|
Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам,
мечта была мила, как дальность? И только в книгах, да в
лад с поэтом любили вы оригинальность? (В. Брюсов. Товарищам
интеллигентам (инвектива).)
Уничтожение камней является ли уже уничтожением памятника,
и что есть памятник — памятник искусства (архитектуры)
или культуры? Если культуры, то разрушение Бастилии является
большим памятником, чем здание Бастилии. Разрушения в прошлом
дают возможность реконструкции по остаткам, рисункам, моделям
— совсем нетрудно восстановить круглый храм в Звартноце
под Ереваном, даже не очень дорого, зачем только? Со времен
Шатобриана и Жуковского руины представляются романтическому
массовому сознанию большей ценностью по сравнению с целым
памятником — они позволяют достраивать в воображении
по индивидуальному плану. Фантазия часто богаче действительности,
во всяком случае она другая — несложно понять раздраженность
Гёте, впервые увидевшего греческие храмы, никак не соответствовавшие
его модели изысканной классики. Сейчас разрушение производится
обстоятельно, и никакие раскопки будущего не вскроют погибшие
памятники, но есть обмеры, есть кино- и фотодокументация,
подкреплённая литературными описаниями; их недостаточность
заставляет работать воображение — разве памятники погибли?
Вряд ли можно назвать гибелью тот анабиоз, в который они
погружаются, если в любой момент их можно восстановить,
и кто, кроме нескольких экспертов, может отличить подделку
от подлинника и кому, кроме экспертов, это представляется
важным?
Варшавское Старе Място было восстановлено камень по камню
из ничего, от колонны Зигмунда до дверной ручки — народу,
который хотели убить, было необходимо сказать: «Есьм!».
Собор в Ковентри остался руиной, для которой зданием нового
собора создали раму — Англии нужно сказать: «Помним!».
Реконструкция здания Рейхстага в Западном Берлине стала
оскорблением, а уничтожение надписей на его стенах —
варварством. Очевидно, дело не в самом памятнике, а в роли,
которую ему отводят сегодня; не в том, что он есть материально,
а в том, чем он воспринимается. Потому что памятник —
это не предмет, а отношение ко времени, символом которого
прочитывается предмет.
Вместо того, чтобы думать о невозможном
и смешить всех на свой счет вмешательством в исторические
судьбы, гораздо лучше, признавши неотразимую и неизменную
действительность существующего, действовать на её основании,
руководясь разумом и здравым смыслом, а не маниловскими
фантазиями. (В. Белинский. Письмо к Д. П. Иванову. 1837.)
|
|
Суздаль. «Площадь автобусов».
|
Проект туристского центра-заповедника в Суздале, разработанный
ЦНИИЭП торговых зданий в соответствии с Постановлением Совета
Министров СССР и утверждённый к реализации, — это прежде
всего рационально построенный проект туристского центра,
рассчитанного к 1971 году на обслуживание 5000 туристов
в сутки. Это не случайная величина, её несложное вычисление
достаточно убедительно; хотя экстраполяция всегда содержит
долю риска, пока нет никаких оснований сомневаться в росте
туристского движения. Эти пять тысяч человек надо обеспечить
транспортом, ночлегом, их надо накормить, предоставив каждому
желаемое количество калорий в соответствующей аранжировке.
Поэтому нужны десятки ресторанов, кафе, баров и закусочных,
в том числе и в старорусском стиле. Пяти тысячам нужно показать
и рассказать — не весь Суздаль — это при такой
пропускной способности технически невозможно, а зоны Суздаля
по непересекающимся маршрутам; для этого нужно около двухсот
экскурсоводов и единый диспетчерский центр. Два выходных
дня привносят новые проблемы — пять тысяч людей надо
развлечь в свободное от обозрения памятников время, поэтому
нужен пляж на создаваемом водохранилище, кинотеатры, эстрада.
Им нужна игровая ситуация, «экзотика», поэтому
будут катания на тройках и лодках-расшивах, возможно, с
переодеванием напрокат.
Всё это делается во имя достижения двух основных целей:
предоставить комфортабельный доступ к городу-памятнику миллионам
людей, часто впервые через него соприкасающихся с историческими
ценностями русской культуры; сохранить город-памятник от
ускоренного физического умирания. И это хорошо.
Твёрдо держите в душах ваших, что
вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к
вам Господь на [горе] Хориве из среды огня (Второзаконие,
4:15).
Затертое «не сотвори себе кумира» — лишь
следствие, слабый отзвук этого установочного принципа. Проблема
материального памятника совсем не так стара, она гораздо
моложе исторического сознания и чувства истории. Памятником
был эпос, закон, обрядность, потом литература — надолго.
Последующие культуры стирали или не замечали памятников
материальной культуры предшественников, исключение составляли
единицы, уходившие вперед настолько, что могли видеть прошлое.
Камень мог быть памяткой, но не мог быть памятником, если
только не служил памятью о присутствии богов. Свято было
место, а не его заполнение — храмы вставали на месте
прежних, не сохраняя часто ни плана, ни масштаба, ни форм.
Великие стремились удивить мир, оставив метку в истории
и строили чудеса света, и удивляли — было создание
памятника для будущего, почти не было осознания памятника
прошлого для себя. Создание памятника было активным присвоением
будущего, придавая смысл настоящему.
В Европе почти современное представление о памятнике начинается
с археологического хобби пап Юлия и Льва X, в России, пожалуй,
от славянофилов. «Пожар способствовал ей много к украшенью»
— в насквозь ироническом тексте Грибоедова эта реплика
напрочь лишена иронии; в «Путешествии в Арзрум»
напрасно искать намёк на интерес к грузинским или армянским
памятникам, впрочем: «Лёгкий, одинокий минарет свидетельствует
о бытии исчезнувшего селения. Он стройно возвышается между
грудами камней, на берегу иссохшего потока. Внутренняя лестница
ещё не обрушилась. Я взобрался по ней на площадку, с которой
уже не раздается голос муллы. Там нашел я несколько неизвестных
имен, нацарапанных на кирпичах славолюбивыми путешественниками».
При страсти к развернутым пейзажно-портретным описаниям
большая русская литература, равно как и европейская, интересуется
только современным ей предметным миром. Баженовский проект
преображения Кремля вовсе не был исключением — можно
было разрушать памятник, если была твердая уверенность,
что памятник только создается. Этот проект в значительной
степени реализуется в грандиозной реконструкции десятков
русских городов середины прошлого века. Демократическая
культура России, целиком ориентированная в будущее, не находила
в своей системе ценностей места для памятников материальной
культуры.
А ты говорила, что за вход в Провал платить
не нужно.
Не может быть (Двенадцать стульев. Стр. 258.).
Тридцать миллионов капиталовложений в Суздаль необходимо
вернуть и по возможности с прибылью, поэтому люди должны
приезжать сюда не только смотреть, но ещё и тратить деньги
— азбука жизни любого туристского центра, основанного
при оазисе исторической культуры. Так происходит у пирамид
Гизы, в Эльсиноре, Вероне или на костях Помпеи. Если в Суздале
по тысяче причин не сохранилось никаких промыслов, то их
нужно создать. Это не просто — по расчетам проектировщиков
нужно сто семнадцать рабочих мест, сувенирное производство
довольно крупного масштаба. До сих пор реальных основ для
реализации этой проектной задачи нет, а олимпийское спокойствие
Союза художников РСФСР вызывает растущую тревогу владимирских
опекунов центра-заповедника. Возникло множество новых задач,
требующих напряжения коммерческой фантазии: туристский центр
— это живой организм, развивающийся по автономным закономерностям
своей жизни, сейчас предвидеть эту жизнь очень трудно. Всё
это — во имя двух названных выше целей, а для их достижения
нужно много денег, и никаких бюджетных средств на это не
хватит. Нужно при этом ясно понять, что само употребление
понятия «город-памятник» стало уже иллюзорно
— город Суздаль с его 7000 постоянных и 1800 временно
прописанных жителей уже перестаёт быть тем, чем является
сейчас. Он будет восприниматься особым образом, будет читаться
как иллюстрированный каталог, а его почти не занятое в общественном
производстве население, живущее преимущественно огородничеством,
станет в большинстве вспомогательной службой туристского
центра, частично превратившись в статистов нового массового
зрелища.
Время разбрасывать камни, и время собирать
камни (Екклезиаста,
3:5).
|
|
Суздаль до реставрации.
|
Есть система культуры, в которой всякое «старое»
автоматически воспринимается как ценность. Тогда «старое»
выступает часто в роли специфического товара, покупается
и продаётся в соответствии с рыночной конъюнктурой —
«старое» «старому» рознь. В своём
крайнем выражении подобная система ценностей не принимает
нового или допускает его в том случае, если новое маскируется
под старое. Ярче всего эта система выражается в этнический
или региональной культуре, но хотя в чистом виде она практически
уже не существует, её элементы заметно вкраплены в сознание
соседей по конгломерату современной городской культуры.
Определение «старый», отчуждая любую вещь от
её предметности, делает её знаком причастности зрителя к
исторической форме сознания. Есть другая система ценностей,
характерная для начального периода формирования новой культуры,
осознающей и утверждающей свою обособленность через исходное
отрицание культурных норм прежнего исторического периода.
Тогда на какое-то время абсолютную ценность приобретает
«новое», освобождаемое через свою «новость»
от исторических ценностных фильтров. Художественный авангард
начала XX века выразил в манифестах и программах эту систему
ценностей, культурная революция её закрепила. В этой безразличной
к промежуточным результатам, целиком сосредоточенной на
напряженности действия-процесса системе «старое»
принимается и присваивается в том случае, если старое открыто
преломляется через новое отношение — «античные»
трагедии у Сартра или Ануя. Такое преломление может происходить
через непрерывно меняющуюся систему экспозиции «музея»
или, наконец, через «открытие» старого, когда
такого рода открытие становится новой ценностью, —
Суздаль.
Массовое восприятие лозунга «война дворцам»
не отделяло в достаточной степени отношение к зданиям от
отношения к их владельцам; не легок был переход от начального
воинствующего атеизма к рассмотрению церковного здания и
реквизита в качестве музея и памятника; совсем не просто
соединить естественную жажду присвоения городской модели
культуры двадцатого века с представлением о ценности старых
зданий, костюмов или предметов обихода. Массовое истребление
памятников в довоенные десятилетия вовсе не было случайностью
или следствием единого волевого акта, ведь это истребление
сопровождало ускоренное создание нового.
К величайшему огорчению, величайшие произведения
искусства со временем умирают, дохнут, разлагаются и не
могут иметь того действия на аудиторию, не могут выпячивать
так, как выпячивали бы при жизни (В. Маяковский. Выступление
3 января 1927 года.).
Общая социально-культурная подвижность сжимает начальный
период социалистического строительства во времени —
неизбежно появление разрыва между зрелой научно-технической
культурой и массовым уровнем гуманитарной культуры, немыслимой
вне соединения ценностного отношения к «новому»
с его историческим осознанием. В сложности живой практики
этот разрыв постепенно сокращается — различным образом,
однако теоретические представления о синтетической модели
культуры не выходят до сих пор за рамки элементарной установки
на «массификацию» единственного, традиционного,
рафинированного, идеализированного отношения к памятнику.
Но ведь сам памятник — это уже отношение, это возможность
различных отношений. В отдельных случаях эти отношения полностью
заложены в личностной сознании, определены сегодняшним характером
этого сознания зрителя, созерцателя и лишь проявляются в
ситуации общения с памятником. Тогда, несомненно, идеалом
является «нетронутость» памятника, облегчающая
процесс общения, но это в отдельных случаях. В целом выражение
сегодняшнего отношения к памятнику, выражение конфликта
времени памятника и времени зрителя в акте восприятия становится
задачей профессионала-художника, проектировщика. От его
профессиональной культуры подхода к проектной задаче зависит
возможность активного потребления зрителем предлагаемого
зрелища или его элементарная программированность.
Является ли туризм экологическим фактором
того же порядка, что землетрясение, пожар или наводнение?
Нет, это явление регулярное, ежегодно хроническое, а не
случайное, как перечисленные бедствия, и должно рассматриваться
как заболевание (Дарлинг и Эйхгорн. «Знание —
сила». 1968, 3.).
|
|
Экскурсия в Суздале.
|
На конференциях и конгрессах обсуждается физическое истребление
природы, здесь другая ситуация: физически памятник восстанавливается,
консервируется, однако меняется способ восприятия: памятник
становится элементом другой, особой культуры, а значит,
полностью преображается — сейчас иначе и быть не может.
Уже в этом году далеко не в разгар сезона воскресный Суздаль
наполняют около пятидесяти автобусов — по проекту они
не должны войти в город, пока они его заполняют. За их агрессивными
силуэтами и острым колоритом не видно земли, на которой
стоят кремль и монастыри. Недавно привезенная деревянная
церковь уже покрыта густой татуировкой, туристы осваивают
технику резьбы в белом камне, а заливной луг у Покрова на
Нерли вытаптывается за лето, как волейбольная площадка,
— все это в грустно привычных со времен фараонов рамках,
только масштаб увеличился. Но в Суздале экскурсоводы облегчают
процесс присвоения старины повествованиями о разбойнике
Кудеяре и указаниями; здесь снимали «Царскую невесту»,
здесь — «Метель», здесь — «Женитьбу
Бальзаминова». И в самом деле, здесь следует трогательная
процедура узнавания виденного с экрана. Значительной части
посетителей (любого объекта в любой части мира) памятник,
как известно, нужен для того, чтобы проверить его наличность
согласно путеводителю, сфотографироваться на его фоне, удовлетворить
иррациональное и тем более сильное стремление туда, где
«все». По мере увеличения числа посетителей
продолжительность экскурсий будет сокращаться, и диспетчерский
пункт будет дирижировать экскурсоводами, выдавая им разноцветные
талоны, кому куда с группой: одним — где «Царская
невеста», другим — где «Женитьба Бальзаминовая.
Иначе, наверное, быть не может сейчас.
Свистать? На сцене? Ты ли это говоришь?
Да разве ты не знаешь, что сцена — это хра-ам... (А.
Куприн. Как я был актером, т. 4, стр. 136.)
Телевидение определяет иную систему восприятия той же пьесы
в сравнении с театром или кино; магнитофон — иную систему
восприятия в сравнении с концертным исполнением. Ороско
писал, что, видя цветные репродукции, представлял себе фрески
Джотто огромными монументальными композициями и был поражен,
увидев маленькие и скромные картины. Никто уже не может
представить себе церковь Покрова на Нерли иначе, чем через
отражение в старице, заученное по десятку фотографий. Все
это очевидно: трудно представить человека, посещающего Суздаль,
Кижи или Самарканд, не видев ни разу тоновых или цветных
изображений, но при этом часто ускользает главное —
процесс познавания заменился в значительной степени процессом
подготовленного узнавания, опознания. Казалось бы, это не
нуждается в специальном подчеркивании, но часто очевидные
общие положения существуют отдельно от предмета конкретного
обсуждения, и критики отказываются признать факт распространения
нового (во всяком случае по масштабам явления) типа восприятия.
Мы уже знаем, что театр — это театр, а не храм, что
храм может становиться театром, а верующие превращаются
в невольных статистов этого музея-театра, что история моделируется
историческими романами и в еще большей степени «историческими»
супер-фильмами. Сейчас, в конкретной ситуации конца шестидесятых
годов возникла ситуация, когда присвоение культуры «старого»
возможно в массовом масштабе через создание особой системы
восприятия, выработанной Уолтом Диснеем для своего парка.
Присвоение осуществляется через приобщение, игровую ситуацию
иллюзорного вхождения внутрь времени; старое включается
через новое, постоянно обновляемое. Памятник — это
называние, а не определение; жить может или предмет, или
фон вокруг предмета — всякая стабильность является
гражданской смертью памятника для массы его потенциальных
потребителей.
Живая история со всеми удобствами. Смешные
моды, древние обычая. Образование без усилий. Культура в
условиях полного комфорта. История — это культура.
Расширяйте свой кругозор. (Д. Уиндем. Видеорама Пооли. БСФ,
т. 8, стр. 308.)
|
|
Экскурсия в Суздале.
|
При катастрофическом отсутствии опыта нужно произвести
постадийное преображение имеющегося Суздаля в нечто принципиально
новое. Люди, которым нужно решать эту задачу (Владимирский
облисполком, дирекция музея-заповедника, дирекция строительства)
обеспокоены, встревожены не только размером трудностей,
но и той моделью будущего Суздаля, которая уже есть, почти
не может быть другой и во многом их не устраивает. Это деловая
тревога, заставляющая этих людей острее задумываться над
вопросом КАК, коль скоро вопрос ЧТО решен единственно возможным
образом. Существующий проект не включает главного —
проекта жизни Нью-Суздаля во всей её конфликтности; ЦНИИЭП
в силу специфики организации проектного труда лишен возможности
решать и эту задачу (даже если хочет и может). С каждым
днем все большую остроту приобретает проблема КАК —
владимирские крестные отцы Нью-Суздаля усиливают критическую
бдительность, но уже в силу профессиональных ограничений
их критика может быть преимущественно негативной. Эти люди
нуждаются в конструктивной помощи, а помощи пока реально
нет, и, судя по всему, в должные сроки ее не будет. Суздаль
становится уроком и предостережением для проектирования
других центров (их будет много) — главное значение
приобрела методология решения комплексных задач такого рода
в ключе КАК — традиционных профессиональных средств
архитектурного проектирования здесь недостаточно. Проект
предельно тактичен по отношению к старой застройке —
главный туристский центр вынесен за черту города, новая
застройка распластывается по земле, прячется за зеленью,
частично стилизуется. Проект даже робок — новое не
образует целостную систему со старым. Но этот проект решен
в одном горизонте, на одного усредненного посетителя, а
такого усредненного посетителя нет: есть множество типов,
каждому из которых нужно обеспечить возможность его типа
восприятия его Суздаля в единой проектной системе, а такая
задача тактичностью застройки не решается. Проект сделан
профессионально, проектная проблема выходит за рамки узкого
профессионализма, дилетантизм здесь и вовсе недопустим,
а туристских центров-заповедников уже намечено больше десятка;
обсуждение проекта показывает, что критики ещё менее готовы
к решению проблемы, чем проектировщики, а строить нужно
сейчас, потому что стихийный туристский центр — это
и вовсе плохо.
Дворцы! Это правда, дворцы, колонны,
статуи! Отчего же я так невесом при стольких камнях в голове?
(Ж.-П. Сартр. Мухи. Явление второе. Орест.)
Памятником культуры принято называть едва ли не всякий
предмет, обладающий уникальностью. Мы уже называем памятником
старую деревню и провинциализм городков, лишенных промышленности
и канализации. Памятником становятся двухэтажные бараки
периода индустриализации, высотные здания, Волго-Дон, Новые
Черемушки — ценность памятника культуры и его эстетическая
ценность в глазах современников, как известно, не совпадают.
Кто мог предположить, что рядовая изба семнадцатого века
может трактоваться как памятник культуры и кто может представить
себе, что так называемые потомки определят памятниками из
созданного в двадцатом веке. Самый простой путь — считать,
что нужно сохранять всё: они там разберутся. Но ведь за
последние пятьдесят лет построено больше, чем за всю историю
оседлой цивилизации, а библиотеки начинают постепенно свыкаться
с мыслью о скором отказе от книги как средства хранения
информации. Происходит непрерывное обесценивание отдельного
предмета, — вполне возможно, что уже в ближайшие годы
отношение к предмету вообще, а следовательно, и трактовка
памятника резко и принципиально изменится. Не так трудно
представить себе культуру, в которой ценностью может обладать
лишь сама созидательная активность и её временные, не претендующие
на вечность продукты — как узоры калейдоскопа или саморазрушающаяся
скульптура Тингили на ЭКСПО-67.
Ясно видно: культура находится в движении, системы ценностей
перестраиваются, на каком-то этапе Диснейленд необходим
— надо думать дальше.
Диснейленд — это не конец, а начало; если сохраняется
предмет, относительно которого устанавливается отношение
«памятник», то его пространственную «раму»,
фон можно перестраивать бесконечно — если это сочтут
в дальнейшем целесообразным.
|
