Язык и метод социального проектирования

Нет, пожалуй, ничего более опасного для развивающейся деятельности, чем её преждевременные дефиниции. О социальном проектировании в настоящее время можно обоснованно говорить лишь как о специфическом виде практики. Это самоочерчивающий вид практики, границы которого простираются до тех пределов, где удается документально фиксировать результаты действий неформального «цеха», в состав которого входят персонажи, осознающие себя в роли социальных проектировщиков и более или менее согласно признаваемые в такой именно роли. Тавтология здесь кажущаяся, так как в характере действий подобных персонажей прослеживаются некоторые родственные признаки, невыявляемые в деятельности представителей иных «цехов». Несомненным препятствием для исследования так понимаемого социального проектирования является то обстоятельство, что распознать, отличить от признаков других видов конструктивного действия признаки именно этого вида из объективирующей «внешней» позиции почти невозможно.

Это различение неосуществимо по результату: внешне эффекты архитектурного или дизайнерского проектирования, опытно-рутинного социального действия или интуитивного решения, принимаемого «ад хок»[1], могут казаться идентичными результату социального проектирования, будь то реконструкция старогородских кварталов, создание музея или музейного объединения, сети кружков самодеятельных занятий и т.п. Различение осуществимо только в том случае, если результат действия предъявлен вместе с возможно полным описанием способа постановки задачи, шагов и процедур её решения. Очевидно, что автором такого описания может быть лишь автор решения задачи; «банк» подобных описаний ничтожно мал сопоставительно с объемом реально решённых задач; наконец, даже если отбросить сознательные мистификации, лишь меньшинство авторов как решений, так и их описаний настолько владеет инструментарием методологической рефлексии, чтобы избежать квазиописаний, порождаемых полуосознанным или неосознанным желанием конструировать «правильный» текст.

Легко видеть, что лишь единицы в числе оставшегося меньшинства профессионалов обнаруживают тяготение к тому, чтобы строить вторичную рефлексию по поводу совокупности собственных описаний в контролируемом сопоставлении с описаниями других профессионалов[2] и совсем уж немногие умеют избежать того, чтобы эту вторичную рефлексию не втиснуть в корсет заимствованных из «большой науки» готовых образцов[3].

Обладая более чем двадцатилетним опытом непосредственного участия в экспериментальном проектировании, обучения способам и процедурам такого проектирования теоретического исследования проектирования[4], автор обязан однозначно определить собственную позицию относительно предмета обсуждения: свидетель. Отсюда и статус данного текста — свидетельство[5], меру достоверности которого можно установить только в сопоставлении с иными свидетельствами относительно того же предмета.

***

Насколько позволяет дотошное историко-аналитическое исследование[6], можно заметить, что неосознанное, а значит, и нераспознанное социальное проектирование является атрибутом цивилизации, будучи встроено внутрь политической практики, средствами которой могли в равной мере быть то военно-административное искусство античных времен, то административно-экономическое искусство времен Филиппа II Испанского или идеологическое мастерство папской курии времен контрреформации ... — список долог. Речь идет именно о дотошном исследовании доступного объема информации, поскольку только в его ходе удается хотя бы приблизительно отличить осознанные программы, рассчитанные на длительное действие, от предметных средств их воплощения в каждый момент времени; то и другое — от утопий, каковые не следует причислять к сфере о социального проектирования, ибо они скорее являют собой исследование логических возможностей[7].

Представляется, что в длительной своей предыстории социальное проектирование является одной из функций управления, осуществляется в случае необходимости, но не является сколько-нибудь регулярным занятием. Объективная потребность в социальном проектировании проявляется и постепенно осознается лишь тогда, когда задачи управления распространяются на те области, где традиционные управленческие процедуры обнаруживают устойчивую неэффективность. Неудивительно, что эмансипация социального проектирования развертывается лишь с середины нашего столетия — прежде всего через развитие дизайна. Когда от стандартной дизайнерской практики отслаивается так называемый консультативный дизайн[8], продуктом которого становится уже не проект той или иной «вещи», но программа деятельности, нацеленная на достижение искомого результата посредством проектировании новых «вещей», обособление социального проектирования получает методическое обеспечение. Социальный проектировщик наследует инструментарий, отработанный «классическим» дизайнером, и достраивает его собственными методическими средствами.

Обозначенное наследование предопределяет собой не только широту возможностей социального проектирования, но и ограниченность этих возможностей. На взгляд автора, было бы серьёзным заблуждением допустить какую бы то ни было расплывчатость границы, отделяющей социальное проектирование «сверху» и «снизу» от сопредельных областей практики. Сверху — социально-политическое программирование и планирование в масштабах общества, осуществляемые КПСС и государственными органами власти. Снизу — архитектурное дизайнерское и организационно-техническое проектирование. От верхнего уровня социальное проектирование чётко отделено тем, что его предметная область лежит в пределах локально-конкретного, о чем можно сказать: «Это!» Не культура вообще, не социалистическая культура в целом, но локально-конкретное состояние культуры этого контингента населения в этой территориальной общности — вот предметная действительность социального проектирования. От нижнего уровня социальное проектирование отграничено тем, что рассматривает профессиональные средства архитектурного, дизайнерского или организационно-технического проектирования как свои средства, будучи заинтересовано в их эффективности при достижении своих целей, но не предметными формами воплощения этих средств как таковыми.

Всё это звучит достаточно абстрактно, чтобы претендовать на статус мотивационной характеристики социального проектирования как специфического вида практики. Все это слишком абстрактно, чтобы «внешний» наблюдатель мог составить о такого рода практике какое бы то ни было представление. Отсюда следует необходимость погружения в эмпирический материал рефлексии, сопутствующей конкретному опыту.

Сталкиваясь с конкретикой территориальной общности, будь то село или группа сёл (в рамках одного хозяйства), малый или средний город[9], социальный проектировщик оказывается перед необходимостью найти специфическую для местной ситуации форму проблематизации. В тех редких ещё случаях, когда социальный проектировщик приглашается на роль эксперта, он вынужден трансформировать проблематизацию, предлагаемую ему партнером (исполком), в собственную, что технически усложняет задачу, но не меняет её содержания. В тех более частых случаях, когда социальный проектировщик предлагает себя партнеру в качестве эксперта, это порождает необходимость решения дополнительной задачи (убедить в своей полезности), но также не меняет содержания основной. В любой ситуации перед социальным проектировщиком возникает необходимость так очертить поле проблематизации, чтобы оно не совпадало с границами полей, обозначенными деятельностью других профессионалов, но могло бы без чрезмерного труда быть с ними соотнесено.

Естественно, что при такой установке поле проблематизации оказывается надстоящим относительно уже учрежденных (градостроительного проектирования, обслуживания, культурно-массовой работы и т.п.) и потому очерчивается на уровне довольно высокой абстракции. В практике автора это уровень социально-культурного потенциала города, т.е. совокупной способности поселения обеспечить условия воспроизводства человека как производительной силы и как личности. Поскольку в условиях развивающегося общества эта способность в каждом конкретном случае недостаточна, при переходе в конструктивный план мы говорим о задаче повышения социально культурного потенциала, а при переходе в план собственно социального проектирования — и выработке последовательных шагов и процедур конкретного процесса искомого движения.

Прежде чем перейти к типологии форм, в которых опредмечивается социальное проектирование, необходимо сделать ещё одно принципиальное разъяснение. В отличие от архитектурного, дизайнерского или оргтехнического проектирования, где проектировщик экономическими или административными средствами навязывает потребителю некое финальное решение, соответствующее нормативам, утверждаемым без участия потребителя, социальное проектирование есть непременно выход из роли демиурга. Оно социальное не потому, что некоторое сообщество является объектом, но потому, что должно осуществляться самим сообществом, в отношении которого некий профессионал (социальный проектировщик) выступает как побуждающая, катализирующая, оформляющая сила, как своего рода «воплощённое средство самореализации общества».

Пожалуй, уже правомерен первый методологический тезис: методом социального проектирования автор считает целенаправленную челночную рефлексию, связывающую, замыкающую друг на друга уровни знания (специального, опытного, обыденно-практического), специализированных видов проектирования, социального действия и, наконец, социальной оценки. Владея этим методом, профессионал обретает способность свободно оперировать широким набором специальных способов работы с любыми функциональными ситуациями, предметно-пространственными объектами, равно как и способов взаимодействия с произвольными персонажами, репрезентирующими данное сообщество.

В отличие от множества предметных классификаций, по которым одно поселение отличают от другого, типология территориальных сообществ как среды социального проектирования[10] не столь уж широка. В самом деле, мы можем выделить как тип среду стагнирующих, застывших поселений, где повышение социально-культурного потенциала, говоря огрублено, равнозначно обнаружению, осмыслению и реализации внутренних ресурсов саморазвития. Чётко иной тип образован поселениями с замедленным развитием, нуждающимся в ускорении. Не менее чёткий тип — ранее «зрелые» поселения, переживающие определённый кризис в связи с ускоренным ростом, но обладающие достаточной устойчивостью, чтобы сохранить целостность. Четвёртый тип — ранее «зрелые» города, практически дезинтегрирующиеся под воздействием ускоренного роста, распадающиеся на противостоящие «новый» и «старый» города. Пятый тип — поселения, вступившие в период первичной стабилизации после периода пионерного освоения, являющие собой своего рода градостроительную плазму, в которой уже возникают относительно устойчивые ядра. Наконец, шестой тип — поселения в «плазменной» стадии пионерного освоения «пустой» территории.

По-видимому, очевидно, что каждый из перечисленных типов поселений выступает как разбалансированный относительно некоторого условного идеала. Если перевернуть это суждение, то следует счесть разбалансированное состояние поселения конкретно-исторической нормой, а не отклонением от нормы. Если отталкиваться уже от этой посылки, то развёртывание намеченной выше типологии и тем более достройка специфицированными классификациями[11] теряет операциональный смысл. Углубление в конкретную ситуацию поселений немедленно сталкивает эксперта с всё более очевидной индивидуальностью социальных взаимодействий в предметно-пространственных условиях; эта индивидуальность уже после нескольких шагов «перевешивает» значение типологической определённости и, наконец, вытесняет её полностью.

Представляется целесообразным (в точном соответствии природе социального проектирования, на целенного на «это») сформулировать установку, согласно которой всякое поселение с присущим ему социально-культурным потенциалом явлено эксперту как в первую очередь индивид. Соответственно представление о типологии поселений перемещается в область методики диагноза, который облегчает социальному проектировщику выбор тактики действий, но не предваряет содержание этих действий. Вопрос о типологии форм социального проектирования обособляется от характера поселений, в которых и с которыми ему надлежит действовать, и переадресовывается сфере методологического опыта, накапливаемого практикой.

 Итак, в любой практической ситуации социальный проектировщик сталкивается с необходимостью обеспечить условия, при которых локальное сообщество могло бы осознать себя «субъектом» саморазвития, заместить пассивно-потребительскую установку (эта установка неизбежно отражается критицистской позицией) конструктивной. Поскольку подобную необходимость признают (в качестве целевой установки сознания, но отнюдь не обязательно практической, где нередки авторитарные тенденции) как городские власти, так и общественные организации, задача социального проектировщика объективно совпадает с задачей партнера по содержанию, но требует выработки специфических форм. В том ограниченном опыте, каким располагает автор, удается выявить в настоящее время четыре базисные формы опредмечивания.

Первая форма опредмечивания. Основным партнером социального проектировщика является исполком горсовета, доказанно обладающий социальной инициативой и пользующийся эффективной поддержкой со стороны производств. В этом случае социальное проектирование выступает как выращивание и постадийное развёртывание целостной программы социально-культурного развития города, последовательно вбирающей в себя все более широкий круг соавторов-соисполнителей.

Основным средством социального проектирования становится в этом случае выдвижение взаимосвязанных реалистических задач, способных увлечь инициативную группу людей и, главное, содержательно нуждающихся в развитии взаимодействий «по горизонтали» — между кругами профессионалов, обособленными друг от друга нормальной организацией профессиональной деятельности. Тонкость заключена именно в содержательной обязательности взаимодействий: задача непременно должна быть такой, чтобы решить её традиционными средствами профессионализованной деятельности было невозможно и чтобы эта невозможность была непосредственно очевидной.

Так, скажем, формирование подпрограммы «городской центр» в условиях, когда на месте такого центра существует всеми ощущаемый и потому легко опознаваемый при предъявлении вакуум, вовлекает все профессионально ориентированные группы и (потенциально) всех горожан. Поскольку такого объекта ещё нет в совокупности планов, программ, в рамках профессиональной деятельности кого бы то ни было, подпрограмма открывает возможность для втягивания в нее всех имеющихся инициатив и дополнения их новыми. Выдвижение функциональных и пространственно-предметных образов «городско центра» влечёт за собой содержательные дискуссии, в ходе которых кристаллизуется межпрофессиональные инициативные группы, способные поддерживать напряжённость подпрограммы и вовлекать её развёртывание и реализацию новые силы. Разумеется, формирование побуждающих образов возможного будущего не происходит автоматически, и задачей социального проектировщика-эксперта оказывается инициирование деятельности, которая могла бы одновременно и породить такие образы, и вовлечь в их рождение широкий круг участников. Способы решения такой задачи многообразны, их отбор сугубо ситуативен, но в любом случае обязательным оказывается учёт в целом слаборазвитой у людей способности воображения за пределами узкопрофессиональных вопросов и, вследствие этого, чрезвычайное внимание к обеспечению представимости и общепонятости предъявляемой цели, ожидаемого результата и процесса[12]. К примеру, требуется обеспечить эмоциональную напряжённость необходимому обсуждению проблем социально-культурного развития города в широком кругу участников. Для этого проводим единовременно «урок рисования» среди школьников младших классов школ, расположенных в разных частях города, обладающих различной мерой обжитости. Организуем привлекательную выставку детских рисунков на тему «наш город» и на фоне (вернее, в среде) этой выставки проводим диспут между горожанами и профессиональными проектировщиками. Мягко регулируем ход обсуждения таким образом, чтобы, преодолев стадию взаимных неудовольствий, выработать несколько направлений совместной деятельности.

Все перечисленные шаги, очевидно, потребуют теперь привлечения людей, представляющих отделы исполкома, школы, ДЭЗы, архитектурно-проектные коллективы и пр. — в роли соавторов и уже в силу этого соисполнителей. Разумеется, идеалом является ситуация, при которой инициирующая затея рождается внутри сообщества, лишь выявляется экспертом и с его помощью усиленной погружается в круг потенциальных единомышленников. Однако достигнуть этого идеала не легко, во всяком случае на первой стадии работы, у потому нужно счесть удовлетворительным процесс, когда инициирующий замысел привносится «извне», но его содержание и форма способны втянуть и породить иные предложения «внутри».

Ещё один пример: обеспечиваем интенсификацию осознанного участия жителей городского района в его оформлении и благоустройстве. Для этой цели организуем и проводим открытый конкурс на предложения по реконструкции значимой для района и хорошо известной его части. Для этого, в свою очередь, необходимо создать такую форму конкурсного задания, которая обладала бы побуждающей суггестивной силой, была бы безразлична к умению или неумению образно выразить свои мысли, обеспечила бы эффективность общепонятного аналитического сопоставления. Отсюда ещё одно звено — вовлечении профессиональных архитекторов и художников в создание конкурсного задания (тем уже профессионально включая их вовнутрь задачи). Затем — организация выставки, создание жюри из состава профессионалов и общественных деятелей, дискуссия между профессионалами и обитателями района, дооформление предложения-призера с помощью профессионалов, повторное обсуждение конкретного проекта и выработка плана его реализации. Вновь очевидно, что в процессе разработки и осмысления затеи уже выстраиваются «горизонтальные» связи, которых не было раньше, т. е. уже развертывается процесс активизации сообщества.

Несомненно, что обеспечивающих задач, подобных названным, должно быть поставлено столько, чтобы при практически неизбежных сбоях в ходе решения нескольких из них не утратить темп и размах социального действия. Наличие надёжного партнера в лице исполкома, послужившее нам основанием для выявления формы работы, создаёт возможность целенаправленного действия по множеству направлений, и верхний предел для такого множества задан лишь персональными возможностями социального проектировщика как профессионала.

Вторая форма опредмечивания. В ситуации начала градообразования или радикальной реконструкции поселения в связи со скачкообразным ростом его производственной базы основным партнером социального проектировщика оказывается генеральная дирекция строящегося предприятия. Поскольку все линии планирования, финансирования, организации градостроительного процесса в этом случае собраны в пучок, проходящий через генеральную дирекцию, поскольку именно в ней сталкиваются стремления администрации к самореализации в роли градостроителя со стандартными процедурами градостроительства, перед социальным проектированием открывается любопытное поле деятельности. В конечном счёте целью социального проектировщика оказывается эмансипация партнера через надстройку над его задачами новых задач, решение которых способно поднять социально-культурный потенциал поселения, а через него — социально-культурный потенциал будущего предприятия.

При такой интерпретации цели естественной оказывается задача формирования и постадийного развертывания программы развития для пока ещё потенциальной системы связей завод — город, такой программы, чтобы, будучи центрирована на генеральную дирекцию, она втягивала бы в свою орбиту и городские власти, и наиболее активную часть старогородского населения, и, наконец, активную часть новоприбывающих на строительство молодых рабочих и специалистов. В свою очередь, постановка такой задачи порождает следующую: необходимо погрузить в среду такую информацию, содержание и форма которой смогли бы инициировать реальный процесс формирования искомой программы через кооперацию деятельности людей, занятых профессиональными проблемами.

Трудно сказать, каков диапазон возможных средств решения этой вспомогательной задачи. Опыт автора толкает его к однозначному выбору: необходим перспективный проект желаемого состояния городской среды, такой проект, чтобы его содержание потенциально несло бы в себе нестандартные пути реализации (скажем, обязательность вовлечения тысяч людей в осуществление подпрограммы «экологического города»), а форма выражения — эмоционально мощный импульс к творческой деятельности. Разумеется, создание такого проекта невозможно осуществить в рамках традиционной организации архитектурно-градостроительного, дизайнерского и оргтехнического проектирования. Отсюда — необходимость создать условия для разработки проекта запрограммированного типа[13].

Разработка проекта, его предъявление, активное обсуждение в кругу специалистов и горожан, возможно широкий резонанс в средствах информации (что поднимает ранг работы в глазах тех, кому предстоит её создавать) открывают путь для членения состава проекта на подпрограммы и согласование таких подпрограмм с планами рутинной профессиональной деятельности специалистов и программами нетривиальных гражданских инициатив (импульс к соорганизации которых должен задать социальный проектировщик).

В отличие от первой формы опредмечивания здесь не проектные образы являют собой «следствия» развертывания единой программы, но программа и подпрограммы выступают «следствием» единого проектного образа.

Третья форма опредмечивания. Социальный проектировщик имеет в роли партнёров и городские власти, и генеральные дирекции функционирующих предприятий, когда потенциальная система завод-город по ряду причин не реализуется в актуальную и между двумя центрами средообразования нет действительной кооперации. В то же время партнёры (каждый по отдельности) обладают неразрешимостью ряда своих проблем с помощью рутинных процедур, стремясь при этом перенести решение этих проблем вовне — на уровень централизованного планирования и финансирования, действуя каждый по своим каналам.

Опыт показывает, что ни разработка программы с исполкомом, ни разработка и предъявление проекта в такой ситуации не производят желаемого конструктивного действии: вслед за незначительным подъёмом интереса идет спад, иногда и до более низкого уровня, чем тот, что предшествовал информационной «атаке» со стороны социального проектировщика. В то же время имеющегося опыта недостаточно для мотивированного умозаключения о том, сталкиваемся ли мы с незрелой ситуацией, когда средства социального проектировщика неэффективны в принципе или нужен активный поиск качественно новых средств. Не исключено, что в этом случае необходима длительная подготовка, при которой социальное проектирование принимает на известный срок форму социальною исследования, нацеленного на распознание потенциальных персонализованных «центров кристаллизации». Не исключено также, что в названной ситуации шанс для осуществления социального проектирования открывается через обеспечение в той или иной форме сугубо консультативной деятельности для партнеров по отдельности, чтобы, способствуя успешному решению их частных задач средствами специализированного проектирования, сближать содержание этих задач в реальности городской среды

Четвертая форма опредмечивания являет собой вырожденный вариант третьей: ни одна из структур управления не становится партнёром социального проектировщика; ни городские, ни заводские власти не считают целесообразным взаимодействие с экспертом. В этом случае задачей социального проектировщика становится активный поиск одновременно в двух направлениях: выявление наиболее перспективных гражданских инициатив в рамках наличествующей самодеятельности (неформальные объединения, уже добившиеся статуса санкционированных «клубов»); анализ сложившейся ситуации с целью выявления наиболее перспективных узлов средообразования. Поиск ведётся с использованием нескольких качественных критериев. Во-первых, «клуб» должен уже быть своего рода пересечением «города» и «завода». Во-вторых, ядро средообразования должно быть перспективным и с точки зрения «города». В-третьих, как «клуб», так и искомое ядро должны обладать такими индивидуально-типическими характеристиками, чтобы привлечь к себе общественное внимание извне городского сообщества (включая надстоящие системы управления) при организации мотивированной кампании через средства массовой информации.

Предварительный опыт показывает, что одновременное использование перечисленных направлений проектной деятельности почти неизбежно выводит нас на задачи качественной реконструкции старогородской среды в её особо значимых узлах, где наполнение предметно-пространственных структур, обладающих особой культурной ценностью, нестандартной активностью людей обещает наиболее эффективные сдвиги.

Важно видеть, что успех чётко локализованной инициативы при несомненной самоценности выступает для социального проектировщика не целью, но средством; программа социально-культуриого развития городского сообщества выращивается в этом случае из одного «зерна», будь то создание молодежного жилищного комплекса в старом квартале, или трансформация освободившегося производственного здания в молодежный досуговый центр, или подобные синкретические конструкции.

Сказанное позволяет мотивированно выдвинуть второй методологический тезис: в силу того, что социальный проектировщик неистинно осуществляет переброс содержания из одного специализированного горизонта мышления в другой, его «собственным» языком оказывается обыденно-культурный язык во всём его пластическом богатстве и грамматической дисциплинированности. По мере накопления опыта социальный проектировщик производит отбор специфических рабочих понятий, черпая их из всех доступных ему источников: от специализированного языка социолога, психолога, архитектора или конструктора до беллетристики[14].

Вполне естественно, что автору трудно ответить на закономерно возникающий вопрос: насколько сосредоточение внимания на предметно-пространственном окружении как носителе задач социального проектирования является объективной необходимостью и насколько это лишь следствие персонального опыта автора? Второе безусловно, но представляется, что выбор предметно-пространственного окружения имеет и признаки обязательности. В самом деле, входя компонентом в то сложное целое, которое мы именуем средой[15], предметно-пространственное окружение обладает свойством всеобщности (нет социального действия вне конкретности окружения), свойством интегративности (окружение пропускает через себя великое множество социальных взаимосвязей) и свойством общезначимости (нет человека, действительно безразличного к окружению). Если дополнить этот свод свойством хотя бы иллюзорной общепонятности и интуитивной представимости, мы получим «предмет», которому трудно что-либо эффективно противопоставить в роли носителя социально-проектной задачи.

Высказав вполне определённые суждения относительно метода и языка социального проектирования и попутно указав на некоторые из арсенала средств, используемых социальным проектировщиком, автор видит необходимость в том, чтобы задержать внимание на нескольких особенностях профессионального мышления в этом виде практики. Использование обыденно-культурного языка как рабочего усложняет деятельность социального проектировщика по сравнению с другими видами проектирования, где отработанный долгой традицией «словарь» позволяет вместе с понятиями автоматически обозначать процедуры, операции, шаги. Социальное проектирование лишено подобной традиции, что придает его семантическому полю повышенную неопределённость, которой может противостоять сугубо личностная организация мышлении. Свободно оперируя понятиями, почерпнутыми из специализированных языков, социальный проектировщик «снимает в себе» методический капитал, наработанный в архитектурно-градостроительном, дизайнерском и оргтехиическом проектировании, в социально-психологическом знании.

Специфика метода (челночная рефлексия, сопрягающая различные виды знания и умения) порождает для социального проектировщика совершенно особую трудность — трудность «удержания целого». Семантическое поле каждой задачи оказывается не только многокомпонентным, но и сложно иерархированным. Дело не только в том, что каждая задача содержит в себе множество подзадач, уподобляясь «матрешке», но и в том, что каждая подзадача требует подключения новых слоев материала, описания в ином специальном языке, вводит в «игру» новый круг действующих персонажей. Движение в рамках постановки и решения каждой задачи можно уподобить движению лыжника по трассе слалома, где наряду с «вешками», выставленными заранее, на пути скольжения оказываются и новые, непредвиденные. Иными словами, социальный проектировщик непременно является методологом для самого себя, понуждается своей деятельностью к методологической рефлексии как единственному средству «удержания целого» в каждый момент работы в семантическом поле задачи.

Имея дело с «живой» средой, включаясь в неё во имя преобразования потенциальной самоорганизации в актуальную, социальное проектирование неизбежно выдвигает перед экспертом нетривиальные этические проблемы. В традиционных видах специального проектирования ответственность за определение состава задачи лежит, как правило, за её пределами, так как профессионал действует на основании некоторого задания, выстроенного типовым образом. Разумеется, преобразование задания в «задачу для себя» является весьма ответственным творческим процессом, но у него есть чёткие внешние пределы — получив задание проектировать здание театра, архитектор отталкивается от содержания понятия «театр» — типического содержания; получив задание повысить эффективность деятельности коллектива, оргпроектировщик отталкивается от типических содержаний, сопряженных с его видом деятельности, и т.д. У социального проектировщика нет таких внешних ограничений, и если целью оказывается, скажем, повышение культурного потенциала населения города, от него будет зависеть состав задачи: что включить и что исключить из нее, какие персонажи и группы окажутся репрезентантами «города», какую из средовых ситуаций счесть ключевой и каким средством специального проектирования воспользоваться для её обработки... Готовых ответов на подобные вопросы нет. Очевидно, что наиболее общие формулировки этических установок на уровне конкретного действия лишаются эффективности, следовательно, категорический запрет на манипулирование специальным знанием или умением ради достижения кратковременных целей (построить здание, реорганизовать работу клубных учреждений и т.п.) во имя генеральной цели деятельности — саморазвития «этого» сообщества может быть «встроен» в личность проектировщика. Если этот императив снять, то социальное проектирование немедленно вырождается в манипулятивный вариант оргтехнического, т. е. теряет право на самоопределение.