной дорогой. Пройдешь под ней — следующая
улица Пятая. Справа — салун, и через улицу по правую руку — новая
бензоколонка, и ещё салун слева».
И так далее. Во всем этом описании у нас один или два визуальных
образа: эстакада и, может быть, проход под железной дорогой. Опрошенная
особа начинает осознавать окружение, только когда подходит к Гамильтон-парку,
и тогда перед её глазами вдруг возникает огражденная открытая
площадка, в центре которой расположены эстрада и скамейки вокруг.
Многие отмечают нераспознаваемость предметного окружения:
Везде примерно то же самое... Все это более или менее банально.
Я имею в виду то, что, когда иду вверх или вниз по улицам, это
все примерно одно и то же: Ньюарк Авеню, Джексон Авеню, Берген
Авеню. Иногда никак не можешь решить, по какой улице идти, по
тому что они все примерно одинаковые».
... «Как бы я узнал Фэавью Авеню, подойдя к ней? По доске с названием.
Это единственный способ опознать улицу в этом городе. Нет ничего
определённого, просто ещё один жилой дом на углу, вот и все».
... «Ну, мы. в общем-то обычно находим дорогу. Если есть желание,
найдётся и дорога. Иногда путаешься, можно потерять несколько
минут в поисках нужного места, но в конце концов выходишь к цели».
В этом относительно недифференцированном окружении ortppoii являются
не только функции используемых мест, но и степень пользования
ими, или даже степень новизны или ветхости сооружений. Уличные
знаки, большие рекламы на Джорнал Скуэр и фабрики служат ориентирами.
Любое благоустроенное открытое пространство вроде Гемильтон-парка
или Ван Ворст-парка и в особенности большого Уэст-сайд-парка твердо
хранится в памяти. В двух случаях люди считали ориентирами маленькие
треугольники газонов на некоторых перекрёстках. То, что перед
Медицинским центром есть небольшой зелёный участок, служит не
менее важной для его опознания характеристикой, чем массивность
его форм или сложность силуэта.
Очевидно, что низкая вообразимость этого окружения отразилась
в его образе даже у самых давних жителей Джерси-Сити, и это проявляется
в отсутствии удовлетворенности, плохой ориентации и неспособности
описать или различить части города. Однако даже этот внешне хаотический
строй окружения обладает некоторым упорядочивающим рисунком. Люди
ухватывают и развертывают его, сосредоточивая внимание на мелких
деталях и перенося его с предметности облика на другие аспекты.
Лос-Анджелес
Зона Лос-Анджелеса[1],
сердце крупной агломерации, даёт совсем иную картину, существенно
отличающуюся и от бостонской. Здесь зона, сравнимая по размерам
с рассмотренными в Бостоне или Джерси-Сити, лишь немногим больше
центрального делового района. Опрошенные знают эту зону не потому,
что живут здесь, а ПОТОМУ, что работают в одном из её оффисов
или магазинов. На рис. 14 воспроизведены результаты полевого исследования.
Рис. 14. Диаграмма
визуальной формы Лос-Анджелеса, полученная в ходе исследования.
1 — путь; 2 — граница; 3 — узел, 4 — район; 5 — ориентир
Как свойственно ядру агломерации, центр Лос-Анджелеса наполнен
деятельностью и значениями, насыщен крупными и предположительно
опознаваемыми зданиями и имеет ясный рисунок почти регулярной
сетки улиц. Однако некоторые дополнительные характеристики делают
его образ менее острым, чем в Бостоне. Во-первых, это децентрализованность
агломерации, при которой центр лишь из вежливости называют «даунтаун»,
поскольку есть и несколько других центров, на которые ориентированы
жители. В центре идёт достаточно интенсивная торговля, но лучшие
магазины уже давно не здесь, и многие горожане годами не бывают
в даунтауне. Во-вторых, регулярная сетка улиц — всего лишь решётка,
в границах которой не всегда удается точно локализовать отдельные
элементы. В-третьих, активность центра пространственно расширяется
и видоизменяется, что снижает силу её воздействия на воображение.
Частые перестройки не дают образоваться стабильной опознаваемости,
формируемой историческим процессом. Сами же элементы городского
ландшафта, несмотря на все попытки (иногда из-за них) придать
им яркость и пышность, носят удивительно безликий характер. Тем
не менее перед нами не хаотический Джерси-Сити, а активный и в
целом упорядоченный центр огромной агломерации.
риc. 16. Административный
центр
Вид с птичьего полета позволяет ощутить это. Если бы не специфические
породы деревьев и кустов, не характерный горизонт, этот центр
трудно было бы отличить от центров многих других американских
городов. То же нагромождение туповатых фасадов оффисов, те же
вездесущие эстакады и автостоянки. Однако схемы образа здесь гораздо
более насыщены, чем в Джерси-Сити.
В основе структуры этого образа — узел Першинг Скуэр, расположенный
в колене буквы Г, образованной двумя торговыми артериями — Бродвеем
и Седьмой улицей. В конце Бродвея — Сивик Сентр и за его зоной
— узел Плаза — Ольвера-стрит, вызывающий к себе сентиментальное
отношение. Вдоль Бродвея располагаются банковский район Спринг-стрит
и далее Скид Роу (Мейн-стрит). Скоростные автомагистрали, ведущие
в Голливуд и Гавань, опознаются как продолжение открытых концов
буквы Г. Общий образ характерен пустотой, открывающейся восточнее
улиц Мейн и Лос-Анджелес и к югу от Седьмой, если не считать бесконечно
повторяющейся сетки улиц. Сама центральная зона находится в вакууме.
Эта Г-образная система буквально усеяна запоминающимися ориентирами,
главные из которых — отели «Стэтлер» и «Билтмор», Рич-филд-билдинг,
Публичная библиотека, универмаги «Робинсонз» и «Баллокс», здание
Федерального банка, зал Филармонии, ратуша и вокзал «Юнион». Однако
только два из этих ориентиров описывались опрошенными относительно
подробно: уродливый, черно-золотой Ричфилд-билдинг и ратуша с
венчающей её пирамидой.
Кроме зоны Сивик Сентр, другие опознаваемые районы или невелики
по размерам и вытянуты в линию, являясь окаймлением путей (торговля
по Седьмой улице, по Бродвею, Транспортейшн Роу на Шестой улице,
банковский район вдоль Спринг-стрит и Скид Роу на Мейн-стрит),
или относительно слабы: Банкер Хилл, Литл Токио. Зона Сивик Сентр
самая сильная из всех благодаря функциональной ясности, открытости
пространства, новым зданиям и чётким границам площади. Мало кто
из опрошенных его пропускает. Район Банкер Хилл слабее в образном
отношении, несмотря на связанные с ним исторические ассоциации,
и кое-кто почувствовал, что он «за пределами зоны даунтауна».
Удивительно, как, обогнув этот холм, являющийся очевидной топографической
особенностью места, городское ядро преуспело в том, чтобы «похоронить»
его.
Рис. 17. Площадь
Першинг Скуэр
рис. 18. Лос-Анджелес.
Бродвей
Першинг Скуэр, несомненно, самый сильный из всех элементов. Площадь
в самом сердце даунтауна представляет собой открытое пространство
с экзотической зеленью, впечатляющее действие которого к тому
же усилено использованием в роли политического форума, зала собраний
на открытом воздухе, пристанища престарелых. Наряду с узлом по
Плаза — Ольвера-стрит (с подключением ещё одного открытого пространства)
Першинг Скуэр — элемент образа, наиболее чётко описываемый опрошенными:
безукоризненность газона в центре, его обрамление банановыми пальмами,
затем ряд стариков, усевшихся на каменных стенках, оживленные
улицы и, наконец, плотные ширмы зданий даунтауна. Однако это место
при всей своей примечательности не во всех случаях воспринимается
как приятное. Кое-кто выражал опасения в отношении старых и чудаковатых
людей, облюбовавших площадь; чаще в ответах прорывались жалость
и сочувствие к этим людям, которых вытесняют к окаймляющим стенкам,
не давая им выйти на газон в центре. Невыгодные для современного
облика сравнения делались с прежним оформлением: рощица, в которой
разбросаны скамьи и проложены аллейки. Центральный газон вызвал
нарекания не только из-за его недоступности для гуляющих, но и
потому, что теперь невозможно «срезать» угол через площадь, что
сделал бы каждый пешеход.
Рис. 19. Плаза
и начало Олызера-стрит
Так или иначе, это ярко опознаваемый образ, усиленный доминирующим
ориентиром — краснокирпичной массой отеля «Билтмор», которая придаёт
всей площади ясную направленность.
При всей своей значимости в образе города Першинг Скуэр как бы
«плавает»: площадь всего в одном квартале от обеих ключевых улиц
— Седьмой и Бродвея, но многие колебались в её точной локализации,
хотя общее местоположение не вызывало сомнений. Многие во время
прогулки мысленно пытались искать её сбоку, проходя поочередно
перекрёстки с каждой следующей улицей. Это скорее всего вызвано
сдвинутостью площади с главных осей и тенденцией смешивать разные
улицы.
Кажется, Бродвей — единственный путь, по поводу которого никто
не делал ошибок. Когда-то главная улица и до сих пор самая крупная
торговая зона в даунтауне, Бродвей обозначен толпами на тротуарах,
длиной и непрерывностью фронта торговли, шатровыми покрытиями
кинотеатров и движением на улице (на других улицах только автобусы).
Хотя Бродвей и признавался центральным стержнем, однако он не
служит торговой зоной для опрошенных лиц, принадлежащих к «среднему»
классу. Тротуары здесь заняты этническими меньшинствами и людьми
с низким доходом, населяющими кварталы, которые кольцом окружают
центр. Опрашиваемые воспринимают этот линеарный центр как нечто
им чуждое и относятся к нему с разной степенью любопытства, желания
не иметь ничего общего или опаски. Все они спешили подчеркнуть
различие статуса между толпой на Бродвее и на Седьмой улице.
В целом оказывается сложным различить нумерованные поперечные
улицы, за исключением Шестой, Седьмой и Первой; это смешение путей
было совершенно очевидно в разных интервью. Продольные улицы с
названиями тоже путают, но в меньшей степени. Некоторые из этих
меридионально ориентированных улиц, в особенности Флауэр, Хоуп,
Гранд и Олив, упирающихся в Банкер Хилл, опрашиваемые путали так
же, как и нумерованные.
Хотя улицы даунтауна можно спутать одну с другой, почти никто
из опрошенных не ошибался в определении направления пути. Дальние
ориентиры в просветах улиц вроде отеля «Стэтлер» на Седьмой, Библиотеки
на Хоуп-стрит, Банкер Хилл на Гранд-стрит или чередующиеся сгущения
толпы на тротуарах, как на Бродвее, оказываются достаточно частыми,
чтобы обеспечить ориентацию. По сути дела, несмотря на регулярную
сетку улиц центра, все эти улицы зрительно замкнуты — подъёмом
рельефа, скоростными автомагистралями или отклонениями в самой
регулярности.
За Голливуд-фривей расположен одни из самых сильных элементов
— узел Плаза — Ольвера-стрит. Его описывают очень чётко и подробно:
очертания, деревья, скамьи, людей, черепицу крыш, «булыжную» (теперь
мощенную кирпичом) мостовую, компактное пространство, товары на
витринах, безошибочно узнаваемый запах свечей и сладостей.
Это место не только очень ясно воспринимается визуально, но оно
ещё и единственное действительно историческое место — «якорь»
во времени.
Однако в топ же зоне люди с большим трудом находят дорогу между
вокзалом «Юнион» и Сивик Сентр. Они ощущают, что решетчатый рисунок
уже не руководит их движением, и не уверены, где знакомые улицы
входят в эту аморфную область. Аламеда-стрит предательски сворачивает
налево, вместо того чтобы идти параллельно меридиональным улицам:
крупномасштабная расчистка зоны учреждений взломала прежнюю решётку,
не привнеся на её место ничего нового, скоростная автомагистраль
играет роль разделительного рва. Казалось, можно было услышать
вздох облегчения, которым большинство тех, кому нужно было пройти
от вокзала «Окном» до отеля «Стэтлер», встречали Первую улицу.
Рис. 20. Лос-Анджелес,
Трасса Голливуд Фривей
Когда мы просили описать город как целое или найти для него общий
символ, наши собеседники использовали стандартные формулы: «раскинувшийся»,
«обширный», «бесформенный», «не имеющий центров». Как целое Лос-Анджелес
с трудом поддается воображению или концептуальному представлению.
Наиболее обобщенный образ — это нечто развернутое в бесконечность,
внутри чего попадаются отдельные приятные формы пространственного
окружения, сопутствующего месту проживания, а в конечном итоге
— чувство дезориентированности и разочарования. Один из опрошенных
определил это следующим образом: «Это как если бы вам пришлось
идти в какое-то место очень долго, а когда вы наконец туда попали,
обнаруживается, что там в общем-то ничего нет».
Однако есть подтверждения тому, что ориентация в масштабе всего
региона не встречает особых трудностей. «Аппарат региональной
ориентации» включает океанское побережье, горы и холмы (для горожан
с длительным опытом), долину Сан-Фернандо и большие районы нового
строительства типа Беверли Хиллз, главную автомагистраль и систему
бульваров. Такую же роль играет распределение временных слоев
по всей метрополии, обозначенных состоянием, стилистикой, типом
сооружений, соответствующих каждому кольцу разрастания.
Однако на ступень ниже этой крупномасштабной шкалы и структура,
и опознаваемость резко затруднены. Здесь пет районов среднего
масштаба и различные пути смешиваются между собой. Люди говорили
о том, что теряют направление, как только сходят с привычного
маршрута, что чувствуют себя полностью зависимыми от уличных знаков
и указателей. На микроуровне попадаются «карманы» высокой степени
опознаваемости, имеющие значение дачи в горах, дома на пляже,
участки, заросшие разнообразными породами деревьев. Но всё это
не носит универсального характера, и крайне существенное промежуточное
звено структуры — вообразимость районов среднего масштаба. — обнаруживает
свою слабость,
Почти во всех интервью в процессе -описания пути из дома на работу
наблюдалось последовательное сокращение яркости впечатлений по
мере приближения к даунтауну. Вблизи дома — изобилие детальной
информации о подъёмах, спусках и поворотах, о людях и о зелени:
повседневное внимание, интерес и определённое удовольствие от
созерцания всего этого очевидны. По мере движения к центру образ
становится бледнее, абстрактнее, в нем все меньше отображается
непосредственных визуальных впечатлений. Зона даунтауна, как ив
Джерси-Сити, это в первую очередь набор названий и магазинных
витрин. Без сомнения, это в известной степени следствие напряжения
при проезде по главным радиальным магистралям. Однако тот же тип
восприятия остается и после выхода из автомобиля. Вероятно, дело
и в бедности самого визуального материала, и в нарастающем воздействии
смога.
Дымка и смог неоднократно упоминались горожанами как источник
постоянных крайне отрицательных ощущений. Они настолько приглушают
цвета окружения, что общин колорит характеризуется как беловатый,
желтоватый или серый. Некоторые из регулярно по утрам въезжающих
в центр говорили, что они определяют силу смога по степени различимости
дальних ориентиров — Ричмонд-билдинг или ратуши.
Автомобильное движение и система скоростных автомагистралей —
доминирующая тема всех интервью. Это повседневный Опыт повседневная
битва — иногда возбуждающая, чаще тяжелая, выматывающая силы.
Детали маршрутов — это прежде всего упоминания знаков и указателей,
перекрёстков и трудностей поворота. На скоростных магистралях
решения нужно принимать задолго до их осуществления, отсюда постоянные
перестроения. Это напоминает проскакивание порогов на лодке: то
же возбуждение, та же напряженность, постоянное усилие «не потерять
голову». Многие отмечают страх, сопутствующий движению по новому
для них маршруту, но часто упоминают пересечения в нескольких
уровнях, сложность больших развязок, ощущения падения вниз, крутого
поворота, карабкания вверх.
На этих скоростных дорогах люди как-то улавливают общий топографический
образ. Одна женщина отметила, что, переваливая через большой холм
каждое утро, она фиксирует половину пройденного пути; она могла
охарактеризовать форму холма. Другая заметила увеличение масштаба
города за счёт новых дорог, и это полностью перестроило её представления
о взаимосвязи различных элементов городского ландшафта. Некоторые
отмечали ощущение удовольствия, связанного с обширными панорамами,
открывающимися на считанные секунды с приподнятых над землей участков
«фривея», ощущение, усиленное по контрасту с монотонным чувством
упрятанности в огороженные стенами выемки. С другой стороны, здесь,
как и в Бостоне, водители испытывали сложности в попытках локализовать
автомагистраль, как-то связать её с общей структурой города. Чувство
моментальной утери ориентации при съезде с эстакады отмечалось
всеми.
Другая частная тема — относительный возраст окружения. Может
быть, из-за того, что столь значительная часть окружения или нова,
или находится в процессе обновления, люди проявляют обостренную,
почти патологическую привязанность ко всему, что пережило изменения.
Так, маленький узел Плаза — Ольвера-стрит или даже пришедшие в
упадок отели на Банкер Хилл приковывают к себе внимание многих
из опрошенных. Создается впечатление, что здесь ещё больше сентиментальная
привязанность ко всему старому, чем в консервативном Бостоне.
В Лос-Анджелесе, как и в Джерси-Сити, горожане получают огромное
удовольствие от зелени и цветников, которыми славятся многие жилые
районы города. Первая часть движения из дома на работу связана
с живыми картинами цветов и деревьев; эти детали городского ландшафта
успевают с удовольствием отметить даже любители высоких скоростей/Но
это никак не относится к непосредственно изучаемой нами зоне.
Центр Лос-Анджелеса далек от визуального хаоса Джерси-Сити и имеет
достаточное количество ориентиров, роль которых играют отдельные
здания. Однако, за исключением слабо различаемой и представимой
скорее спекулятивно решётки плана, образ центра не осознается
как единое целое.
Как отмечалось, Бродвей или Першинг Скуэр — самые сильные здесь
образы — опрошенной группой представителей «среднего» класса воспринимаются
чуждыми и даже враждебными. Маленькая заброшенная Плаза и некоторые
сгустки торговли или развлечений, отмеченные ориентирами в зоне
верхней Седьмой улицы, оказались единственными элементами, вызывающими
какую-то привязанность. Один из опрошенных прямо выразил это,
заявив, что старая Плаза на одном конце и новый бульвар Уилшир
на другом — суть единственные вещи с характером и Лос-Анджелес
вполне ими исчерпывается. В целом образу явно не хватает опознаваемой
характерности и теплоты значения, которым обладает центр Бостона.
Обобщение
Сравнив три города (если мнение столь малой группы опрошенных
что-то значит), мы обнаруживаем, что, как и следовало ожидать,
люди приспосабливаются к окружению и организуют структуру и опознаваемость
образа из подручного материала. Типы элементов, служащих основанием
формируемого образа, качества, дающие им силу или слабость, во
всех трёх городах вполне сопоставимы, хотя пропорции между различными
типами элементов могут существенно варьироваться. В то же время
в столь разнящемся предметном окружении просматриваются чёткие
различия уровней ориентации и уровней удовлетворенности окружением.
Прежде всего тесты выявили значение простора и широты открывающихся
видов. Превалирующая роль Чарлз-ривер как границы Бостона предопределена
широтой панорамы, открывающейся при въезде в город с этой стороны;
множество элементов города в их визуальной взаимосвязи схватываются
здесь взглядом единовременно, и позиция каждого из них в целостной
картине проявляется предельно ярко. Сивик Сентр в Лос-Анджелесе
врезался в память всех опрошенных своей пространственной открытостью,
а жители Джерси-Сити в первую очередь упоминают вид, открывающийся
перед ними при спуске с Палисадов в сторону силуэта нью-йоркского
Манхаттана.
Эмоциональное удовлетворение, связанное с широтой открывающейся
панорамы, отмечено во множестве случаев. Можно ли в наших городах
превратить «эффект панорамы» в более распространенное, доступное
тысячам людей повседневное явление? Панорама иногда лишь обнажает
хаос или лишённую характера пустынность, однако организованная
панорама явно служит главным источником наслаждения от восприятия
города.
Важно, что даже «сырое» бесформенное пространство кажется примечательным,
хотя и неприятным. Многие отмечали сносы и котлованы на Дью Скуэр
как эффектное зрелище. Без сомнения, это вызвано лишь силой контраста
к чрезмерной плотности городского окружения. Когда же пространство
обладает формой, как вдоль Чарлз-ривер или на Коммонуэлс Авеню,
на Першинг Скуэр, Луисбург Скуэр или до некоторой степени на Копли
Скуэр, его воздействие значительно интенсивнее и характерность
запоминается. Если бы Сколли Скуэр в Бостоне или Джорнал Скуэр
в Джерси-Сити обладали пространственным характером, сопоставимым
с их функциональной значимостью, они несомненно могли бы играть
роль символических «ключей» в этих городах.
Очень активно отмечались зелень и вода как элементы городского
ландшафта. Обитатели Джерси-Сити чётко осознают роль нескольких
зелёных оазисов внутри городского окружения. Жители Лос-Анджелеса
нередко при ответах отвлекались в сторону для подробного описания
экзотического разнообразия местной флоры. Некоторые говорили,
что по дороге на работу они каждый день делают петлю, удлиняющую
путь, чтобы только проехать вдоль какого-нибудь парка, купы деревьев
или бассейна.
Лос-Анджелес, в котором нельзя передвигаться без автомобиля,
даёт наиболее яркие примеры описания системы путей: способа её
собственной организации, взаимосвязей с другими элементами города;
пространства, движения, панорам, связанных с самими путями. Главенствующая
роль путей и их ключевое значение для формирования своего рода
сети, внутри которой люди воспринимают окружение, широко продемонстрированы
и на материале Бостона или Джерси-Сити.
Столь же очевидно ясное соотнесение элементов окружения с социально-экономической
принадлежностью: стремление держаться подальше от «низшего класса»
Бродвея в Лос-Анджелесе, признание района Берген в Джерси-Сити
«высшим классом», безошибочное расчленение Бикон Хилла в Бостоне
на две обособленные стороны. Интервью дали ещё одну общую закономерность
— наличие отношения к тому, как предметное окружение символизирует
течение времени. Интервью из Бостона полны ссылок на контраст
элементов по их возрасту: «новая» Артери прорезала «старый» район
рынка; новая католическая церковь среди старинных зданий по Арч-стрит;
старая (невысокая, потемневшая, богато орнаментированная) церковь
Троицы на фоне нового (сильного, высокого, яркого) здания: Джон
Хэнкок Билдинг и т.п. Описания часто строятся так, как если бы
они были ответами на вопрос о контрастах на городской «сцене»:
пространственные контрасты, контрасты социального статуса, контрастные
формы использования, сравнения по возрасту, чистоте или благоустройству.
И уже в связи с этим элементы и их свойства отмечаются в категориях
их места в системе целого.
В Лос-Анджелесе чувство неустойчивости окружения, отсутствия
предметных элементов, связывающих с прошлым, имеет оттенок беспокойства.
Многие описания «сцены» города, данные как старыми, так и молодыми
постоянными жителями, полны призрачными тенями того, что здесь
было раньше. Перемены, особенно те, что были привнесены системой
скоростных автомагистралей, оставили шрамы на мысленном образе.
Один из опрошенных сказал об этом так: «Среди местных сильны чувства
горечи и тоски по минувшему, вызванные столькими переменами или
неспособностью переориентироваться достаточно быстро, чтобы успеть
за ними». Подобные попытки обобщений проступают со всей очевидностью
по мере освоения материала интервью.
|
