Журнал "Мир дизайна".
Осень, 1998.
Санкт-Петербург.
Нынешний
декаданс уж тем решительно отличается от первого, что насквозь интеллектуален.
Коль скоро философия превратилась в один лишь комментарий к истории философии,
а искусство, большей частью, в пространный и вместе клочковатый комментарий к
истории искусств, то немногим собственно художникам остается одно: размышлять
на всех им доступных языках. Только что, на выставке Михаила Филиппова — того
из "бумажных архитекторов", кто изысканно владеет акварелью (теперь и строит иногда)
- иной бывший "бумажник", Илья Уткин, презентовал мне эссе под названием Time
of Monster. В финале небольшого текста читаешь: "Я считаю new classicism
- современной архитектурой, главная суть которой выражается не в определённой
форме объема, в фасаде или в необыкновенной фантазии художника, а в архитектуре
человеческой среды. Я за классические отношения между Богом и человеком,
человеком и природой, мужчиной и женщиной, между людьми и государством, человеком
и машиной, между архитектором и заказчиком... Пусть все не так просто и однозначно,
но для меня, "неоклассика", — это путь возвращения домой после долгих странствий
и начало новых исканий..." И ведь это написано всерьёз, без намека на
стеб. Журнал таков же. Как уж и где ООО "Сезар" раздобыло немалые деньги
на издание "международного ежеквартального иллюстрированного журнала по всем
направлениям дизайна и визуальных искусств", пусть останется тайною не столь
коммерческой, сколь концептуально-художественной. Слово "международный" в микро-аннотации
журнала — тоже всерьёз. Едва ли не впервые здесь, у нас, журнал издается людьми,
которые опять, как и сто лет назад, естественным, как дыхание, образом ощущают
себя органической частью общемирового процесса художественной деятельности. В
журнале много чего — очень разного и объединенного разве что достаточно высоким
уровнем профессионализма. Выделить из ряда захотелось три материала, за каждым
из которых просматривается целый пласт смыслов.
Первая профессиональная публикация памятника Казанове,
установленного в начале года в Венеции к открытию фестиваля. Честно говоря, есть,
чем гордиться. Поставить монумент у Палаццо Дожей, рядом с колоннами Пьяцетты,
- высочайшая честь без каких-либо оговорок. То, что эта честь оказана русскому
художнику Михаилу Шемякину на пару с архитектором Вячеславом Бухаевым, что гранитные
детали были выполнены в Петербурге, а в Венеции только собраны, то, что — редчайший
случай — обычно ядовитые европейские критики на этот раз были единодушно в восторге,
наполняет душу нешумной радостью. К именам Бродского и Шнитке (об исполнителях
разговор особый — их много) в самом конце века прибавилось имя Шемякина, как в
своё время к именам Рахманинова и Толстого добавились имена Кандинского или Малевича. Как
скульптор Шемякин прогрессирует сложно: блистательный Петр у собора в крепости,
но чуть "лобовые" сфинксы. Интересная, но, может, не без переусложненности композиция
памятника зодчим Петербурга, и вот теперь — Казанова, на мой взгляд, вещь безукоризненная.
Как в фигуре Петра Шемякин разыграл известного эрмитажного истукана с восковой
парсуною Растрелли Старшего, так здесь в основе замысла — кадр из фильма Феллини.
Многогрудые, как Артемида Эфесская, химеры, изящная фигура Казановы в тревожащем
танцевальном па с куклой в кринолине, бронзовые барельефы и балясины балюстрады,
ничего прямо не повторяющие, но, безусловно, венецианские — всё это до мельчайшей
детали замечательно служит опровержением доктрины торжества косноязычия и интуитивизма,
якобы единственно выражающих подлинную одарённость. Цивилизованность таланта
- налицо. Очень "бродская" вещь. Если угодно, то и "шнитковская".
Второй материал — статья Юрия Аввакумова
"Кино и архитектура", центрированная смыслово на самой эффектной из архитектурных
композиций 98-го года — Музее Гуггенхайма в Бильбао. Мне архитектура Франка Гери,
честно говоря, ненавистна. Она — из тех самых монстров, пришествие которых ужаснуло
Илью Уткина. Аввакумов констатирует: "Мельников, конечно, пророк, но и он не
мог предположить тогда, что стоимость "фильма" сравняется со сметой на здание
уже при его жизни. "Война и Мир" Бондарчука стоила нескольких рабочих клубов.
"Титаник" с его 300-миллионным бюджетом стоит двух музеев современного искусства...
"Титаник" посмотрел миллиард зрителей во всём мире; в первый месяц работы музей
в Бильбао посетило 100 тысяч — всеиспанский рекорд. Легко сосчитать, что такими
темпами Гуггенхайм обгонит и перегонит "Титаник" только к концу третьего тысячелетия". Маркетинговый
подвиг страны басков, музей в Бильбао, ставит точку в истории сколько-нибудь традиционной
архитектуры (не исключая прежние авангарды). Это шоу-в-себе, вполне сыгранное
с выставленным в нем монументальным авангардом (особенно забавно видеть в том
же номере журнала стокгольмский музей — образец сознательного самоуничижения современного
архитектора). Аввакумов пишет все лучше. Тот самый Аввакумов, что, как один
из пионеров "бумажной архитектуры" и вместе её летописец, столь полно представлен
в этом номере журнала собственными своими работами, смахивает на персональную
выставку. Чем эфемернее надежды воплотить хоть одну из его композиций в материале,
в задуманных габаритах, тем явственнее проступает склонность к литературе художника,
наиболее изысканной реализацией которого пока что я счел бы "Долгий ящик русской
архитектуры", впервые демонстрировавшийся опять-таки в Венеции. Наконец,
третье — интервью с Юрием Соболевым, hommage художнику, встретившему в
Царском Селе семидесятилетие, что и факт, и абсурд вместе, поскольку этот человек
состариться не может, не умеет. Вот уже лет семь он делит год между деревней в
Швейцарии, где сооружает графические листы, используя изощренную до необычайности
технику ремесленной печати, и Запасным дворцом в Царском Селе, где "...если
брать визуальную, а не театральную часть, то у нас учат пара-театральным формам
- перформансу и инсталляции".
У меня особые основания
для фиксации внимания на этом интервью. В 65-м году Соболев, тогда художник журнала
"Декоративное искусство", макетировал изобразительный ряд моей статьи о дизайн-стиле
фирмы "Оливетти", едва ли не первой в череде профессионально отстроенных публикаций
о дизайне в нашей стране. В 73-м Соболев, тогда главный художник журнала "Знание
- Сила", пригласил меня делать макет и иллюстрации к этому журналу, бывшему в
те поры одним из оазисов относительно вольного печатания, и мы проработали бок
о бок лет семь. В 95-м Соболев свел меня с бизнесменами и градоначальством Царского
Села (хоть оно тридцать три раза именуйся "город Пушкин", а все — Царское Село),
чтобы предпринять безуспешную попытку отстроить программу развития этого забавного
посада, живущего в феодальной зависимости от музея-заповедника... Соболев
- живая история второго советского авангарда. Пока он действует, пока действует
Эрнст Неизвестный, этот второй авангард всё ещё не стал только историей. И то,
что журнал ввязал интервью с Юрием Соболевым в одну цепочку с Шемякиным и Гери,
как ничто иное подтверждает исходную квалификацию (в прямом исходном смысле, т.е.
установление качества): у второго российского декаданса есть все шансы ничем не
уступить "бенуа-дягилевскому". Как и в случае того fin de siecle, это будет
вполне осознано и оценено по истечении первого десятилетия XXI века. |
