Человек трудящийся

Максим Соколов перестал пользоваться латынью в своих очерках. Кто-то должен был подхватить отброшенный им факел.

С Украйной милой мы все слегка спятили. Дела там все одно весьма кислые, хэппи-энд сомнителен. Украина — не Россия. Тут Кучма, запутавшийся в собственных силках, прав. Вот и думаешь: как нам всё же пофартило пережить свой пароксизм страстей на много лет раньше. Особой нашей заслуги в том нет. Похоже, просто у друзей с Запада тогда не было ни идей, ни технологий для вмешательства, ни даже технических возможностей.

С 1987 года Джордж Сорос в одиночку одновременно играл на нашем (перестроечном ещё ) политическом рынке, вкладывая деньги в реально благие дела, обучая нас нехитрым правилам работы в экзотическом для России режиме строгих процедур и разучивая несложные правила работы с молодой российской элитой. Я пару лет был тому свидетелем в роли исполнительного секретаря соросовского фонда.

А Березовскому надо бы выдать медаль. В весёлые ельцинские времена он и его команда ввели Запад в заблуждение: там и впрямь поверили, что мы окончательно обеззубели.

Меж тем продолжается жизнь, и случается смерть.

Василию Аксенову присудили "Букера", и это хорошо. Человек он работящий.

Умер Алексей Хвостенко, о чем в среду сообщили только в Интернете.

Даже у Флярковского на канале "Культура" — ни звука.

Его так все называли — Хвост.

И продолжают называть соавтором "Над небом голубым...", что не есть правда. Сочинил он этот лирический псалом сам — я был вторым слушателем.

Наступила темнота — загорелся глаз крота,
На столе свеча горит — ничего не говорит...

Так тихонько напевал Алексей Хвостенко в квартирке нашего общего друга Сергея Есаяна, что была на первом этаже панельного пятиэтажного дома, близ станции "Коломенская". Назвать пением речитатив Хвоста было сложновато, назвать игрой на гитаре перебор двух аккордов тоже непросто. Но в том, что он поэт, из людей отчасти вольных не сомневался никто, как никто из нас не мог усомниться в том, что Сергей — художник.

Оба уехали.

Есаян, который сейчас, мучительно преодолевая одышку, карабкается по винтовой лесенке на пятый этаж дома на Рю Марсей в Париже, дождался-таки персональной выставки в Петербурге (хотел в Третьяковке, но не сложилось). Хвостенко, работавший сначала в Вене, затем в Париже, вернувшийся домой лишь в этом году, должен был выступить с концертом в Москве 8 декабря, после открытия выставки в ЦДХ днём раньше.

Не успел — как водится у нас, лечили пневмонию, а умер от сердечной недостаточности.

В перестроечном воспалении чувств всем верилось, что вот пришла нежданная свобода, отверзнутся письменные столы, и из долгих ящиков извлекут потаенные шедевры. Таковых, за исключением повестей хитроумного Катаева, почти не обнаружилось. Кто работал всерьёз, не шевеля пальцами в сапоге и не особо считаясь с обстоятельствами, тот и далее работал. И работает, пока жив.

Добывая пропитание множеством способов — от уроков английского и редактирования статей до советов коллекционерам — так работал в Москве Сергей Есаян, самолично загрунтовывая доски мраморной мукой, чтобы лучше светились краски, наносимые лессировкой. Так работал над утонченной интеллектуальной графикой Юрий Соболев, много лет кормившийся в журнале "Знание — Сила", прикрываемый от начальств главным редактором, незабвенной Филипповой. О кончине Соболева в прошлом году не вспомнили даже в Интернете. Так трудился в Москве, затем трудится в Германии Вадим Космачев, которому я мог радостно сообщить, что его классная скульптура у библиотеки в Ашхабаде (зэки-сварщики именовали композицию Громыдлой, что автору нравилось) пока что избегла разрушения. Так работал Хвостенко, о котором вспомнили в сети потому, что выставка открывается post mortem, а концерт пришлось отменить.

Большинство умело делало вид, что работает, что в искусстве, что в научных заведениях — раньше для этого было сто оправданий.

И сейчас большинство делает вид, упиваясь произнесением слов "моё творчество". Оправдания нет. Его, кажется, никто и не ищет.