|
Мы все тяжко и по-разному учим азы экономики, азбуку менеджеризма.
Резко выросла мобильность: сегодня человек издает книжки, завтра
это становится невыгодным — он в Италии покупает наклейки на тетрадки.
Все, что страна проходила сто лет назад (и, надо признать, не
была слишком хорошей ученицей), сейчас мы проходим гораздо быстрее.
В азбуке муниципальной и градостроительной политики есть свои
универсальные законы, которые неплохо иметь в виду в этом нашем
беге на очень длинную историческую дистанцию.
Есть бесконечно важный закон
современной городской жизни: общение вынесено из дома в публичное пространство
— кафе, ресторан, клуб. Наши маленькие квартиры непригодны для этой цели. Это,
как у нас часто бывает, образ жизни дворян на щепотке крупнопанельных квадратных
метров. Пока погоня за сверхприбылью приводит к городским парадоксам: изобилие
бесконечно дорогих ресторанов, которые дерутся друг с другом за богатых клиентов,
а молодёжи и людям среднего достатка собираться практически негде. Огромное поле
деятельности, и рано или поздно возникнут доступные клубы, дешевые кафешки. Появились
“русские бистро” — не так чтобы совсем дешево, но всё же можно съесть пирожок
и чем-нибудь запить за какие-то человеческие деньги. Это уже, я считаю, большой
сдвиг. В пределах местного сообщества
(в Соединенных Штатах) гражданин может прийти к выводу, что какая-то потребность
не находит удовлетворения. Что же он тогда делает? Он переходит через улицу и
обсуждает проблему с соседом. Что же происходит тогда? Возникает комиссия, деятельность
которой нацелена на решение именно этой проблемы. Все это осуществляется частными
лицами по их собственной инициативе.
Алексис де Токвиль.
Демократия в Америке
А
самый универсальный закон современного города (хотя пока он у нас не работает)
таков: он не строит свою экономику на производстве. Во всём мире города сбрасывают
производственную среду, ставшую в этом своем качестве ненужной, под какую-нибудь
культурно-клубную деятельность, под интеллигентские глупости. В основном за счёт
самих активистов, но при поддержке федеральной, муниципальной, третьего сектора
— всяких фондов. Это превратило огромные промышленные пустыри внутри старого города
в живые культурные очаги. Такого у нас пока даже в сознании нет. Промышленность
из старых городов бежит сама — её никто там не поддерживает, ей нечего там делать.
Прекрасный пример — Детройт, в котором стоит памятник программе развития города.
Больше 25 лет назад была принята эта программа выдергивания себя за волосы из
полного развала и обреченности. Был наш советский город — рабочий, инженерный,
весь вокруг своих заводов. Это все рухнуло: неэффективно, дешевле купить японские
автомобили. Муниципалитет привлек консультантов, и стали вместе анализировать,
что происходит. Утекают налогоплательщики, утекают все, кто мог бы город двигать.
Значит, надо создать некую привлекательность именно для этих людей. Началась
мощная программа превращения индустриальных площадей в культурные центры. Фестивали,
выставки, конкурсы, конференции и всякая как бы непроизводительная деятельность.
Ходили по штабам корпораций, в глаза заглядывали, уговаривали каждого в отдельности
— любой ценой разбудить хоть какую-нибудь жизнь. Удалось, закрутилось. Одновременно
стали полностью перевооружать технокомплекс на высокие технологии с опорой на
интеллектуальный потенциал научных институтов, которые раньше обслуживали производство
(вроде наших отраслевых НИИ). Я знаком с одним участником той программы, который
сейчас, между прочим, занят в двух крупных городах тем же самым, в городах, которые
нам со стороны кажутся вполне благополучными, — в Вене, например. Потому что Вена
теряет кровь, превращается в “bon-bon и Моцарт”. Из ремесел выдавливается бижутерия,
оптика, музыкальные инструменты — в других местах всё это делают лучше и дешевле.
Короче говоря, старые города теряют энергию. Время от времени это происходит со
всеми. Но теперь профессионалы могут помочь городу выжить. Города
всегда или меняются, или впадают в застой. Однако отличительным признаком цивилизации
является то, как именно они изменяются, как права собственности приводятся в равновесие
с менее предметным общественным интересом.
Билл Майерс, комментатор американского ТВ
Старый,
всем известный в основном по художнику Вермееру город Дельфт впал в тоску: кроме
университета, который тоже жил скорее плохо, чем хорошо, все разваливалось. Дельфт
сумел себя вытянуть на своей слабости: город стоит на очень плохих грунтах — он
создал всемирный центр по работе со слабыми грунтами. Конгрессы, конференции,
семинары, обучение. Приезжий покупает, ест, ночует. Главное, чтобы ночевали, девиз
сегодня — не туризм, а туризм с ночевкой, только он даёт городу деньги, а не отнимает
их. Мотор заработал, начал гнать кровь. И ещё на чем Дельфт вернул себе благосостояние
— это надо ж было такое придумать! — на обучении французской кухне поваров из
Юго-Восточной Азии. Французы не догадались, а голландцы догадались, создали такой
учебный центр, пригласили французских преподавателей, а теперь вся Юго-Восточная
Азия учится у них готовить по-французски. Как бы анекдот, но очень серьёзный.
Слегка утрируя, можно сказать, что происходит возврат к средневековой технологической
культуре: промышленность — за городом, где и земли дешевле, и условия благоприятнее.
Мануфактуры и у нас, и в Европе были вне города. У нас пока нет никакой серьёзной
политики, государственной или муниципальной, в этом направлении, но жизнь идёт ...
А самый первый из непреложных законов городского существования — закон жизнеспособности
жилой части городской Среды. Самый жизнеспособный — какой-нибудь Мышкин, город
с усадебной застройкой. Он несокрушим, он может только погореть и заново отстроиться.
Колодец есть? Вода есть. Крыша есть? Прохудится — я сам её починю. Плохо ли, хорошо
ли, но починю. Город из усадеб устойчив, он требует минимума средств на поддержание.
На другом полюсе стоит дорогая усадьба — тот же Мышкин, только для богатых.
И ещё то, что называется кондоминиумом: многоэтажный дом с эффективной системой
охраны и обслуживания для богатых людей, предпочитающих городской образ жизни.
Мы настроили дорогие кондоминиумы и выдаем их за якобы дешевое муниципальное жильё . Соответственно: лифтовое хозяйство безумно дорого само по себе, в содержании,
в потреблении энергии; подъезды — безумно дорого, потому что вандализм, тепло
выдувает, энергии на отопление и освещение идёт много. Крыши безумно дорого содержать
и чинить, потому что они высоко, нужно специальное оборудование. Если всё это
суммировать, мы получим самое дорогое в мире жильё . После глупостей шестидесятых
годов, когда повсюду увлекались таким строительством, от этого отказались, никто
больше так не строит — по холодному социальному и экономическому разумению.
Этот градостроительный принцип сформулировали как социальный закон в гениальном
городе Торонто: в муниципальных домах каждое жилище должно иметь свой вход с улицы.
Высота дома этим уже ограничена максимум пятью этажами: двухэтажная, а над ней
трёхэтажная квартира. Появилась самостоятельная дверь — исчез подъезд; на 40%
упала мелкая преступность, потому что подъезд — её главная арена. На 30% упали
потери от вандализма. Более тонкие социальные последствия: уже давно зафиксировано,
что в таких условиях жизни растет чувство собственного достоинства, тяготение
к образованию, квалификации и тому подобное. Такой вот “закон собственной двери”.
[подробнее см. Лекция 11 курса
"Проектные формы креативного мышления"] На самом деле — классический
английский дом. Лучшего способа совместного проживания в городе не существует.
Вы можете сказать мне о нью-йоркских небоскрёбах: так это очень дорогое жильё,
там квартиры не для бедных. И между прочим, в любом из небоскрёбов только один
подъезд, со швейцарами — мы же о своей безопасности вообще не думаем. Вот
теперь, когда прошло время и пятиэтажки своё отслужили, мы можем сказать, что
лучшее в районе хрущоб. Что худшее — все знают. А что лучшее? Сама их пятиэтажность.
Новые высотки на их месте — опять лоббизм строительного комплекса. Экономия
места? Но 17-этажные дома надо ставить шире, чтобы со всех сторон было какое-то
пространство, и такая расстановка съест значительную часть якобы выигранной площади.
Насосные станции надо менять. Электростанции надо менять. И трубы к ним надо менять.
А ведь делаем вид, что строим на старом, на том же самом — неправда, это невозможно.
Так что мы теряем все преимущества пятиэтажности и получаем очень дорогое низкокомфортное жильё . Противодействовать этому начнут только тогда, когда поймут, что происходит
и людей охватит конструктивное отчаяние. Во всём мире так происходит, именно и
только так. Что было в каком-нибудь Манчестере или Бруклине, теперь будет у нас.
И везде выход обнаруживался. Когда энергичная часть людей в отчаянии начинала
действовать — лоббировать какие-то решения, делать что-то сама. Хотя у нас,
конечно, сам тип застройки отнюдь не способствует каким-то формам самоорганизации
и самодеятельности: сообщество из двухсот семидесяти пяти квартировладельцев —
вещь почти невозможная... |
