|
Среди попыток определить культуру я предпочитаю ту, что дал Лотман:
"культура есть машина, рассчитанная на сохранение
старых смыслов, но из-за своей плодотворной разлаженности порождающая
новые смыслы". Мало кто будет спорить с тем, что образование
есть элемент культурной машины, но его разлаженность трудно назвать
плодотворной — компенсировать это приходится объемлющей культуре.
1. Читая подборку в "Эксперте"
и отклики на нее, не могу отделаться от чувства неловкости. Почти
с каждым суждением по отдельности можно бы и согласиться, но вместе
они, на мой взгляд, как бы не о том. Не о том потому, что разговор
ведётся как бы in vitro, безотносительно непростых реалий бытия.
Согласно давней, ренессансной ещё традиции, разговор об образовании
ведётся с обратным отсчетом от более или менее внятного идеала.
Я предпочитаю вести этот разговор, во-первых, во множественном
числе — не об образовании, но об образованиях, во-вторых, путем
восхождения от реалий. Под реалиями же я имею в виду действительное
качество образовательного процесса, который и впрямь оставляет
желать лучшего в подлунном мире и прежде всего по той причине,
что вопрос "зачем?" остается без ответа.
Зачем всеобщее среднее образование?
Оставим в стороне интеллигентские самоуверения, будто образование
самоценно. За вычетом незначительного числа особей, в отношении
которых это справедливо, образование обладает ясно выраженной
ценностью, характер которой определяется общественным спросом.
Спрос этот натуральным образом дифференцирован. Грубо говоря,
семь десятых — это производители (и вместе с тем потребители)
товаров и услуг, от которых ожидается умение: уважать в себе гражданина
и налогоплательщика, чтить государственные институты, вести семью
и домашнее хозяйство, читать вывески и инструкции к пользованию
машинами, приборами и препаратами, отслеживать смысл рекламы и
мыльных опер, общаться с другими в соответствии с общепринятыми
нормами.
Именно в такой последовательности.
При этом убеждённость в том, что для разучивания всех этих важных
вещей необходимо 10 или даже 12 лет, вопреки тому, что детки в
наше время начинают отчасти взрослую жизнь в 13-14 лет, укоренилась
столь глубоко, что всякого, кто посмел бы сказать, что хватило
бы и восьми лет, объявили бы опасным безумцем. Если соединить
спрос и предложение единой мыслительной фигурой, то вывод будет
прост: решительно всё равно, какой именно будет школа. Школа может
быть староевропейской или американской, базироваться на системе
наказаний и оценок или на системе добровольности и сотрудничества
с учителем, пытаться вколотить в школяра тридцать учебных предметов
или ограничиваться тем, чтобы натаскать его пользоваться атласами
и справочниками.
Все равно, какая школа, — но только в том случае,
если для оставшихся 30% будет обеспечена возможность взять
у школы несколько больше необходимого минимума. Затем только,
чтобы обеспечить трем из десяти шанс самореализации, а так
как в общем случае заранее не известно, кто именно эти три
из десяти, необходима избыточность школы по отношению к
своду базового спроса. Вот здесь уже алгоритм школы имеет
значение, и придётся признать, что слабенькая американская
школа имеет преимущество по отношению к более сильной европейской.
Делая основной акцент на воспитание гражданина и исходно
махнув рукой на семеро из десяти, американская школа обеспечивает
трем гораздо лучшие условия для личностного саморазвития.
Вернее, могла бы обеспечить, если б была поддержана интеллектуальными
ресурсами семьи[1],
как это происходит в России и отчасти в Европе, что позволяет
нам до сих пор компенсировать идиотизм школьной программы,
перегруженной сверх всякой меры продуктами академической
сенильности. Поскольку в США такой поддержки в семье, как
правило, нет, импорт мозгов остается единственным выходом
из положения.
Обсуждая наш предмет, желательно не забывать о том, что в школе
так или иначе дается некое образование, тогда как почти все обучение
осуществляется вне школы: если не в семье, то в среде сверстников.
Разумеется, такое обучение, будучи добровольно-вынужденным (нормы
среды), куда эффективнее, чем любые попытки имитации его в классах,
даже если речь идёт о грамотных школьных методиках и учителях,
которые умеют ими пользоваться.
2. Общество или, если угодно, цивилизация предъявляет,
грубо говоря, особый спрос на 20% популяции, и от каждых
трёх из десяти[2]
ожидает умения без труда осуществлять продуктивную коммуникацию
с персонажами, представляющими иную культуру, будь то культура
иного народа или иного поколения. Для этого необходимо владеть
неким универсальным языком культуры, которую мы несколько
на вырост именуем общемировой. Условно говоря, предполагается,
что слова "Аполлон" или "Лютер" вызывают у всех членов группы
приблизительно схожие цепочки ассоциаций. К этой же группе
предъявляется дополнительное требование — уметь быстро
осваивать новые правила игры как в продуктивном процессе,
так и вне его, сохраняя при этом интегральность слоя или,
если угодно, принадлежность к классу.
Высшая школа нужна для удовлетворения этого спроса в первую очередь.
Высшая школа необходима прежде всего для воспроизводства национальной
элиты, людей "длинной воли", способных мыслить личную карьеру
в контексте судьбы страны, что требует продолжительной социализации,
а значит, развитых клубных отношений. В наших Палестинах к такой
модели в своё время наиболее приблизился Физтех, что доказано
успешностью карьеры его выпускников в постперестроечное время.
Для обеспечения этой функции с некоторой необходимой избыточностью
хватило бы трёх из каждой сотни, а не из каждого десятка,
однако, поскольку не известно заранее, кто эти три, демократизация
вуза — не только следствие распространения демократической
мифопоэтики, но и прагматическая целесообразность. Жесткость
западного университета, где вся ставка сделана на самостоятельную
работу студента[3],
в этом отношении идеальна.
Наш вуз, за немногими исключениями, абсурден. Всякому вменяемому
человеку давно известно, что обучение функциональным обязанностям
в той или иной организации происходит уже в самой этой организации,
после получения диплома. Ясно, что каждая смена функционального
места в той же или в иной организации требует переобучения. Следовательно,
современная гуманитарная подготовка, способная настроить юный
организм на релятивность знания, на гибкость реструктурирования
представлений, оказывается востребованной в наибольшей степени.
Однако же, хотя исключения на наших просторах попадаются, общее
гуманитарное образование хромает на все четыре ноги не только
в естественнонаучных или технических вузах, но и в университетах.
3. Цивилизация предъявляет особый спрос на 10% популяции[4],
нуждаясь во всех вариантах творческой энергии: от энтомологии
или нанотехнологий до дизайна рекламы и балета. Те несколько
из ста, кто достигает результата, питаются энергетикой остальных
и потому нуждаются прежде всего в них, сверстниках и однокашниках.
Эти несколько своё получат совершенно (ну, почти совершенно)
независимо от того, какова школа, тем более что нет школы,
в которой не нашлось бы места для мастера, жаждущего самореализации
в трансляции своих умений потенциальным последователям.
Если оказывается, что в одной школе находится место для
нескольких мэтров одновременно и они не хотят взаимного
истребления, такая школа вырывается на первый план —
на время.
Понять, в чем наблюдается некий особенный кризис, не могу. По
всему миру есть необоснованные надежды на образование как ключ
к карьере, и есть только один способ умерить такого рода упования
— всем дать высшее образование. У нас это произойдет даже раньше,
чем на Западе, поскольку количество учебных мест вот-вот уравняется
с числом абитуриентов. Все происходит единственно возможным образом:
поскольку студенты должны ещё и работать, поскольку преподаватели,
которые хоть чего-то стоят, тоже должны работать вне высшей школы,
чтобы обеспечить себе минимально достойное существование, время,
которое тратится на всякий формальный вздор, сократилось. И это
хорошо. Неформальная иерархия школ по их качеству получит наконец
формализованное выражение — так или иначе.
Сложнее дело со способностью средней школы обеспечить некий минимум
воспитания в условиях численного преобладания деградированной
семьи над семьей нормальной. Тем сложнее, что от отчаяния власти
предержащие норовят явочным порядком сплавить это неблагодарное
дело церкви, в педагогических способностях которой позволю себе
усомниться. Кризиса здесь ещё нет, некая унылость ситуации есть,
но как-то изменить общую температуру по больнице можно лишь одним
— поддержкой всего, что возвышается над убожеством. Это дело посильное,
хотя и неблагодарное.
|
