|
В этой беседе мы не планировали затрагивать градостроительные
проблемы. Нам был интересен сам человек, его представления, мысли,
эмоции, которые порождает в нем город. На вопросы «ДИ» отвечает
доктор искусствоведения, заведующий отделом дизайна НИИ теории
и истории изобразительных искусств РАХ, профессор Московского
архитектурного института, действительный член Международной академии
архитектуры и Зальцбургского семинара планировщиков городов, генеральный
директор издательства «Европа», президент Национальной академии
дизайна, член Общественной палаты Российской Федерации Вячеслав
Леонидович Глазычев.
ДИ: В образе каждого города что-то привлекает, чтото
оставляет равнодушным, что-то раздражает. Вы видели множество
городов мира, и можете ихсравнить. В чем их сходства, особенности,
отличия. Возможно, благодаря такому сравнению может родиться обобщенный
образ города?
Глазычев В.Л.: Это хороший вопрос, но я боюсь,
что обобщенный образ окажется беден, так как будет определяться
через свою противоположность, через то, что не является городом.
В этом смысле город, если он не представляет собой просто скопище
домов, это прежде всего богатство и разнообразие впечатлений.
Это возможности выбора занятий, места и типа проживания, выбора
деятельности, выбора местонахождения, возможности уединиться или
быть в толпе, оставаться в каменных кулисах или вскочить в зелёный
оазис. Вот что такое полноценный город, который дает возможность
этому всему проявляться в полной мере.
Таких городов, к сожалению, не так уж много, некоторые стирались,
как резинка и карандаш, некоторые восстанавливались заново, некоторые
создавались слишком сразу, это, конечно, выглядит очень красиво,
законченно, но при этом и очень статично.
Например, центр в Нанси — прелестный классицистический ансамбль,
но он не меняется и поэтому очень скоро приедается, как какие-то
вещи в своем доме, которые уже не замечаются. В этом отношении
старые города более полнокровные, потому что в них наслаивались
порядки, привносимые каждым поколением, каждой эпохой, способы
видимости, организации пространства...
Здесь за углом ты не знаешь, что тебя ожидает. Этот момент тайны,
неожиданности, непредсказуемости может быть самым восхитительным
в городе, этим он даже превосходит природу, при всей её очаровательности.
Кстати, под понятием "город", мы все подразумеваем центральные
города, а не бесконечные пригороды, возможно удобные, но однообразные
и скучные, одномерные. Вот, например, Лондон или Москва обладают
яркой непредсказуемостью. Вы спускаетесь с горки, с Бульварного
кольца, идете к Солянке, и что окажется за поворотом переулка,
даже не предполагаете. Вдруг возникают палаты XVII века, а напротив
них громоздится промышленный модерн маленькой трансформаторной
станции или выскакивает смешная, уже ушедшая в прошлое пожарная
часть, с огромными воротами... Вот эта прелесть наслоения неожиданностей,
визуальных впечатлений имеет огромное значение для города. Но
и механические движения играют немаловажную роль в восприятии
города. Так, в Нью-Йорке надо напрячь шею, задрать голову, чтобы
поймать кусочек неба, и в этом есть свой восторг, особый полет.
А повороты на узких улочках средневекового города? Они часты в
Италии, перед вами могут неожиданно оказаться четыре лестницы,
бегущие в разные стороны. Это и будет совокупный образ этого города.
Такие вещи создают театр жизни, от которого человек приходит в
восхищение. И в этом отношении город — глубоко художественное
явление, хотя в основном не по художественным соображениям он
создаётся по кусочкам.
Надо учитывать и то, что наше восприятие организуется по-разному.
Например, сегодня мне хочется видеть роскошный порядок петербургского
центра, но завтра меня начинает утомлять его монотонная организованность,
огромная протяженность, единый ритм. Порой мне хочется чего-нибудь
безобразно московского, где что-то откуда-то вылезает постоянно — то главка церкви, то верхушка какого-нибудь офиса. В городах
мне нравится и то, и другое, и третье. И прелесть в том, что есть
арабские города со своими скученными местами, как вздох облегчения,
старый сук (рынок), мечеть и дворы. И есть восхитительные северные
европейские городки, в которых всего немного, но всё очень уютное,
иногда даже смешное. Есть и солидные города, построенные из хорошего
камня, как, например, Эдинбург. Идешь, и перед тобой вдруг возникает
четырнадцатиэтажный небоскрёб XV века, и в нём и по сей день живут
люди. Появляется ощущение причастности ко времени, к смене эпох,
стилей. И когда в городе это все присутствует и в обилии, мне
хорошо.
В этом отношении Париж беднее Лондона, при том, что в Париже
есть восхитительные уголки, но он гораздо более имперски однообразен.
Однако это моё индивидуальное восприятие. Образ города складывается
не только через восприятие глаз, зрительного впечатления, но также
и переживаний, эмоций, связанных с тем или иным местом, памяти,
вычитанной из книг, и памяти собственной биографии, памяти о том,
что здесь, возможно, был дом, в котором жили твои прабабушка и
прадедушка. Все складывается в единую мозаику, город становится
коллективным искусством поколений, и этим он разительно отличается
от авторской работы даже самого талантливого художника.
ДИ: А смогли бы вы назвать, например, самый нелепый
город, но при этом интересный и очаровательный в своей нелепости.
Глазычев В.Л.: Я не думаю, что эта задача выполнима,
так как город всё-таки делался для жизни, иногда в него привносилась
дурная мысль, и таких примеров много, но в целом, поскольку это
среда обитания, а обитать в городском пространстве человек умеет
уже более десяти тысяч лет, то совсем нелепым город быть не может.
Но нелепости в нем случаются, иногда они по-своему очаровательны.
Так, скажем, Полтава в классическую эпоху "разжилась"
огромной круглой площадью, вокруг которой выстроились двухэтажные
домики, и, разумеется, это пространство вызывает улыбку, как подросток-переросток
своей неуклюжестью. Или город Тихвин, где тоже присутствует центральная
площадь, которую спроектировали, как в Петербурге, но положили
её на большой уклон, поэтому одна сторона площади превышает другую
на пару сажен. Площадь психологически ассоциируется с плоскостью,
и вообразить её стоящей дыбом, сложно. Это тоже из породы нелепиц,
но они компенсированы другим. В Тихвине это лестницы, обитые со
всех сторон досками: получились кубистические объемы; и монастырь,
отражающийся в воде прудов, и шлюз на реке настолько гармоничны,
что эта нелепица площади оказывается небольшой жемчужиной, и в
памяти застревает уже в художественном качестве, а не как функциональная
нелепость. И такие вещи можно найти повсюду. Тот же некрополь
на Красной площади есть вопиющая нелепица, такого не бывает, но
это есть. В самом центре Манхэттена вы наталкиваетесь на маленькое,
заботливо сбереженное кладбище при церкви, которое вызывает чувство
умиленности и среди этого бешеного мегаполиса приобретает особый
знак — сохранения своей истории. Многие города мира полны таких
неожиданностей, которые в одной логике будут нелепыми, в другой — милыми. Недаром мы говорим: нелепо мила.
Вот это очень важно, поскольку увеличивает богатство разнообразия,
как всякая неправильность, такой хромой ямб. В городах таких хромых
ямбов сколько хотите. Например, дом встал посреди улицы, и воспринимается
как памятник безумному упорству жильцов, которые не захотели продавать
его на снос. В этом отношении город очарователен тем, что он всё
ухитряется переосмыслить.
ДИ: Если говорить о Москве, как она соотносится с
другими городами? Образ Москвы, каков он в вашем представлении?
Глазычев В.Л.: Москва прелестно хаотична, и в
этом её специфика. Её планировочная система совершенно неудобна,
даже абсолютно не годится для мегаполиса, но она такая. Неправильные
в плане кварталы, такие же есть и в Париже. Психологически квартал
должен был быть прямоугольным, а он трапеция или треугольник:
трудно ориентироваться и понять, куда же тебя выведет эта улица.
В Москве очень легко заблудиться. И мера этой хаотичности здесь
очень велика, этим она по структуре организации ближе к восточному
городу, чем к европейскому, причём большому, такому, как Пекин,
Дамаск. Сейчас, когда старые постройки замещаются новыми, многоплановость
и неожиданность ракурсов сохраняется. Этим город опознаваем, тождественен
себе. Столкновения профессионалов на эту тему происходят в основном
по одному вопросу. Есть классические охранители, которые исходят
из того, все, что делается сейчас, заведомо хуже, того, что делалось
раньше.
Охранители считают, что все надо сохранить. Но так города жить
не могут, невозможно все сохранять. У меня есть книга "Утраченный
Нью-Йорк", опознать его сегодняшние улицы просто невозможно,
а это всего-навсего 30-е годы ХХ века. Остался Манхэттен, но он
уже даже не город, а явление, знак.
Есть вещи, обладающие очевидной уникальностью, и сохранение
их вне обсуждения, абсолютный "якорь", на котором все
держится. Но очень много старой, довольно нищенской, за медные
копейки сделанной некрасивой архитектуры XIX. Держаться за неё
только потому, что она XIX века — абсурд. Здесь нужны такт, понимание,
культура. Вроде того, что строится сейчас на Остоженке, где Александр
Скокан делает новые дома, но сохраняет и масштабность, и внутренние
дворики, и это опознается, как поросль старой Москвы при всей
модерновости языка.
Если удастся сохранить качества непредсказуемости, неожиданности,
сложности, а не сухой геометричности, то город не потеряет своего
лица. Вкус и культура — это уже другое дело. Бывают неудачные
проекты, в ненужном месте, но со временем их можно разобрать.
ДИ: Вкус и культура ведь не берутся ниоткуда...
Глазычев В.Л.: Да. Это ставится образованием,
привычкой. Поэтому питерская школа отличается от московской. Человек,
родившийся и живущий в мерной логике пространств, и проектирует
иначе, чем человек, органично себя чувствующий в московском хаосе.
Когда отсутствует внутренний контроль, культура, лезут вещи не
масштабные. Но нет критерия, по которому всё оценивается, сопоставляется.
Один художник не может быть цензором для другого художника. Это
проблема общей культуры обывателя, журналиста, банкира, заказчика.
Нуворишскую стадию проходили все города мира, и во всех городах
много скверной архитектуры.
У русских особая черта сознания, мы очень нежно относимся к
ветхому, старому, что отчасти продиктовано жизненной необходимостью.
Поэтому определённое равновесие здесь — вещь деликатная, и устраняется
со временем. Нет ничего страшного: когда это станет экономически
целесообразным, плохой дом сломают и поставят на его месте другой.
Культура в этом отношении — очень мощный выдавливающий, регулирующий
фактор.
ДИ: Существует ли место, район или ансамбль в Москве,
которые могут определять её как современный город, как город будущего?
Глазычев В.Л.: Есть несколько переулков между
набережной реки и Арбатом, где я вижу, что Москва — это город
будущего. Там хорошо соединились старые дома и новые.
Понимаете, создать в один присест суперсовременное пространство
можно, но это безумные деньги, ведь непросто добиться той имитации
сложности, которая нарастает со временем сама, и в Москве таких
новых мест нет. Всё новое в городе подавляет свое окружение, а
не вбирает в себя. А вот, скажем, маленький пятачок у театра на
Таганке, включая театр, поймал пространство — это задало стиль
и стало своеобразным камертоном. Там где многослойность "ловится",
пространство получается. Так это получилось даже в паре "щелей",
ведущих к Новому Арбату со Старого Арбата, в таких вещах есть
дух Москвы, её характер, соединение старого и нового. Для новой
архитектуры, чтобы вписываться, нужно уменьшиться в кубатуре,
надо чувствовать ритм, размер, объём.
Удачное пространство у станции метро "Новослободская",
где возник торговый центр, он "сел", пришёлся по размеру
этому месту. По переулкам таких мест и зданий много. Магистралям
пока везёт меньше.
ДИ: Поговорим о новых "спальных" районах.
Глазычев В.Л.: Все города периферии схожи своей
одинаковостью, серостью. Много хаотичного, это опять идет и от
нехватки культуры застройщика, и от того, что дефицит жилья очень
большой, и эстетический критерий у покупателя неотработан. Всё
растет вроде само по себе, ничто ни с чем не сочетается, но это
по-московски.
ДИ: Если говорить об образе города будущего, вообще
он существует?
Глазычев В.Л.: Во-первых, всё складывается здесь
и сейчас. И все попытки сделать города будущего внятно различаются
по эпохам. Конец XVIII века — аристократический тип культуры,
в которой задает порядок монарх, государь. Так это было с Петербургом
и Вашингтоном — вообще в этих городах много общего. Форма определялась
самой структурой бытия. В этих городах ясно, кто задавал тон,
и никто не ставил это под сомнение. Демократический тип города
в принципе не поддается тому, чтобы вписать его в некую единую
формулу, хотя попытки были: так создавались Бразилиа, Чиндигар.
Бразилиа, конечно, эффектна длинными эспланадами, по которым гуляют
страшные ветры, но сам город вопреки замыслу стал разрастаться
около водохранилища. Город будущего — это тип существования, в
котором нет единой, задающей вкус инстанции. Поэтому единого образа
у будущего не может быть, город мозаичен, и само будущее ответит
на вопрос, что оно сочтёт ценным, сохранит, а всё менее интересное
заменит другим. Понимаете, образ города — вещь непроектируемая.
И в этом отношении самый точный образ города будущего задан Интернетом.
Все психологически удобно, функционально.
Мне кажется, что уплотнение будет продолжаться возле центральных
ядер. И в этом отношении Москва будущего — это центр "Мега"
у дороги, но это близкое будущее. Уже сейчас люди приезжают отовариваться
не в центр, а на окраины, в торговые комплексы. Так у центра появляется
шанс стать местом более зрелищным, и в идеале центр должен прирастать
театрами, мюзик-холлами, роллердромами, т.е. стать насыщенным
и разнообразным. Будет ли это происходить, я не знаю, но, скорее
всего, будет, так как театр на периферии — абсурд. А вот жильё
будет постепенно выдавливаться из центра, за исключением небольших
островков.
Меня недавно спрашивали по поводу фабрики "Красный Октябрь".
Самое обидное будет, если власти там сделают дорогое жильё и неудобные
для жизни гостиницы. Эти фабричные корпуса так и просятся под
мастерские и галереи. Такое место, как остров, вообще идеально
для интенсивной культурной жизни, в которой могут быть и шопинги,
и все что угодно, но как часть культурной жизни. Надеюсь, так
оно и произойдет.
Например, во всём мире сейчас наблюдается уход офисов из центра,
так как это очень дорого, неудобно парковаться, далеко от места
жительства, потому пустующие офисные пространства в небоскрёбах
Торонто, Чикаго — это распространенное явление. Будущее в относительно
демократическом обществе лепится из множества воль, желаний и
общего поля тяготения. Но чтобы регулировать это поле тяготения,
нужна выработка серьёзного общественного мнения, а это требует
времени. Поэтому спешка приносит малоувлекательные результаты.
Так, в спешке строили Тольятти, Набережные Челны. Это антигорода
в чистом виде. Хотя сейчас благодаря коммерции в Тольятти хотя
бы некоторые кварталы зажили.
ДИ: Не в этом ли причина возникновения науки видеоэкологии,
которая рассматривает соответствие городской среды психике человека.
Глазычев В.Л.: Ещё в юности в НИИ эстетики я сталкивался
с их ислледованиями. Вас сажают в тёмную комнату, показывают подобранные
картинки и фиксируют результаты. Но живое восприятие — иное. Однако
доля правды есть во всяком заблуждении, в том числе и в этом.
Потому что много лет назад в тех же Набережных Челнах я провел
эксперимент. В школах города дети 11-12 лет рисовали на тему "Мой
город". Кипы этих рисунков выявили пугающую тенденцию: дети
рисовали тесное пространство, испещренное горизонтальными и вертикальными
линиями, люди и машины были втиснуты в сетку швов между панелями
домов. Однако массовым явлением в этих рисунках было то, что дети
всячески разукрашивали эти серые дома, ставили цветочки на окна,
рисовали яркие занавески, то есть они испытывали эстетический
голод. А вот в Тихвине, где присутствовали и панельные, и старые
деревянные дома с красивым декором, рисунки детей были другие — живее, насыщеннее, богаче, там людям не приходилось компенсировать
бедность среды. Вопрос в мере разнообразия, разнообразия, не переходящего
в абсолютный визуальный хаос. Возможны ситуации эстетического
голода, но возможно и утомление от хаоса.
ДИ: Есть мнение, что в бедном, однотипном пространстве
вырастают ограниченные люди. Как вы это можете прокомментировать.
Глазычев В.Л.: Знаете, есть хороший контраргумент:
ничего омерзительней греческого классического города придумать
невозможно: глухие стены, маленькие слепые окошки наверху, тяжелые
двери, никакой зелени, и тем не менее у них получилось неплохое
искусство. То же самое можно сказать о классическом городе Ближнего
Востока: пыльные дувалы, глухие двери, а тем не менее создавали
достойные вещи. Поэтому боюсь, что такого лобового определения
нет. Но среда, естественно, накладывает на человека свой отпечаток.
ДИ: Скажите, а есть ли у вас любимый город?
Глазычев В.Л.: У меня нет любимого города как
абсолютного целого. Но есть кусочки, которые мне очень близки.
Как ни странно, это и Чебоксары, в котором присутствует и грамотное
соединение послевоенной архитектуры, очень богатого рельефа, есть
огромная река, и вообще есть ощущение скромной ухоженности, любви
горожан к этому месту. Но город стал таким лишь в последние 10-12
лет, раньше это была изрядная дыра.
Есть кусочек Нижнего Новгорода, например гигантский перепад
откоса над рекой и открывающийся простор, неплохая архитектура
эклектики XIX века по набережной дает замечательное ощущение,
там вольно дышится. Очень люблю Лондон — вид из Люксембургского
сада, мне нравится чудо Центрального парка в Нью-Йорке — вылепленный
художником гигантский массив, сквозь который короной поднимаются
пестрые небоскрёбы. Это одно из мест, где дух захватывает.
Ну а про итальянские города что же говорить — они прекрасны.
Даже такой, казалось бы, скучный город, как Генуя, поражает взлётами
лестниц. Но вот вам пример: когда я в первый раз оказался в Париже,
у меня свидания с этим городом не получилось, хотя я теоретически
хорошо его знал. Но психологически он меня в себя не впустил.
Через несколько лет я вернулся и стал обходить его улица за улицей,
не торопясь, и начал понимать, что город меня обволакивает.
С городом надо сжиться. Иногда он сразу охватывает тебя восторгом,
а иногда раскрывается постепенно. Когда говорят, что влюблён в
город, надо уточнять, а во что именно. Всегда это связано с памятью,
например, память о прекрасном романе, и этот город останется для
вас самым романтичным, чтобы в нём ни было. В этом прелесть живого
образа города и его отличие от самого изощренного шедевра, живописного,
скульптурного — они не меняются (во всяком случае сильно), а в
городе всё постоянно движется, бликует и меняется. Это и есть
его главная специфика.
|
