|
Субботний полдень был задуман организаторами как крупная акция
— в трёх десятках мест Москвы одновременно должны были состояться
пикеты против планов властей: в первом случае снести (например,
дом по Тверскому бульвару, износ которого даже БТИ не готова признать
превышающим 56 процентов, однако те, у кого сила, утверждают,
что он составляет 80 процентов), во втором — встроить, в третьем
— подкопать.
Понимаю, что такая штука, как пикет, давно не работает и в других
социальных средах — насмотрелся их супротив вашингтонского Белого
дома ещё в ту наивную пору, когда Пенсильвания авеню не была перекрыта
бетонными блоками. Что уж говорить о Москве. Тем не менее на Пушкинскую
площадь пошел, не найдя в себе сил отказать пригласившим. Вот
уж поистине миг контраста: у "России" — столпотворение по случаю
премьеры последней "Бондианы", билетные спекулянты суетились на
станции метро внизу, а перед озябшим Пушкиным — три десятка людей.
Из этих трёх десятков: четверо — автономная группа с плакатиком,
требующим восстановления Страстного монастыря, один — молодой
человек, молча развернувший стяг "Яблока", трое — милиционеры,
включая подполковника (пикет разрешённый), остальные — очень немолодые
люди, дамы по преимуществу, с призывами защитить, не допустить,
спасти. Впрочем, один генерал в отставке опоясал себя листом с
лаконичным "Лужков, уходи!" на груди.
Замечу, что под петицией в адрес Общественной
палаты, которая пришла ко мне по почте, были подписи более
двухсот человек, включая весьма именитых граждан. Но к пикету
они не вышли — во всяком случае, до того момента, когда, иззябнув
вконец, я не покинул акцию.
Суть дела известна многим: московские власти одобрили проект
"турецкоподданной" фирмы, каковая получила право откопать для
себя ещё один торговый центр при условии прокладки туннеля, который
должен связать Страстной бульвар с Тверским, и устройства подземного
паркинга.
Страхи жителей окрестных домов также известны и вполне понятны:
что будет с их домами в процессе строительства, не вполне ясно.
Понять, зачем тут ещё один торговый комплекс, когда вроде бы архонт
Москвы заявил, что строить в центре офисы более не будут, так
как трафик перегружен, — этого они тоже не могут. Вот и протестуют.
Ситуация банальна, привычна, и неудивительно, что СМИ вся эта
история давно надоела.
Слова "в соответствии с генеральным планом" не более чем ритуальное
заклятие. Они не означают решительно ничего, поскольку схема,
принятая московской властью после некоего подобия дискуссии, очерчивала
какую-то конкретность на пять лет вперед. И было это более пяти
лет назад. Сегодня эти слова означают одно — любое деяние властей
предержащих, равно как любое их намерение, объявляется заведомо
легитимным. Даже если речь идёт об экзотической фантазии московского
архонта вроде той, что предписывает учинить в центральной части
стольного града поле для гольфа площадью 100 га.
Когда некто дерзает вопрошать о существе идеи эволюции той урбанизированной
территории, что в просторечье именуется городом Москва, этому
наивному существу невдомек, что как раз отсутствие какой бы то
ни было внятности было и остается условием самореализации для
верхушки могущественной московской бюрократии. Если принципом
является прикладывание изолированной инвестиции к другой инвестиции,
столь же, естественно, обособленной, а институт генплана озабочен
лишь тем, чтобы задним числом обосновать, что часть является элементом
системы, дивиться нечему.
Всякий вменяемый человек понимает, что ежели убрать светофор
на Пушкинской площади, то пробка стремительно переместится к Никитским
воротам по одну сторону и к Петровским воротам — по другую. Иного
результата быть не может.
Сколько-нибудь наблюдательный человек скажет, что наибольшая
сумятица в этой зоне происходит вовсе не у Пушкинской площади,
а на Трубной. Тот, чьи представления о трафике более продвинутые,
отдает себе отчёт в том, что главная проблема движения в Москве
— сужение проезжей части улиц и переулков вдвое-втрое за счёт
машин, которые некуда деть. То есть, имей город программу организации
многоуровневых "гостевых" паркингов как непременное условие любой
инвестиции, это было бы равносильно расширению всех проездов по
меньшей мере вдвое.
Но чтобы такую программу иметь, да ещё и неукоснительно осуществлять,
нужен отказ от системы фактически бартерных сделок (построй офис
и за разрешение его строить построй подземный переход), на которой
крепла и мужала вся лужковская модель управления. Не грех напомнить,
что ценовая спираль московского жилья в основе своей имела три
незатейливых мысли. Мысль первая — вынудить покупателя частной
квартиры оплатить ещё и квартиру, которую затем власть от собственного
имени предоставит очереднику по программе социального жилья. Мысль
вторая — прикрыть всю эту работу пеленой тайны, так что выяснить
реальные цифры не удавалось и самым упорным из числа московских
думцев. Мысль третья — обеспечить надёжную прибыль могучему строительному
комплексу, унаследованному от социализма, ни в коем случае не
допустив его расчленения на множество конкурирующих между собой
компаний.
Получилось. Москвичи en masse, получая доплаты
к пенсиям и бюджетному жалованью, радостно подтверждали на выборах
доверие к этой модели, тогда как волноваться по поводу изменения
норм застройки в состоянии единственно москвичи in loco,
столкнувшись с так называемой уплотняющей застройкой в любом дворе.
Так и не научившись действиям сообща, эти локализованные граждане
всегда оказываются в положении слабого и в соответствии с военной
доктриной древних китайцев (спасибо В.Малявину за труды просвещения)
терпят поражение до того, как выступают в поход.
Трафик — тяжелая штука в любом мегаполисе, и, казалось бы, не
грех привлечь к делу иноземных экспертов. Но столь дерзкая мысль
противоречит модели, согласно которой стольному граду довольно
и одного эксперта, который недавно посвятил целых полчаса, чтобы
объяснять непонятливому Норману Фостеру тонкости искусства архитектуры
при обсуждении зиждительства на месте наскоро порушенной гостиницы
"Россия".
Но это только так говорится — "трафик". В действительности же
вопрос о таковом режется на фрагменты, так что те, кто проектирует
под перекрёстком на Пушкинской (готов предложить название: Подпушье),
отнюдь не интересуются Никитскими или Петровскими воротами. С
другой же стороны, артистические концепты, вроде умножения колец,
как раз не режутся, поскольку столь грандиозная строительная программа
в высшей степени лакомый кусок для фирмы, имя которой известно
в тот же миг, как концепт обретает словесное выражение.
Заметим, кстати, что в своё время граждане Манхэттена не позволили-таки
проложить эстакаду через Гринич Вилидж и Сохо, предохранив от
коммерческого поругания и развала район, который и по сей день
сохранил себя как место обитания всевозможной художественно-дизайнерской
публики. Не позволили потому, что к локализованным там горожанам
присоединили свой голос обитатели других частей того же Манхэттена.
Перед нашим взором та же исходная ситуация — на "острове", где
в корпусах фабрики Эйнем (она же "Красный Октябрь") можно было
бы упаковать национальную столицу художественной жизни. Но ситуация
иная — потому как любая затея, в том числе и учреждения там Золотого
Острова для тех обитателей всей страны, кто успел грамотно легализовать
доходы различного происхождения, воспринимается столичным людом
как неотвратимое воздействие стихийных сил самой природы.
Как сказано у Екклесиаста, чего нет, того нельзя считать. Посему
и собралась в субботний полдень столь малая горстка противленцев
и на пятачке перед памятником было пустовато. На эту горстку "наше
все" взирало с приличествующим бронзе равнодушием.
|
