Закат архитектуры

И не просто распихала, отдав престижный бельэтаж дизайн­фирмам, представившим свой продукт с демонстративной просторностью. Кое-где в архитектурных уголках экспозиции можно было наткнуться на упрощенный донельзя генплан, а то и на поэтажные планы, но безраздельно царили макет и картинка. То ли как заманивающая рекламная акция, то ли с претензией на роль артефакта в чистом виде. Группа «АБВ» отметила свое пятнадцатилетие шикарным макетом некоего многофункционального комплекса над пересечением городских автомагистралей. Ни один вменяемый инвестор в России, разумеется, за изготовление такого нелетающего НЛО не возьмется даже из рекламных побуждений, но Россия тут ни при чем. И название — UFO? Moscow, и примечание к буклету «Патент № 30764 на полезную модель…» однозначно указывают: перед зрителем объект дизайнерского проектирования, способный приземлиться хоть в Дубае, хоть в Сеуле — везде, где найдётся экстравагантный заказчик, а связанности с архитектурной историей нет.

Если может везде — то это не архитектура, поскольку у той основой основ была привязанность к месту. Архитектура всегда была искусством серьёзным, к иронии не склонным. Двойственность положения современного архитектора, который все очевиднее становится монтажником элементов, разработанных компьютерной программой, естественным образом проявляется в защитной самоиронии.

Вот петербургская архитектурная фирма именует себя «Витрувий и сыновья», что, надо полагать, означает: улыбнись, прохожий, и порадуйся собственной образованности. Известные со времен бумажной архитектуры и несколько с тех пор постаревшие мастера воздвигли на бельэтаже симпатичную вавилонскую башенку под названием «Пенопларх».

Понимайте, как хотите.

Антон Кочуркин выставил там же, под названием «Вертикальный город», очень изысканные башенки из клееной фанеры, имитирующие компьютерные «фрактальные» композиции мастерской Захи Хадид. Кстати, одновременно с выставкой в ЦДХ в Аптекарском приказе демонстрировались четыре надувных пузыря, на фасадную стенку которых проецировались изображения композиций как бы зданий, как бы для Москвы, изготовленных в классах Венской академии архитектуры. Среди прочих композиций два столбика, увенчанные схемой человеческой руки в скребущем жесте и, соответственно, именуемые небоскребами. Утомленный серьёзной работой Александр Асадов на антресоли ярким плакатом скликал молодежь на Байкал — сооружать Шаман-город, представленный в макетиках из палочек и соломы.

При всём том конкурс «Золотое сечение», скромненько представленный в формате видеопрезентации на антресоли, показал немало вполне добротных работ, однако же, если к ним внимательнее приглядеться, проступает давняя неизжитая болезнь — недотянутость, а то и слабость работы с деталью. Вот, скажем, жилой комплекс «Авангард» в Москве авторства фирмы Сергея Киселева. Имя солидное, дом как дом, цилиндрический, но если сопоставить его с очевидным прототипом (фаллическая башня Жана Нувеля в Барселоне), то сразу заметно: там, где у Нувеля сложные цветовые растяжки в сочетании с горизонтальными жалюзи матового стекла, здесь мозаика открытых, элементарных цветов. В результате получается не подражание, вполне разумное и в истории зодчества вполне принятое, а почти пародия.

Между тем дизайн, представленный на «Арх Москве», классный.

Утонченный минимализм световых приборов немецкой фирмы, называть которую не буду во избежание упреков в рекламе, заставляет вспомнить хромированные стойки Миса ван дер Роэ на вилле Тугендхат. А рабочее кресло авторства Франсуазы Элен Журда, при всей функциональности, навевает воспоминания о лучших скульптурах Арпа или Бранкузи. Хватает на выставке и пышного интерьерного вздора, пока ещё столь любимого публикой с большими деньгами, которая в точности воспроизводит господина Победоносикова из «Бани» напрасно подзабытого Маяковского, так что на физиономиях стендистов проступает его «Вам какого Луя?». Для этих клиентов есть и Affresco — живопись хоть Боттичелли, хоть Ватто, с кракелюрами, переведенная на язык самоклеящихся обоев-фресок.

Но тут же рядом и другое. Металлический конструктор, представленный фирмой под агрессивным названием «Городские системы», не столь совершенен, но уже подтягивается к классу поверхностей, какими любит оперировать сэр Норман Фостер. Или душераздирающей красоты панели из Витмундского клинкера, который, как и сто лет назад, две недели обжигают на пламени горящего торфа при 1 200 градусах. Такой материал хочется то ли нежно погладить, то ли полизать, и, глядя на гамму его оттенков и блесткости, понимаешь: при таком материале простая, прямая стена уже превращает здание в драгоценность, способную пережить и тысячу лет. Материал к этому более чем пригоден, но для того чтобы вернуться к стене, а с ней — к архитектуре, нужно многое.

Отказаться от странной, но давно утвердившейся и потому едва ли не всеобщей убеждённости в том, что творчество — это всегда и непременно выдумывание чего-то нового. А ведь пару веков назад Лихтенберг уже мило высказался по сходному поводу: «Ах, как бы сказать что-нибудь оригинальное по поводу того, что никому ещё в голову не приходило!».

Пора бы вновь признать, что творчество — это нахождение способа наиболее точным образом ответить подлинным потребностям клиента: в данном месте, в соответствии с духом этого места, не изменяя вкусу. Не могу смириться с тем, что такого больше не будет, тем более что в мире есть архитекторы, которые невзирая ни на что, игнорируя моду, добровольно волокут ярмо великой традиции. Если же это племя исчезнет, результат очевиден: формообразование в связке с компьютерной программой, вследствие чего все продукты проектирования становятся похожими, так что конечная цель убегает с пугающей скоростью, тогда как собственно комфорт сожительства людей с постройками не интересует никого.

Ещё и масштаб имеет значение. Жить в очень красивых виллах Фрэнка Ллойда Райта было невозможно. Воссозданный к Олимпиаде Барселонский павильон Миса прекрасен и в его нынешнем виде, но при этом он так мал, что ко всеобщему удовольствию демонстрирует лишь самое себя. А вот бедные австралийцы, глядя на здание сиднейской оперы, никак не поймут, что делать с этой штукой, которую так и не удалось приспособить к чему-нибудь дельному. Вроде как символ и визитная карточка Сиднея, но ремонту не подлежит. Конечно, в то время когда Утцон моделировал тяжелые скорлупы оперы, компьютеров в распоряжении архитектора ещё не было, но урок Утцона от этого значения не утратил. У модной архитектуры есть одно убийственное качество — она не умеет стареть с достоинством. От продуктов классного дизайна этого никто не требует. Иные из них заслуженно попали в музеи, но здания в музей засовывают редко — разве что в рамках концепции советского поп-арта, как это случилось с домиками товарищей Ульянова и Джугашвили, или по соображениям археологов, как в Акротири на острове Санторини.