|
Если серьёзнее отнестись к той науке, которую крайне редко упоминают
в кругу сторонников интеграции наук об экосистеме города,
то есть к истории, легко обнаружить, что экологическое сознание
было мощной установкой мыслящих людей как минимум сто лет назад.
Фундамент социально-экологического знания о городе закладывал
Ф. Энгельс ("Положение рабочего класса в Англии"). Экологические
аргументы составили основу программ социал-реформистов всех оттенков.
Любопытно, за год до русского издания книги Ван дер Вельде в Москве
вышел в свет перевод "Предвидений" Герберта Уэллса,
строившего оправданный временем прогноз урбанизации под влиянием
развития путей сообщения. Кстати, именно Уэллс, а не Эбенизер
Говард, чьи "Города будущего" в полном русском переводе
вышли в свет только в 1911 году, в наибольшей мере повлиял
на идеи так называемых дезурбанистов и адептов концепции
"города-сада". Если вспомнить ещё П. А. Кропоткина и других
теоретиков анархизма, обнаружится, что проблема экологии города
была в полном почти объеме поставлена к началу XX века.
Поставлена, не решена и засунута в долгий ящик. Во-первых, потому
что у XX века хватало
других забот. Во-вторых, экологическое сознание авангардистов
конца XIX века было принадлежностью мыслящих индивидов, тогда
как омассовление науки, разразившееся полувеком позже, заимствовать
у таких индивидов их культурный потенциал не сумело. Когда
к середине нашего века выяснилось, что градостроительные
навыки недостаточны для решения усложнившихся задач, тема сознания
была чрезвычайно скоро замещена темой знания, каковую немедленно
разобрали по дисциплинам, где и приступили к её инвентаризации.
Аннингофский сад... У Крестового пруда плотина
каменная с резьбою, во оной плотине статуя каменная Самсон,
под плотиною сфинксов каменных золоченых 2... Плотина каменная
с резьбою, на ней балясы деревянные, в оной плотине статуй каменная
Венус. Под плотиной купидонов каменных золоченых 2, горшков
каменных золоченых 4...
Перепись дворцовых садов, 1701 год
Теоретик расселения за словом "город" видит точку
на карте, и размер этой точки соответствует рангу города N по
численности жителей. Он видит группы и констелляции точек, векторы
связей между ними. Социолог видит за тем же словом мир человеческих
взаимосвязей, дифференцированный по возрастам и этнической принадлежности,
уровням образования и навыкам цивилизованности, занятиям и предпочтениям.
Экономист — сгустки связей производства, распределения и
потребления. Эколог традиционного толка, то есть биолог в первую
очередь, — локальную экосистему, извращённую относительно
своего "естественного" (естественно-природного, как
если бы такое было в последние три — пять тысячелетий) предсостояния.
Далее и далее — без опасения совершить грубую ошибку можно
сказать, что существо живого города отступает всё дальше перед
способом его описания, доступным той или иной дисциплине. Что
поддается описанию, то и есть город, что не поддается,
— того и "нет".
И вновь круг замыкается: единственный специалист, заявляющий,
что он занят именно сутью города, — градостроитель.
Но ведь и он представляет себе город заведомо ограниченным
и потому уже искаженным образом — как объект посильного
(по средствам и времени) манипулирования. Он тоже оперирует
абстракциями, будь то нормы, образцы или готовые образные
стереотипы, которые пригодны к немедленному употреблению.
Ну, скажем, город уподобляется грозди или кисти винограда: ягоды
обладают собственным строением, подобны одна другой и одинаково
сцеплены со стеблем; город подобен организму, у которого
есть мозг — центр, скелет — линии транспортных коммуникаций,
нервная система прочих коммуникаций и т.п. (древнейшая, кстати,
аналогия). При желании город можно уподобить муравейнику или улью,
что широко эксплуатировалось в нашей литературе, лесу, фабрике,
наконец, электронно-вычислительной машине... Беда в том, что всякий
город подобен лишь самому себе, тогда как видовыми идентичными
его признаками оказываются лишь тривиальности, какие горожанин
разучивает к десятому году жизни.
Есть, впрочем, такая точка зрения: да, специалисты не могут
порознь освоить реальность города и не могут меж собой договориться
на общем языке — следует препоручить эту сложную задачу отчужденной
и потому третейской процедуре. Пусть интегратором станет, скажем,
модель "город", выстроенная по схеме систёмного описания!
Не получается. Число переменных не удается редуцировать до поддающегося
обработке, без риска утраты сущностной информации. Связность
между блоками или элементами приходится либо назначать, с
риском пасть жертвой индивидуального или группового заблуждения,
либо принять сложившуюся схему управления городом за истинный
образ самого города, что несколько смущает... Круг замыкается
вновь на особе градостроителя...
— Но это же наша земля. Мы можем здесь
делать все, что вздумается!
— Это не наша земля. Мы за неё только заплатили. Мы принадлежим
ей...
Р. Киплинг, "Мощь этого дома".
1905 год.
Нельзя не заметить, что экологическая окрашенность сегодняшнего
сознания сопряжена не только с реакцией на жадно поспешные действия
недавнего прошлого, но и с реакцией на новый номадизм. Дело не в урбанизации
как таковой — она и ранее бывала не менее интенсивной по
темпам, дело в её тотальности. Дело в том, что и внутри города
человек стал бродягой, и между городами он перескакивает шутя.
И это все бывало в прошлом, но относилось к меньшинству, подвижность
которого была сопряжена с занятиями: военные, чиновники, священники,
помещики, инженеры, ремесленники, если спрос на их умение был
ограничен. В наше время готовность к перемещению в пространстве
стала почти всеобщей. Может быть, поэтому в экологическом сознании
сплелись тихая ненависть гуманитариев и заурядных горожан к напору
техники на культуру и, главное, жажда устойчивости во времени,
достижимой через устойчивость в пространстве.
Это важно иметь в виду: пространственные ориентиры, сохраняющие
надёжность при смене поколений, чувственно и, если так можно выразиться,
нестрашно показывают время?
Персонализованный этот камерный историзм нуждается в опоре,
и эту опору ищут, реконструируя семейные древа, перебирая ломкие
бумажки и выцветшие фотографии, жадно вглядываясь в фотографии
знакомого сейчас места в его прежнем состоянии, посещая места,
хранящие историческую память народа. В конечном счёте, мне кажется,
при всей значимости сиюминутных практических задач спасения живого
от натиска нежити экологическое сознание это специфически
окрашенное стремление восстановить (или утвердить — для тех,
кто был исторически обдёлен) взаимопринадлежность человека и места.
В глобальном пафосе это "Человек и Земля","Наш
дом — планета Земля" и т.п., тогда как в нешумном
пафосе обыденности это "мы и наш дом". Одна важная особенность,
отпечатанная в языке, нередко ускользает от внимания: если
сопоставить выражения "иметь в собственности" и "иметь
во владении", то узкоэкономическая категория противостоит
хозяйственной, то есть общекультурной и потому этической. Первое,
сугубо буржуазное по происхождению, означает право на произвол
относительно овеществляемой реальности, о чём замечательно сказано
Марксом. Второе восходит к первым шагам цивилизации и означает
право пользования, предполагающее, что нечто используемое должно
быть передано новому владельцу не в худшем состоянии, чем было
воспринято из чьих-то рук. Это древняя трактовка, письменно закрепленная
ещё в Ветхом завете, где Земля и всё, что её наполняет, отдано
человеку именно во владение, была и остается становым хребтом
культуры. Укрепление капиталистических отношений гнуло и ломало
эту установку сознания под знаком выгоды, выросший из сугубо буржуазного
мышления техницизм — под знаменем технической эффективности.
Если человек арендовал на три года залежную
землю для распашки, но он был нерадив и не распахал поле, (то)
на четвертом году он должен вспахать, промотыжить и взборонить,
а затем вернуть владельцу поля; кроме того, он должен отмерить
по 10 гуров зерна за каждый бур поля.
Законы Хаммурапи, § 44.
Кто кому принадлежит в экосистеме города? Вот в чём вопрос.
И вопрос это не пустой, и ответ на него не может быть пустым,
потому что экологическое сознание конкретно.
Хорошая ЭВМ с дисплеем позволяет осуществлять операции, которые
— по трудоёмкости или лености — раньше бывали только
мысленным экспериментом. Пользуясь правилами начертательной геометрии,
строим падающую тень от тела — пусть им будет простой куб
(впрочем, не так-то он прост, если мы никогда не видим все его
грани, не забравшись внутрь). Затем изменим контур тени и по новой
тени попытаемся восстановить форму освещённого тела. Если добавить
второй источник света, теней станет две, и если тело асимметрично,
то тени будут разными. А если теней множество и они накладываются
прихотливым образом? Тогда перед нами попытка вообразить городскую
среду как развивающуюся сбалансированную экосистему или, во всяком
случае, нечто похожее.
Если эволюцию деятельности вообразить себе как поток, то, наверное,
следует помнить, что он прогрызает русло в массиве культуры. Только
вместе с берегами и ложем своим поток становится рекой; капризные
отношения культуры и деятельности ответственны за возникновение
перекатов и мелей, за подмытые берега, внезапные петли и всё прочее,
чем определяется индивидуальность реки. Продолжая ту же аналогию,
можно заметить, что эволюция знания и умений отвела поток деятельности
в бетонированные каналы профессионализма и одичание строителей
таких каналов стало бы полным, не будь компенсатора, культурные
нормы и ценности проскальзывают в заборную решётку канала благодаря
тому, что носители деятельности включены в обыденность культурных
процессов.
И впрямь не знаю, чего хочет этот человек.
Упёрся в том, что определённые слова имеют определённые значения,
приписанные им навсегда. Но кто ж может мне запретить тут взять
слово, там значение и связать их друг с другом?
Г.К.Лихтенберг. Афоризмы.
1780-е голы
По склонности к стереометрии я выстроил как-то картинку[1],
в которой до сих пор не имел оснований разочароваться. Если
вообразить, что городская экосистема — это некое
облачко смыслов с туманными очертаниями, то на "плоскости"
знания и умения оно будет проецироваться в виде плоских
пятен. Именно с такой тенью объекта идёт всякая профессиональная
работа с городом. Сколько видов профессионализма, столько
и пятен-теней. Соберём для простоты все формы работы естественника
в один подход, согласно которому во всяком случае объект
полагается считать существующим независимо от наблюдателя.
Такую же операцию произведём с проектными умениями, где
объект целеполагается в будущем времени, а процесс его жизни
осмысляется как движение от исходного состояния к желаемому.
Такую же процедуру — с гуманитарными дисциплинами и "свободными"
искусствами, где объект существует постольку, поскольку
обладает ценностью для мира человека. Ну и наконец, есть
методологический подход, где существование самого объекта
не столь интересно и осмысляется интеллектуальная работа
с ним или его тенями, осуществляемая в прочих подходах.
Коль скоро есть установка на интегрированность взгляда на объект,
остается её воплотить, собрав все плоскости проекции вокруг облачка
"городская экосистема". По древнему как мир принципу
экономии усилий собрать четыре плоскости в объемное тело несокрушимой
жёсткости можно одним только способом — сделав выкройку тетраэдра
и склеив его.
Если ваше сознание вместит в себя тетраэдр целиком, вы уже несёте
в себе интегральный подход, который можно именовать "средовым",
а можно иначе. Суть от наименования не изменится: в бедной схеме
этот тетраэдр изображает всё же самую целостность мыслительной
реальности вокруг таинственного объекта "экосистема города".
Если вы можете "жить" профессионально внутри такого
тетраэдра, то вы сами начинаете реконструировать машину своего
профессионального мышления по нормам целостности культуры.
Сама по себе картинка недорого стоит, но если трактовать
её как идеал — с позиции "плоскатика", профессионально
обитающего на любой из граней, — у профессионала появляется
шанс расти в третье измерение.
Картинку легко сделать, сложнее воплотить в дело, ведь идея
интеграции так часто оборачивается задачей конкуренции в борьбе:
вокруг кого интеграция? Простейший ответ — вокруг объекта,
но он-то никому и не дан иначе, чем через простенькую нашу картинку,
которую невозможно приобрести в собственность, но которой —
в идеале — можно владеть.
Действительным интегратором городской экосистемы оказывается
проза её бытия и поэзия её истории, осознание идеи кооперации
специалиста и неспециалиста (он ведь специалист быть человеком).
Объекта "экосистема города" нет до тех пор, пока мы
не начали о нём думать. До этого есть только россыпь предметов
в пространстве и пучок стрелок, обозначающих функциональные взаимодействия.
Городская экосистема (иначе кодируемая словами "городская
среда") это, так сказать, интенциальный объект. Его нельзя
изучать в натуральной ему целостности, но можно понять, постичь,
познать, чтобы иначе изучать и иначе конструировать его тени
на гранях профессионализма.
|
