|
О городе, рационально организованном с градостроительной,
архитектурной, социальной, экономической, политической и прочих
точек зрения, испокон веков мечтали великие учёные и мыслители.
Но удавалось ли им продвинуться дальше проектов? Реализуема ли
мечта об идеальном городе? Что нужно для комфортной жизни в современном
мегаполисе? Должны ли жители города принимать участие в его судьбе?
Об этом и о многом другом рассказывает доктор искусствоведения,
профессор Московского архитектурного института, заведующий кафедрой
управления территориальным развитием АНХ при Правительстве РФ
Вячеслав Леонидович Глазычев.
— Идеальный город — утопия или реальность?
 Глазычев
В.Л.: Мечта об идеальном городе в большей степени характерна
для XV—XVI веков. В это время выходит много сочинений об идеальных
городах. Десять лет назад я перевел «Трактат
об архитектуре» итальянского архитектора XV века Филарете
(Антонио Аверлино) — в нём описан самый совершенный для того времени
проект, регламентирующий всё, вплоть до шевронов на форме гимназистов
и их меню. Разработанный для герцога Сфорца, этот проект учитывал
интересы всех слоёв общества и подразумевал гармоничное развитие
всей инфраструктуры. Но чтобы построить этот город, нужно было,
как и сочинил Филарете, найти философский камень: уже в те времена
было понятно, что это безумно дорогая затея.
Если перескочить через века, то я бы назвал два реально существующих
города. Один из них был идеальным многие столетия — это Венеция.
Сейчас он превратился в туристический центр, но на протяжении
веков там благодаря невероятно тонкой балансировке интересов разных
социальных и этнических групп не было ни восстаний, ни забастовок.
Даже несмотря на экономический упадок, Венеция оставалась потрясающе
гармоничным городом до наполеоновских времен.
А сегодня жив идеальный город совсем другого типа — это американский
Рестон, штат Вирджиния. Он был построен в 1960—1980-х годах благодаря
фанатическому упорству замечательного девелопера Роберта Саймона,
который вложил в этот проект все свои средства. Изумительно спланированный,
тонко отрежессированный по свободе выбора типа застройки, Рестон
стал воплощением концепции города-сада и библией градостроителей:
его изучает уже второе или даже третье поколение, но повторить
этот шедевр пока ещё никому не удавалось.
— Почему?
Глазычев В.Л.: Потому что это невероятно трудно.
Надо не просто красиво спланировать город, учитывая особенности,
скажем ландшафта, — это умеют многие. Важно сбалансировать проект
и осуществить его, не нарушая гармонию целого. Чтобы создать притягательную
для людей среду, требуется невероятная дисциплина. Но обычно инвесторы
спешат, власти упрямы и не готовы менять правила ради интересной
идеи. Рестон не повторить ещё и потому, что он появился благодаря
редчайшему сочетанию случайностей: потрясающего таланта и воли
одного человека, который приглашал хороших архитекторов и притягивал
своей харизмой инвесторов, и временного желания нефтяных компаний
(Mobil, Exxon и др.) заняться недвижимостью. Чудеса, как правило,
случаются однажды.
— Расскажите, пожалуйста, о какой-нибудь реальной попытке
повторить это чудо.
Глазычев В.Л.: Такой пример: мощнейшая — и с менеджерской,
и с финансовой точки зрения — корпорация Disney построила в графстве
Орландо (США, штат Флорида) город Селебрейшн. И хотя его создавали
известные архитекторы, получилась, по сути, золоченая клетка —
искусственный город с невероятно жёстким ограничениями, вплоть
до того, что занавески там можно вешать только белые. В этот проект
не была заложена возможность гибко реагировать на изменение модуса
жизни. И население там подобралось соответствующее: люди определённого
типа — дети-переростки, сохранившие мечту о диснеевском мире.
Делать там совершенно нечего — и жив он только благодаря субсидированию.
Рестон же — настоящий полноценный город. Не случайно туда перебрались
власти округа и штаб-квартиры некоторых солидных компаний.
— В чём ещё секрет притягательности Рестона? Вы говорили
о сбалансированности…
Глазычев В.Л.: Рестон — идеальный город в смысле
балансировки интересов. Люди разного достатка там не мозолят друг
другу глаза — ни бедностью, ни богатством. Это достигается благодаря
грамотному зонингу, то есть определению типа территории (скажем,
только под жильё, коммерцию, производство), минимальных размеров
земельных участков и минимальной стоимости недвижимости. Если
у меня на постройку дома есть, скажем, 200 тысяч долларов, я не
буду соваться туда, где по правилам следует возводить дома за
500 тысяч — я обойду этот район стороной, даже если он мне очень
нравится. Возможно, это жестокая, но действенная схема имущественной
сегрегации. Этим, кстати, Рестон отличается от Москвы, где богатство
бьёт в глаза. Кроме того, в Рестоне есть разнообразие и свобода
выбора — занятий, образа жизни, структуры семейного бюджета. Без
соседства с крупным городом (Рестон расположен в получасе езды
от Вашингтона) сегодня обеспечить такое богатство нельзя. Однако
слишком близкое соседство тоже плохо: города просто наползают
друг на друга. Это очень тонкие материи, для которых необходим
точно срежиссированный диалог жителей и концептуальных планировщиков.
Кстати, такой диалог был блистательно «поставлен» в Денвере (США),
в Ванкувере (Канада) — но это огромная редкость. В Европе подобная
попытка (в новом голландском городе Алмере) почти провалилась
из-за этнической миграции. Появление плохо интегрируемых анклавов,
самопроизвольных гетто — одна из современных драм, нарушающих
гармонию сожительства, разрушающих города как корпорацию групп
и слоев жителей.
— Можно ли решить эту проблему?
Глазычев В.Л.: Никто не знает. Пока господствовала
концепция «плавильного котла», ассимиляции, всё решалось естественным
путем. Когда поток этнических мигрантов стал возрастать, когда
они начали самовоспроизводиться, оставаясь чужими для веками складывавшейся
культуры, возникла серьёзная проблема. И как её решать — непонятно.
Это настоящая трагедия XXI века.
— Хорошо, положим, идеальный город — это почти утопия.
Тогда давайте поговорим просто про современный город, удобный
для жизни. Каковы его составляющие? Наверняка критерии за последнее
время изменились.
Глазычев В.Л.: Конечно. По сравнению с моделями
XVIII—XIX веков ситуация радикально изменилась: если раньше город
прирастал к производству (необязательно промышленному — старые
столичные центры строились вокруг «производства власти») или коммерции,
то сейчас, наоборот, коммерция идет к городу. Сегодня фирма (например,
Toyota или Volkswagen — они как раз искали себе места в России)
выбирает локализацию с оглядкой на культурный климат, наличие
транспортных магистралей, возможность, скажем, отправить детей
в школу с преподаванием на родном языке (на японском для
наладчиков Toyota). Это важнее, чем голая производственная линия
на дешевой площадке, — а ещё совсем недавно было иначе.
Кроме того, сейчас большое значение приобретают многообразие
и толерантность — когда не один модус поведения, а все, кроме
криминального, считаются нормальными. Когда гей-сообщество находит
свои кварталы, само начинает их «окучивать» и жить своей жизнью;
когда артистические группы находят свою нишу, пти-буржуа — свою.
Город прошлого, скажем Рим или Париж, мог быть прекрасен, но он
был чрезвычайно жесток и не принимал многообразия. Три четверти
Лондона — это дома с совершенно одинаковыми входами, мостиками,
ступенями. Грубо говоря, людям задавалась довольно комфортная,
но единственно возможная модель жизни.
И ещё одно изменение. Сейчас на центр города накладывается новая
функция: уютного места общения для представителей разных слоев
общества, с разной толщиной кошелька и т.д. К этому большинство
городов, кроме старых вроде Лондона с его пабами на каждом углу
или Парижа с его кафе, пока не готово.
— Кстати об уюте и комфорте. Думаю, все замечали, что
в некоторых городах чувствуешь себя особенно неуютно, ощущаешь
некое давление. Чем это объясняется?
Глазычев В.Л.: Я вижу здесь два слоя. Первый —
это дискомфорт, создаваемый общей ситуацией: в стране, в мире,
в экономике. Если человек испытывает растерянность от вечно растущих
цен, тарифов и невозможности это контролировать, то о каком комфорте
может идти речь?! В крупных городах это всегда ощущается острее
— там жизнь дороже. Но есть и то, что создаётся самим городом.
И хуже всего ситуация опять же в мегаполисах — пожалуй, в любом
из них есть отвратительные, гнетущие районы. Бывают и отдельные
очаги дискомфортной застройки — чрезмерно зажатые проходы, которые
вызывают желание сбежать, проскочить их как можно быстрее. Или
слишком большие пространства, которые лишают человека чувства
защищенности. Или слишком монотонная застройка и слишком большие
здания. Это редко анализируется, но очень ощущается. Кстати, сверхвысокие
здания вроде манхэттенских воспринимаются иначе: глаз видит только
то, что находится на уровне первых этажей. И обычно эти небоскрёбы
на людей не давят и вызывают чувство восторга, а не угнетённости.
К тому же часто внутри у них их есть множество маленьких зон,
двориков, замкнутых, закрытых и защищенных, что тоже очень важно.
Между прочим, в Нью-Йорке очень мудро поступили, введя поправки
в закон 1916 года об отступах и предельных высотах. Теперь, если
хочешь надстроить дополнительные этажи — будь любезен, сделай
свободный доступ в лобби. Ведь людям нужно куда-то зайти, передохнуть,
присесть. Город стал уводить то, что раньше было площадью, в интерьеры
— аркады, пассажи нового типа, иногда многоэтажные, многоярусные.
В Торонто, где зимой бывает очень холодно, вы можете пройти весь
центр по помещениям, выходя на улицу, возвращаясь, спускаясь,
перекусывая. Это средневековая улица, перемещённая в интерьер.
В Гонконге можно пересечь над транспортными магистралями весь
центр и выйти прямо в парк. Это сегодняшний тип комфорта большого
города. А в Хельсинки, например, сумели наладить жизнь города
во времени: главная площадь с 8 до 14 часов превращается в продуктовый
рынок, потом за полчаса всё мгновенно убирают, моют, и она опять
становится парадной и официальной. Такое переключение внутренних
часов города тоже требует тонкой настройки ума, а не просто счета
по головам, квадратным метрам, долларам или рублям.
— А какова ситуация в России?
Глазычев В.Л.: Честно говоря, комфорт не зависит
от страны: есть города, где всё устроено лучше, есть — где хуже.
Хотя нам, конечно, мешает советское наследие: мы привыкли, что
начальство всё решает, а люди всё пассивно воспринимают и только
ругают начальство на кухне. Так мы живем до сих пор, и пока мы
сами не изменимся — подозреваю, что на это нужно пару поколений,
— с комфортом всё будет по-прежнему. На постсоветском пространстве
все заняты борьбой за сохранение своего статуса — и публичного,
и внутреннего — в обстановке очень трудной ценовой политики. И
эта нервозность, заданная внешними условиями, тоже мешает переменам.
— Что, по-вашему, необходимо сделать для улучшения качества
жизни в российских городах? Что нужно, чтобы люди чувствовали
себя комфортно и безопасно, скажем, в Москве?
Глазычев В.Л.: В Москве, как в любом мегаполисе,
жить трудно. Но это компенсируется надеждой на широкие возможности.
Поэтому Москва всегда была и будет магнитом для амбициозных, энергичных
людей. Следовательно, необходимо приспособить город к изменившемуся
населению — а изменилось оно генетически: коренных жителей здесь
абсолютное меньшинство. Адаптация к Москве обычно проходит очень
тяжело: потеряв связи с родной средой, человек испытывает огромные
нагрузки. Поэтому прежде всего надо найти места, где разным группам
людей было бы хорошо. Их надо искать в кварталах, дворах, домах
— ведь там есть огромное количество маленьких ресурсов. Но для
этого необходимо работать, что называется, кончиками пальцев:
проходить квартал за кварталом, высматривая естественные зоны,
которые там сложились, и достраивая их.
Буквально вчера мы с одним моим студентом обсуждали Люблино —
один из тяжелых, не очень комфортных районов. Но там есть прелестная
усадьба и парк — к сожалению, не окультуренный: его надо привести
в порядок, что-то выкопать, что-то подсадить, изменить гамму листвы.
И тогда люди туда потянутся.
Или извечный вопрос: куда деваться подросткам? Для них нет места.
А им нужен не только гигантский сарай для танцев, потому что одни
танцуют одно, а другие — другое; одни бреют голову, а другие надевают
кружева. Значит, нужна мелкоячеистая структура публичных пространств.
Нам также необходимо изменить рынок жилья. Сейчас у нас или советские
панельные клетушки, в которых очень трудно организовать быт, или
отвратительно спроектированные дома, рассчитанные на очень богатых
инвесторов и покупателей. Нет модели съёмного жилья — а ведь в
мире оно бывает всяким: бесплатным, льготным, полукоммерческим,
дотационным, для молодых семей, для художников, как в том же Париже,
для людей, жаждущих покоя или, наоборот, «бури» и всего прочего.
К сожалению, культура инвесторов, да и архитекторов не дотягивает
до работы с такого рода социальным многообразием.
Вообще Москва — воплощение концепций позапрошлого века. Это и
вытеснение мелкой торговли, укрупнение, строительство дорогих
бутиков и гипермаркетов; и отсутствие регулирования цен на землю
в зависимости от её функции (скажем, ясно, что на землю под театральный
квартал нужно снизить цену, чтобы театры могли там жить). Из-за
того, что московские власти, по крайней мере прежние, руководствовались
логикой акул капитализма девятнадцатого века, город существует
в абсолютно неадекватной нашему времени, почти средневековой форме.
— Ещё одна проблема мегаполиса — транспортный коллапс.
Это решаемая проблема?
Глазычев В.Л.: Решаемая, но в Москве — с трудом.
Этот город сам себя загоняет в угол. Вот пример: когда в целом
разумно решили сносить пятиэтажки хрущёвской поры, можно было
сделать более частую сетку поперечных улиц между традиционно разбегающимися
основными дорогами. Но алчность инвесторов и городских властей
не позволила это осуществить. Поэтому сейчас всё застроено, и
без динамита уже не обойтись — а это, мягко выражаясь, хлопотно,
сложно, дорого и грозит судебными разбирательствами. Но улучшить
работу транспортной системы всё-таки можно. Для этого надо, например,
разделить функции дорожной полиции, которая следит за порядком,
и службы организации движения — у нас сейчас такого разделения
нет. Нужно заняться перепланировкой кварталов, которые росли вторую
половину ХХ века.
— Перепланировка подразумевает снос?
Глазычев В.Л.: Не обязательно — иногда это перестройка,
достройка, иногда более детальная проработка пустых ландшафтов
между огромными домами. Грубо говоря, если у вас голова устроена
сложнее, чем у инвестиционного человека, то вы поймёте, что холмик
на полуподземной стоянке для машин может быть элементом хорошего
микропарка, снежной горкой для детей, в нём можно устроить нишу
для помойки. Но чтобы такие изменения стали возможны, необходимо
снизить уровень принятия решений по локальным вопросам, то есть
на деле развивать местное самоуправление.
— Значит, такие решения должны принимать горожане?
Глазычев В.Л.: Да, активная часть горожан, за которыми
потянутся остальные. Люди должны участвовать в жизни своего города
и своего района. Это и есть залог гражданского общества. В Нью-Йорке
я присутствовал на заключительном заседании суда, на котором рассматривалось
такое дело. Дама, гуляя с собачкой, обнаружила, что, насколько
она понимает, застройщик возвел в её квартале слишком высокое
здание. И кому она позвонила? Не представителям власти, а в общественную
организацию! Оказалось, что она права, ведь она знала нормативы
высотности для своего района. И застройщик был жёстко наказан.
Так вот, если не будет таких дам с собачками, пройдут любые нарушения.
Города без горожан не бывает. Москва — это гигантский населённый
пункт, городом его пока назвать нельзя. До революции это был город,
расцвет которого пришелся на 1890—1917 годы, когда была велика
роль Городской Думы. Город вызывал доверие у горожан — прежде
всего, у домовладельцев. Поэтому такие объекты, как московский
водопровод, канализация и т.д. строились как акционерные предприятия,
в которых участвовали тысячи людей, а не бюджет и не крупный частный
бизнес. Кстати, даже сейчас город своим уставом может изменять
правила застройки. Но для этого нужны желание, финансовые возможности
и специалисты. Например, расстояние между домами определяется
временем освещённости хотя бы одной комнаты. В Москве при Лужкове
это время сократилось с двух с половиной часов до полутора. Это
мало кто заметил, но в результате стало возможно любое уплотнение
— и мы получили точечную застройку. И с этим, конечно, стоило
бы бороться. Вообще, правила, связанные с комфортом, должны вырабатываться
в процессе диалога властей, бизнеса, жителей и экспертов. У нас
такого диалога нет.
— Но ведь у нас, кажется, устраивают общественные слушания
по застройке?
Глазычев В.Л.: Они положены по закону, но слушания,
проводимые для проформы, ничего не дают. Во-первых, в идеале участникам
слушаний надо бы предоставлять разные варианты проектов, чтобы
было из чего выбирать. Во-вторых, три четверти людей во всём мире
не понимают чертежей. И даже макеты не дают им представления о
реальности. То есть, чтобы люди могли принимать решения, надо
провести серьёзную работу. Например, Денвер, который я упоминал
в начале, выстраивал эту систему годами, обучая наиболее активных
граждан, призывая всех остальных думать о судьбе города. Это хлопотно
и довольно дорого. Поэтому на подобную деятельность должны выделяться
деньги из бюджета или нужен третий сектор — фонды, которые помогали
бы осуществлять такую работу: тут требуются и планировщики, и
психологи, и социологи.
Я сам занимался похожими вещами в начале 1990-х, в период разброда
и шатания. И даже без денег нам с коллегами удавалось достичь
довольно любопытных результатов. Например, нашими усилиями крошечный
Мышкин, войдя в зону Золотого кольца, из захолустья превратился
в один из туристических центров.
— Что вы для этого сделали?
Глазычев В.Л.: Для этого всего-навсего надо было
найти энтузиаста — им оказался директор народного музея, через
которого почти всё население города прошло в школьные годы, поэтому
он обладает подлинным авторитетом. Потом — подключить местную
власть, потом детей — дети стали делать сувениры, втянулись их
родители, потом старые дома, освобожденные от советских учреждений,
удалось превратить в гостинички. То есть речь идёт о множестве
маленьких решений... Конечно, не всё и не всегда складывается
идеально, но городок с населением менее семи тысяч человек стал
принимать по 80 тысяч туристов в год — и это уже серьёзно. Пока
такие случаи редкость, и они обязательно требуют профессионального
внешнего вмешательства — участия авторитетного модератора (а не
диктатора!) извне.
— Какие города в России вы считаете более подходящими
для жизни?
Глазычев В.Л.: Отчасти это Томск — фактически город-кампус,
где много студентов и хорошо расположенных университетов. Несмотря
на жестокую зиму и прочие проблемы, в Томске чувствуется жизнь.
В некоторых других городах есть просто приятные, комфортные места.
Например, замечательный рынок во Владикавказе, где видно наличие
местного производства, — на этом рынке у человека возникает ощущение
если не праздника, то некоторой приподнятости. К сожалению, это
ощущение почти везде позабыто: современный рынок давно превратился
в барахолку. Есть милые точки в Тамбове — там сохранилась старина,
там красивая река в центре города. В Ростове-на-Дону прекрасно
— почти по-лондонски — организованы парки. Я говорю о больших
городах, потому что малые
либо превратились в туристические центры, либо медленно умирают.
|
