|
 —
Вы очень много ездите по различным городам Европы и России, занимаясь
проблемами развития городов. Как вы находите современную Ригу?
Рига, в принципе, выглядит неплохо. Я был приятно удивлен очень
добротным зданием Hansabanka. Это весьма элегантное строение,
но самое главное — это то, что за этим просматривается некоторое
будущее Риги. Намывная территория по Даугаве даёт колоссальные
шансы вдохнуть в город новую жизнь, не ломая старое. Есть в современной
рижской архитектуре и другие новые интересные решения. В частности,
мне очень нравится здание Рижской думы, где верхняя башня смело
входит в стеклянный свод. Это очень корректная работа. И с моей
точки зрения, здесь найден нерв реконструкции. Ведь, с одной стороны,
городу нужна модернизация — нелепо занимать позицию тупого охранительства.
Но очень важно, чтобы современность не была хамской. Есть много
проектов, где старое и новое интересно сочетаются. В качестве
примера можно привести новое здание Tate Gallery в Лондоне, где
старое здание электростанции и надстроено, и перестроено внутри,
да ещё и несет огромную надпись о текущей выставке. В строении
Рижской думы баланс старого и нового также выдержан. Но тут же
рядом на площади расположилась совершенно никчемная офисная постройка,
которая никак не играет с окружающей средой. И тут беда, поскольку
явно нет видения целого, не отработана система нормирования, которая
вырастает в правовом поле, но из общей эстетической культуры.
Ещё радует то, что очень много домов в Риге выглядят причесанными,
приведенными в порядок.
— А что из себя представляет Юрмала с архитектурной точки
зрения?
Очень по-разному. Здесь изначально была задана удачная схема
линейного города-курорта, и она сохранена. Есть огромное число
стареньких, но при этом достаточно скверных построек. Их замещение
новыми зданиями само по себе никакой драмы не содержит. Как всегда,
огорчительно то, что у заказчиков зачастую не хватает культуры
и вкуса. И часто видно, как хорошее профессиональное решение было
испорчено дурным вкусом хозяина. Очень много заброшенных домов.
Впрочем, куда важнее то, что эта зона живет. Из большого всесоюзного
курорта превращается скорее в спальный район Риги, но такова судьба
большинства курортов, расположенных на побережье северных морей,
— курорты сдвинулись к югу.
— Что вообще интересного, с архитектурной точки зрения, происходит
в больших городах России?
В Москве сложилась совершенно вымороченная ситуация, которая
поощряет дурной вкус начальства. Москва — это пока что феодальный
город. Гораздо интереснее обстоят дела в других городах. Нижний
Новгород нашел в себе энергетику, чтобы создать нечто вроде своего
собственного стиля. Он может нравиться или нет, но вы его без
труда опознаете. А вот Казань, которая имела возможность вложить
огромные деньги под своё легендарное тысячелетие, воспользовалась
ими неразумно. Снесено и построено много зданий, а вот вкус был
утерян.
Сегодня Россия переживает бум средних городов. Застраиваются
и перестраиваются такие города, как Курск, Тамбов. Ведь после
войны эти города не видели ничего, кроме стандартных коробок.
Сейчас они начинают выращивать своё "Я". Они стали издавать о
себе книги. Пермь издала книгу "Пермь как текст". Саратов замечательно
продвинул историческую сторону городской среды. В том же Саратове
на одной из главных улиц можно найти интернет-кафе под названием
"Бешеная мышь". В Москве и в Питере такого никогда не будет. Средние
города — это большая ценность, и очень важно это сохранить или
вырастить заново.
Это в особенности касается такой небольшой страны, как Латвия.
Очень важно, чтобы такие города, как Тукумс или прелестный маленький
Валдемарпилс (в котором я когда-то был и получил массу удовольствий
от музея старой техники, пожарного музея, восстановленной небольшой
усадьбы, где было так хорошо проводить семинары), сохранили своё "Я" и осознавали город как корпорацию граждан. Иначе все будет
подавлено Ригой и причесано под один стандарт.
— Что можно сделать для того, чтобы в Латвии произошел тот
самый бум средних городов, который наблюдается сейчас в России?
В Латвии обязательно должна быть национальная программа развития
Латгалии. Ведь там огромные ландшафтные ресурсы и возможности.
Та же Эстония сделала один очень важный рывок — там проложили
велосипедные трассы по всей стране, и множество местных ферм стало
фактически обслуживать трассу дикого туризма и подкармливаться
на этом. За этим уже стоит видение территории, а не просто отдельного
населённого пункта.
Я, конечно, не вправе судить, так как слишком мало знаю о новой
Латвии, но у меня создалось впечатление, что пока ещё нет настоящей
проработки развития её провинций, где в расчёт берется все без
исключения — от чистой воды до непьющих людей.
В своё время замечательно проявили волю исландцы, которым удалось
сберечь свой язык, телевидение. Они даже пошли на регулирование
телепередач американской радиостанции, потому что понимали, что ещё чуть-чуть — и никакой Исландии, кроме герба и флага, не останется.
Это серьёзная ситуация, особенно в объединенной Европе, которая
тянет за собой помимо больших экономических успехов ещё и целую
кучу проблем. Сегодня это вопрос завтрашней идентичности. Латвия
не может ограничиваться Ригой, и если не будет реализуемой программы
по Латгалии, то само существование Латвии может стать под вопросом.
Однако эти вещи нельзя сделать силами бюрократии. И нельзя сделать
силами разрозненных энтузиастов. Нужно выстроить площадку для
открытого диалога.
— Каким же образом это можно сделать?
Один из путей — это мобилизация экспертного сообщества. Прежде
всего университетов как переговорных площадок, где работают люди
не при чинах, а при компетенции. Огромный ресурс высшей школы,
очень часто не использованный и не задействованный, только ждет,
чтобы к нему обратились. Хотя иногда, правда, эти люди сами об
этом не догадываются, потому что привыкли, что к ним никто не
обращается. У меня создалось впечатление, что на всем постсоветском
пространстве это самый большой ресурс, который до сих пор остается
незадействованным.
— Есть ли какие-нибудь конкретные проекты, которые удалось
таким образом реализовать?
Весь прошлый год я работал со столицей Чувашии — городом
Чебоксары. Небольшой городок, почти полмиллиона жителей, неплохая,
живая республика. Но там не было своей архитектурной школы. И
что делать? Средств на привлечение сильных экспертов у них тоже
нет. Мне хватило хороших отношений с Казанской архитектурно-строительной
академией для того, чтобы дипломные работы студентов были выполнены
на некоторые проблемные темы в Чебоксарах. Студентам предлагалось
подумать на тему, что делать с автомобилем в городе, как реконструировать
квартал, как решить вопрос социального жилья. В результате творческая
энергия не только самих студентов, но и их научных руководителей
была прекрасно реализована. Потом Казанская архитектурная школа
сделала пять очень интересных архитектурных проектов для города
Ижевска. У города появилась возможность выработать свою позицию
по отношению к ним. В Чебоксарах это привело к совершенно другой
градостроительной политике. И уже в этом году я
там руковожу конкретной работой по реконструкции территории в
40 гектаров.
— Одна из проблем Риги — это Московский форштадт, где много
деревянных домов, находящихся в очень плохом состоянии, но которые,
тем не менее, признаны культурной ценностью. Их реконструкция
— дело очень дорогостоящее, и ни муниципалитет, ни частный сектор
не берутся за их восстановление. Вот уже несколько лет ведутся
споры о том, как сохранить этот район и стоит ли вообще это делать.
Каким образом, на ваш взгляд, можно решить эту проблему?
Сохранить целиком нельзя. Это просто утопия.
У Латвии нет сейчас таких денег, и быть не может. Поэтому чрезвычайно
важно понять, что есть вещи неотвратимые. Надо отобрать так называемые
"реперные точки", тот абсолютно необходимый минимум, который сохранит
преемственность исторического движения. В этом смысле огромные
затраты на восстановление Дома Черноголовых понятны — был уничтожен
символ, и символ же был восстановлен. Причем восстановлен, на
первый взгляд, достаточно прилично. И даже честно написано на
фронтоне: "реновация 1999 года". И это тоже очень важно — не надо
лгать, не надо выдавать новое за старое. Но пытаться восстановить
так весь старый город, и тем более весь Московский форштадт, —
это нереально. Попытаться сберечь все — значит не сберечь ничего.
Просто эти здания сначала развалятся, потом в них поселятся бомжи,
начнутся поджоги и т.д. Гораздо выгоднее идти на разумную хирургию
и понимать, что в некоторых случаях отнять ногу означает спасти
жизнь. Другой вопрос — как сделать это с меньшими потерями. Очень
жаль, что нет конструкции, которая наработана в США или Великобритании,
так называемый National Trust. Когда есть концентрация публичных
денег, позволяющая выкупить дом и продать за один лат, при условии,
что кто-то его восстановит. Что-то можно "поднять" на деньги европейских
фондов. И, конечно же, необходимо создать промежуточную гражданскую
структуру, которая начнет внушать ценность старого не казёнными
методами, а действуя через экспертное сообщество.
— Был ли у вас опыт создания таких механизмов?
Был. Это очень трудоемко. Это требует не столько денег, сколько
времени, энергии, душевных сил. Ведь всех надо уговорить, а это
зачастую очень непросто. Вот вы говорили о деревянной застройке.
Ещё очень давно, в самом начале перестройки, я работал с маленьким
волжским городом Старицей. Маленький городок с очаровательной
деревянной застройкой, причём на многих домах сохранилась богатая
резьба. Попытка города восстановить хотя бы часть этих домов из
бюджетных средств показала, что на восстановление двух домов ушла
бы половина городского бюджета. Мы сделали одну простую вещь —
в средних школах всё равно существует нечто вроде уроков труда,
на которых дети делают Бог весть что. В музее есть люди, которые
по природе своей готовы заниматься любимым делом практически бесплатно.
Кроме того, у них сохранился огромный материал фотографий, чертежей
и т.д. На деревообрабатывающем предприятии всегда есть обрезки
досок, которые часто по лености своей люди просто сжигали. Задача
— как из трёх минусов сделать один плюс. И на уроках труда в школе
стали делать реальные наличники окон для этих домов, и подростки
сами их укрепляли на месте. Тот, кто это сделал, уже не даст их
разрушить. Таким образом одним "выстрелом" решились несколько
вопросов — город понял, что музей и знания, которые в нем законсервированы,
— это ценность, а школьники — это ресурс. И оказалось, что кое-что
таким образом можно восстановить.
— Одна из актуальных проблем как для России, так и для Латвии
— это проблема муниципального жилья. Как она решается в России
и есть ли какой-то просвет в этом вопросе?
Недавно во втором чтении был принят Жилищный кодекс России. Этот
законопроект создавался в течение очень долгого времени и стал
рычагом, открывшим поле для решения вопроса социального жилья.
Одна из проблем заключалась в определении понятия социального
жилья. С одной стороны, оно не может быть ниже какого-то человечески
достойного комфорта, с другой стороны — его цена не может выйти
за определённые пределы. Грубо говоря, мы не можем себе позволить
социальное жильё с лифтом — это слишком дорого. Тем не менее решать
эту проблему придётся. Я сейчас руковожу проектом в Чебоксарах,
где мы, с одной стороны, пытаемся задать новые стандарты недорогого,
по московским меркам, коммерческого жилья (ведь в Чебоксарах просто
нет такого количества денег) и одновременно выработать приличные
стандарты социального жилья для тех, кого будут переселять из
сносимых домов. Тот участок, над которым я работаю, — это 270
домиков. Значит, жильём нужно обеспечить около тысячи человек.
Средств у них на это нет, а само жильё практически ничего не стоит
— там нет ни канализации, ни водопровода. В старых городах остались
целые зоны таких заброшенных районов, которые располагаются в
неудобных местах. Районы, где нельзя было поставить панельные
дома, просто вычеркивались из памяти городской власти. Впрочем,
окончательно этот вопрос ещё не решен.
Насколько я понимаю, в Латвии назревает чудовищная проблема с
необходимостью выселения неплатежеспособных людей. Но их же нельзя
выкинуть прямо в чистое поле. Поэтому для решения этих проблем
придётся много работать — напрягаясь и с новыми материалами, и,
возможно, с использованием рабочей силы самих жителей (как это,
кстати, делалось в советское время в конце 50-х годов, когда люди
зарабатывали себе квартиры трудом).
Отчасти такого рода задачами занимался мой британский друг Род
Хакни в 70-е годы, решая вопросы социального жилья в депрессивных
английских промышленных городах в районе Манчестера, где его личные
огромные усилия были потрачены на то, чтобы научиться использовать
старые материалы от разбираемых домов. На то, чтобы выяснить,
какие операции могут делать сами жильцы. Здесь нужно напрягать
воображение, идти на риск и, о чем очень часто забывают, заниматься
социальной работой. Ведь тот, кто сегодня нищ, необязательно будет
таковым всегда. А самое главное — чтобы дети этого человека не
были нищими, чтобы они вырастали в другой атмосфере.
|
