Так или иначе, но, впутавшись в очередную московскую "панаму" под названием Парк Искусств (что между индустриальным ящиком ЦДХ и фигурой церетельного Командора), столь дорогие моему сердцу Митьки — хотя и не в полном составе, зато усиленные Маратом Гельманом и Григорием Ревзиным, — подошли к делу с обычной для себя серьёзностью.

На обложке рыхловатого полукартона, отдаленно напоминающего сборники поэзии времен военного коммунизма, начертано: Маниловский проект.

Под названием — в алфавитном строю — список авторов: Константин Бытынков, Марат Гельман, Николай Гоголь, Татьяна Гурова, Сергей Лобанов, Николай Полисский, Григорий Ревзин, Сергей Ткаченко.

И это правда.

Внутри обложки — 4 страницы текста, с нежностью написанного Ревзиным, с постскриптумом твердой руки Гуровой.

"... Итак, ведомые непроясненным, но сильным чувством, зодчие наши перестроили центр Москвы, и сами не знают, почему. Целью настоящей статьи является попытка ответа на этот вопрос".

"... Связать эти три желания может психоаналитическое объяснение. Так сказать, башня, ну и само собой подземелье, а мост как соединение. Но психоанализ универсален, мало ли чего можно им объяснить. А перед нами налицо конкретная эстетическая программа".

В этой точке появляется Манилов.

"... Нет смысла говорить о том, что все три мощнейших желания современной московской архитектуры присутствуют в "маниловском тексте". В теории архитектуры принято говорить о "витрувианской триаде" (польза, прочность, красота), по аналогии с этим мы сегодня во весь голос можем сказать о маниловской триаде: башня, мост, подземный ход".

"... Все это позволяет нам считать, что статья "Об архитектуре нынешнего времени" является протографом "маниловского текста"".

"... Итак, прежде всего единственной задачей архитектуры является красота. Гоголь-Манилов нигде не говорит о функции архитектуры... По Гоголю-Манилову, архитектуру надо создавать, чтобы поразить воображение и заставить испытать высокие чувства. Спрашивается, не этой ли логикой руководствуются московские власти, строя "Охотный ряд", Сити или перекрывая крышей Гостиный двор. Вопрос риторический, ответ утвердительный..."

Я бы и дальше цитировал, ещё охотнее перепечатал бы послание целиком, но тогда недостанет места для собственно экшн. Экшн же отличалась нежною грустью. Время действия — 17 декабря 1998 года, 18:30-20:00, — иными словами, над Москвой вечерняя тьма уже простерла покрывало, а, вследствие редкой прозрачности воздуха, акция обрела необходимую полноту. Дело в том, что место действия отличалось неординарностью чрезвычайной — стеклянная башня по-над глыбой ТОКО-банка, что на Краснопресненской набережной, дом 6. Погоды также благоприятствовали акции, ибо, по причине оттепели, в "бельведере", взлезать в который можно исключительно по приставному трапу и через люк в полу, было почти тепло. За стеклами "бельведера" сияли башни: Останкинская — верстах в пятнадцати, МГУ, неожиданно обнятый кустистыми башенками отеля "Украина", излюбленная чечулинская "шишечка" на Белом Доме (на каковой дом оказался, при взгляде сверху, наведен крест в круге рекламы чего-то швейцарского, подобно прицелу)...

Много чего было видно, и стало ясно, что ещё немножко инвестиционных усилий, и Москва въявь станет воплощением мечты Н.В.Гоголя, родившейся в его истомленном далековатостью от России сознании при лицезрении одного из известных листов Пиранези, что, впрочем, упомянутый сочинитель с малоросским лукавством не захотел отметить, тем самым несколько преступив почтение к авторскому праву.

Пили чай, закусывая баранками и домашними пирожками. Беседовали о величии Манилова, идеи которого непременно проинвестировал бы Павел Иванович Чичиков, когда б Гоголь не впал в малодушие, пожегши написанное. Сфотографировались вместе, держа в руках "Маниловский проект", словно партитуру оперы, каковую Манилов с Чичиковым непременно сочинили бы, дозволь им судьба поселиться рядом.

Вот и вся экшн.

Трудно заниматься искусством, когда Москва, распростертая под "бельведером" ТОКО-банка, сама являет собой соборное осуществление маниловской концепции экшн-арта. Ежели, в полном согласии с умонастроением декаданса, самое среда/жизнь становится chef d'oevre, осколкам самостоящего искусства остается одно — есть баранки и в славной компании наслаждаться ощущением бытия.