1.2. Социально — экономические проблемы города
До тех пор пока жизнь города была регламентирована государственным
образом во всем, кроме домашнего быта, только председателям исполкомов
было известно, какими трудами удавалось свести концы с концами
в том, что именовалось городским бюджетом. Именовалось, но таковым
не было, поскольку, кроме "питейных" денег, в городскую
кассу прямо не поступало ничего. Необходимые средства выпрашивались
и "выбивались" в области или в обход области, прямо
в Москве. Никогда не давали столько, сколько просили, урезая на
всех инстанциях (потому и хитрили, всячески завышая смету, а "наверху"
знали, что завышают, и потому, урезая, чувствовали свою правоту).
Никогда не давали денег сразу на выполнение полного объема каких-то
работ, растягивая и размазывая ассигнования, так что рано или
поздно почти все можно было начать строить или ремонтировать,
но завершение стройки или ремонта превращалось в мучительный процесс,
растянутый на десятилетия.
Все это и ещё многое другое, включая многочисленные способы преодоления
узких плановых рамок, закреплялось десятилетиями, обрастало своего
рода "тайным знанием" посвященных, формировало — в этих
словах нет преувеличения — особую экономическую субкультуру. У
этой субкультуры свой особый "тайный" язык явного и
укрытого смыслов, свой жаргон, полный словечек, вроде "задел",
"незавершенка" и т.п. Но самое главное заключается в
том, что вся эта субкультура уже вступила в разительное противоречие
с правилами подлинной экономики, движение к которой страна всё же начала в 1992 году.
Сейчас получить ассигнования все труднее, и городским властям
волей-неволей приходится разворачиваться в сторону формирования
и, главное, реализации городского бюджета как экономической реальности.
Здесь-то и проявляется несходимость между навыками и языком прежней
экономической субкультуры и потребностями дня сегодняшнего и тем
более дня завтрашнего.
В самом деле, растянувшаяся на три поколения привычка к построению
экономики "сверху-вниз" сформировала совершенно особенную
"дальнозоркость" глаза, при которой микроэкономическая
активность жителей оказывалась едва различимой или невидимой.
Каждому известно, какую роль в семейном бюджете горожан играла
пищевая продукция, производимая ими самостоятельно или получаемая,
с той или иной формой отработки, от деревенских родственников.
В прессе появлялись иногда данные о поразительно большой доле
сельскохозяйственной продукции, производимой на приусадебных участках,
однако "социалистическая" политэкономия требовала видеть
в этой несуразно большой доле недоразумение, подлежащее устранению.
От налога на яблоневые деревья в начале карьеры Хрущёва и до погрома
огуречных теплиц горожан в начале "перестройки" протянулась
печальная цепь государственного идиотизма, подрубавшего под корень
самое стремление людей как-то укрепить семейный бюджет, постоянно
урезаемый со всех сторон.
Конечно же, в настоящее время ситуация изменилась, однако более
на словах, чем в деле: градоначальство по-прежнему склонно с симпатией
воспринимать безумные замыслы градостроителей, в которых городская
территория отлучалась от самостоятельного производства продуктов
питания. Это относится и к малым городам, где, впрочем, частных
домовладельцев оставили в покое — скорее по недостатку средств,
чем из-за глубокого понимания. Тем более это справедливо для городов
крупных, в черте которых и за чертой которых до последнего времени
продолжалась "партизанская" война огородников с властями.
И это в то время, когда во всём мире крепнет движение за участие
городов в производстве продуктов питания, когда "городские
фермы" существуют в Лондоне и Амстердаме, в пределах городской
черты Брюсселя колосятся поля, а в Берлине проходит ежегодная
выставка-конкурс сортовых яблок, вызревающих в городе.
Иной вопрос, что производство сельскохозяйственной продукции,
втянутое вовнутрь городской культуры, становится не только экономическим,
но и мощным воспитательным фактором, особенно для городских детей.
Тогда же, когда это производство имеет "партизанский"
характер, оно чаще всего вне культуры, в том числе и вне агротехнической
культуры: картофельные грядки прижимаются к обочинам шоссе, откуда
на ботву наползает весь "букет" выхлопов, обогащенный
смертельно опасными свинцом и висмутом. Если эти участки носят
все признаки временности, если люди понимают, что в любой момент
они могут быть изгнаны, мир слободы торжествует победу: нет смысла
прокладывать неподмокающие дорожки и крепкие мостки, нет смысла
аккуратно разметить ограды, и вместо них возникают "бидонвили"
заборов и сараев, склепанных из всякой дряни. Экономика остается
вне культуры, а культура — за рамками экономики и в противоречии
с ней. Преодолеть это противоречие, рожденное непониманием сути
и преувеличением роли видимой "формы города", значит
встать в исходную для развития позицию.
Отсюда принцип 1: решение социально-экономических проблем
города начинается с раскрытия возможностей для максимальной
реализации установки горожан, каждого в отдельности, на свою и
своей семьи экономическую самостоятельность.
1.2.1. Экономика в масштабе квартиры
Поднимаясь по уровням от квартиры или индивидуального дома к
городу в целом, мы ни на мгновение не должны упускать из виду
обязательности 1-го принципа, никогда не выпускать его из поля
своего видения. Весь разговор о "чувстве хозяина" и
т.п. теряет всякий смысл, если ограничить его сюжетами частичной,
нередко иллюзорной и по сути фиктивной, во всяком случае не вполне ещё вразумительной для большинства приватизации производственных
предприятий. Город не может быть исключен из "коллективной
приватизации" — дело ведь не только в том, что город включает
в себя каждую квартиру и каждый дом, но и дом и квартира в известном
смысле "включают" в себя и весь город.
Вот простейший пример. В нашем климате тепло значит слишком много,
чтобы относиться к нему легкомысленно, и традиционная русская
печь — блестящий пример экономного решения проблемы для эпохи,
когда людей было меньше, а лесов больше, так что обычной санитарной
рубки почти хватало для того, чтобы согреть северную и центральную
Россию. В послевоенное время в города пришел газ, но под лозунгами
фальшивой экономии малые квартальные котельные (когда-то на угле)
начали повсеместно замещать крупными. В 70-е годы — тоже из "экономии"
— чугунные радиаторы отопления начали заменять тонкостенными железными,
заодно отказавшись от регулирующих задвижек на них. Тепло стало
ничьим, казённым — беречь его нечего, да и технически неосуществимо,
так что нередко в лютый холод из тысяч открытых форток валили
на улицу клубы пара, а из непригнанных дверей и окон гуляли сквозняки.
С резкими скачками цен на топливо только вверх в сотнях городов
стали едва топить, и людям приходится обзаводиться все более дорогими
электрическими обогревателями. Сотни миллионов тонн металла ржавеют
под землей, обогревая землю и небо, а в городском бюджете образовался
отчаянный дефицит. И все потому, что думая в логике города в целом,
проектировщики сделали ставку не на автономный режим обогрева
и согревания воды в каждой квартире, как делают во всём мире,
а на якобы экономичные крупномасштабные решения. Ставка оказалась
целиком фальшивой. Каждая отдельная квартира и бюджет города в
целом оказались связаны отрицательной обратной связью, вырваться
из которой теперь уже очень трудно.
В своем доме люди вели себя иначе, но десятки лет жизни в неопределённости:
"снесут — не снесут?" — привели к атрофии, к отмиранию
даже частновладельческого инстинкта. К своим домам во множестве
городов стали относится как к временным, почти уже чужим — их
не стоило ремонтировать как следует: чуть подлатали крышу и то
хорошо. Дух слободы победил дух города в миллионах индивидуальных
случаев, но для города в целом это означает чудовищное обострение
жилищного кризиса, средств на преодоление которого больше неоткуда
взять.
Тотальное по установке огосударствление труда в нашей стране
привело, среди прочего, к двум весьма существенным обстоятельствам.
Во-первых, домашний "неорганизованный" труд для заработка
оказался всячески притесняем удушающим налогообложением, сохранившимся
с периода подавления НЭПа, — даже более, чем отчаянной теснотой.
До середины 50-х годов ужас перед доносом фининспектору со стороны
соседей лишал сна множество портних, сапожников или радиотехников.
С другой стороны, недальновидная пропаганда, в догме которой лишь
коллективный "социалистический" труд почитался подлинным
трудом, сделала своё дело. Миллионы людей не почитают для себя
возможным официально работать на дому, предпочитая очередь на
бирже труда или номинальную запись в трудовой книжке.
К счастью, жизнь сильнее даже коммунистической догмы, и, платя
большинству сущие гроши, власти с Хрущёвского времени сквозь пальцы
смотрели на тех, кто прирабатывал дома шитьем на заказ, изготовлением
примитивной мебели или ремонтом или оказанием всевозможных услуг
другим горожанам. Мастерство не умерло окончательно, хотя и понесло
огромный урон. Однако выживание мастерства это одно, а создание
условий для его проявления — другое. Страшное по сути слово "халтура"
стало означать и вполне квалифицированную работу, в подавляющей
своей части переместившуюся вовнутрь производства, где на выполнение
заказов на сторону из казённых материалов и на казённом оборудовании
всегда смотрели сквозь пальцы, смиряясь даже и с прямым грабежом
со стороны бесчисленных "несунов".
Подлинная коррупция началась с этого разъедания этики производительного
труда, постепенно поднимаясь вверх по этажам доступа к материальным
ценностям и чиновничьим возможностям разрешать или запрещать.
Но ещё важнее то обстоятельство, что с позиции городских и прочих
властей огромный объем производящей деятельности оказался "невидим".
Всякий знал, что в абсолютном большинстве случаев после официальной
сдачи-приемки жилья начиналась вторичная работа приспособления
его к жизни семьи, включая переклейку обоев, перестилку полов,
замену плинтусов, а то и дверных полотен и рам, остекление лоджий
и т.д. Однако, зная это, власти никогда и нигде не учитывали это
официально. Всякий знал, что не менее трети реальных услуг люди
оказывали друг другу сами — за плату или обмениваясь услугами,
но статистика это игнорировала.
Сегодня ситуация, вроде бы, изменилась, тем не менее власти по-прежнему
ориентированы на традиционный тип "социалистического"
производства, т.е. максимально приближенного к фабричному, с огромной
бюрократической надстройкой, — недаром шолоховский герой дед Щукарь
просил у начальства в лице Нагульнова какую-нибудь должность "при
кожанке и портфеле". Для городской власти всё ещё трудно
увидеть гигантский потенциал рассредоточенного производства, стократ
удешевленного за счёт того, что люди работают в своих помещениях,
отапливают и освещают их за свой счет, а то ещё и сами забирают
сырье и доставляют готовую продукцию. Трудно -потому что такова
установка сознания, давно успевшая перерасти из идеологической
догмы в культурную норму.
Наконец, вопреки исконной традиции любого народа (русские — не
исключение), советские десятилетия сколь тщательно, столь и недальновидно
культивировали полную выключенность детей и даже подростков из
взрослой экономической жизни. Воспитанию народа был этим нанесен
страшный удар, последствия которого будут ощущаться ещё долгие
годы. Бьющая через край энергия ребёнка и тем более подростка
оказалась лишённой продуктивного выхода за исключением немногих,
чье пристрастие к рисованию, музыке, техническому творчеству или
коллекционированию, начавшись в детстве, закрепляется на всю жизнь,
перерастая в профессию или вторую профессию. Сегодня в крупнейших
городах немалое число детей втягиваются в трудовую (продажа газет,
мытье автомобилей) или сугубо спекулятивную активность -стихийно,
без серьёзного участия со стороны властей любого уровня. Это процесс
нередко искаженный и даже уродливый, и всё же он несет в себе
больше возможностей, чем идиотизм существования подростков в большинстве
малых городов и поселков, когда от тотального безделья до преступных
увлечений один шаг.
Когда десятиклассники Мышкина или Старицы писали по нашей просьбе
сочинения на тему "если бы я был мэром", только в одном
тексте на сотню удалось найти упоминание об организации заработка
для сверстников. Все остальные оказались полны лишь жалобами на
то, что "некуда пойти" (реже — на нехватку денег для
пользования коммерческими благами досуга) и выражали поразительное
незнание трудовой жизни взрослых и нежелание знать о ней что-либо.
Огромные производительные ресурсы младшего поколения по-прежнему
"невидимы" ни для него самого, ни для родителей, ни
тем более для городских властей. И вновь мы вынуждены констатировать,
что идеологическая догма, вывернутая наизнанку ("пусть хоть
дети наши не знают наших хлопот"), обернулась нормой обыденной
культуры с её разрушительной силой.
Насколько однако полной может быть свобода эгоизма в рамках собственного
жилища? Если люди соседствуют друг с другом, значит предел свободе
каждого положен необходимостью соблюдения свободы других, гарантом
же таких договорных отношений выступает прежде всего обычное право,
соблюдаемый без размышлений навык, и уже во вторую очередь — Закон.
Нет, не всеобщий, не федеральный, а местный городской, обычно
именуемый Уставом.
Извечный наш слободской стиль жизни, усиленный частыми переселениями
и связанным с ними разрывом соседских связей и взаимных обязательств,
сказывается в том, что обитатель отдельной квартиры пребывает
по преимуществу в состоянии войны каждого со всеми остальными.
Однако преувеличивать роль общего обычного права в других странах
тоже было бы неосторожно, и тогда на страже общественного интереса
во всю силу проявляется Закон.
В Вашингтоне довелось быть свидетелем одного любопытного казуса:
вполне респектабельный государственный служащий, владеющий солидным
четырёхэтажным (при одной двери) домом с задним двором, решил
сменить свою домовую энергосистему — в субтропическом климате
Вашингтона холод важнее тепла, но ведь для охлаждения нужно затратить
даже больше тепла, чем для зимнего отопления. Наш домовладелец
заказал, оплатил, получил и поставил новый "котел" на
заднем дворе. Однако история на этом не окончилась: дворики довольно
высоких домов сходятся внутри квартала, разделенные высокими заборами,
но почти при всех домах верхние этажи имеют террасу, с которой
неплохо видно, что происходит у соседей. Кто-то из бдительных
соседей тут же написал донос в городское управление — по Уставу
Вашингтона всякая перестройка в пределах зоны особой исторической
ценности должна быть непременно согласована и утверждена, о чем
наш домовладелец не знал или забыл или решил забыть. Результат
такой забывчивости или неведения был довольно плачевен: во-первых,
суд обязал его демонтировать незаконную установку, во-вторых,
уплатить что-то около пяти тысяч долларов штрафа плюс судебные
издержки, в-третьих, ему пришлось всю реконструкцию начать сначала,
но уже по правилам.
Получается, что принцип 1 важен, но не абсолютен, абсолютным
же оказывается закон, регулирующий меру, с какой частный эгоизм
согласуется с коммунальным эгоизмом соседского сообщества.
1.2.2. Экономика в масштабе квартала
Советская городская жизнь поначалу оставила без изменений наследие
прежней эпохи хотя бы в одном — сохранив институт дворников. Но
из соображений усиления контроля над обитателями кварталов над
этим осколком старого миропорядка был надстроен мощный институт
домкомов и управдомов. С исчезновением же домовладельцев границы
домовладений хотя и остались на плане города, но утратили определённость
в физическом пространстве. Булгаков с его эпической картиной разрушения
прежних домов в ряде рассказов; Ильф с Петровым, описавшие перипетии
дома, лишившегося ворот из-за энтузиазма слесаря-интеллигента,
"общежитие имени Бертольда Шварца" или пожар Вороньей
слободки; Зощенко, Катаев, Платонов — все они оставили бесценный
писательский опыт, исполнявший обязанности несуществующей и даже
запрещенной социологии.
Социально-экономической карты жилых кварталов сегодняшнего дня
нет, хотя всякий хоть сколько-нибудь наблюдательный человек обнаруживает
и упадок прежних признаков жизни и проявления какой-то невнятной
активности по соседству с собственным подъездом. Уродливые металлические
боксы гаражей или (поначалу, пока они не размножились) чуть даже
забавные раздвижные "чемоданы" для автомобилей разместились
на каждой пяди незанятой земли. Неразработанность и отставание
законодательства приводят к тому, что чаще всего самовольную установку
гаража удается легализовать путем уплаты более чем умеренного
штрафа. Когда городские власти решаются вдруг действовать, их
действия всё ещё запоздалы, грубы и неразборчивы, так что самовольщики
ощущают себя борцами за правое дело, находят сто обходных путей,
и захват земель продолжается.
Все реже раздается грохот и скрежет мусоровозов, и нередки случаи,
когда официально муниципальные предприятия отказываются, к примеру,
вывозить мусор из зоны "частного сектора", ни в чем
при этом не страдая. Все чаще помойки обрастают горами отбросов,
все чаще пылают во дворе костры из хлама, подожженные не то мальчишками,
не то самими дворниками, несмотря на запреты и штрафы. Перестали
высаживать цветы на клумбах и в боскетах там, где они всегда (с
начала 60-х годов) были. Реже и хуже красят стены, все дольше
зияют дыры выпавшей штукатурки. Немногочисленные стройки многоэтажных
жилых домов подвигаются медленно, надолго застывая в простое...
Только в старых кварталах, где всё ещё уцелела индивидуальная
застройка, наряду с упадком муниципальных служб во всем, что касается
проезжей части улицы и тротуара, освещения и состояния смотровых
люков колодцев, наблюдается и иное. То кто-то обкладывает бревенчатый
сруб дома кирпичом, не догадываясь о том, что скорее всего дерево
быстро сгниет за добротной новой стенкой. Где-то в углу двора
свалены неопрятным штабелем кирпичи — в таком количестве, что
похоже на полную перестройку дома. Где-то на месте пустовавшего
несколько лет дома обнаруживается свежее пепелище — то ли случайность,
то ли поджог, вызванный нетерпением неведомого застройщика. Где-то
горделиво сияет никелированной жестью высокая кровля над мощным
телом красно-кирпичного дома, выстроенного быстро и явно богатыми
людьми. Где-то, на краю городка, обнаруживается целая дюжина новеньких
особняков, большие участки которых более кажут себя сквозь аккуратную
вольерную сетку капитального забора, чем скрываются за ним...
Повсеместно идёт подлинная перестройка.
Там, где вчера ещё была ремонтная мастерская, угнездилось какое-то
частное торговое заведение, а то и полдюжины таковых. Какие-то
магазины устояли, кое-где возникли новые, где-то бывший красный
уголок занят конторой с каким-то кудрявым названием. В дряхлом
здании, где по-прежнему существует правление местного общества
инвалидов, спрятался торгово-посреднический кооператив. И вся
эта бурная деятельность, со всех сторон омывающая квартал и глубоко
в него проникающая, как правило, остается для его жильцов тайной
за семью печатями.
Строго говоря, так в России было всегда. При отсутствии местного
самоуправления и недоверии властей к любым попыткам самоорганизации
(потребительские кооперативы с мучительным трудом пробивали себе
дорогу в начале века, и наиболее успешные попытки были связаны
с созданием дачных кооперативов перед самой Первой Мировой войной),
даже домовладельцы плохо ориентировались в происходившем на соседних
участках. Что уж говорить об арендаторах и прочих ^жильцах. За
советскую эпоху привычка к тому, что все происходящее в квартале
подобно явлению природы, потому неотвратимо и должно приниматься
стоически как факт, могла только укрепиться. Впрочем, в начале
80-х годов под давлением защитников старины из числа местных интеллигентов
обстановка начала понемногу изменяться.
Когда удалось принять пусть очень ограниченный по охвату, но
всё же Закон о местном самоуправлении, могло показаться, что наконец
жители получили реальное право контроля над событиями. Любой проект
следовало теперь обязательно согласовать с советом или комитетом
самоуправления. Впрочем, таких советов было создано очень мало.
Конечно, и в 1991 году реальные возможности отказать в согласовании,
если авторы проекта брали на себя какие-то обязательства по содействию
такому комитету, были невелики. Но всё же они были. Финансовые
сдвиги 1992 года отбросили местное самоуправление на два шага
назад — комитеты вновь обнаружили себя в полной зависимости от
общегородских структур, как правило, играющих на руку любому инвестору,
который что-то реально даёт или хотя бы обещает дать городу. Мы
не касаемся здесь вполне реальной проблемы коррупции не потому,
что её недооцениваем, а потому, что и в отсутствие прямой коррупции
ситуация не меняется по существу.
Квартал так и не стал социальной организацией, имеющей хотя бы
частичный контроль над территорией, хотя бы частичное право владения
ею. Там, где приватизация недвижимости (в Москве) или участков
в зоне отдельных жилых домов пошла быстро, торжествует пока ещё принцип дележа ради дележа — с полным или почти полным нежеланием
смириться с необходимостью ограничения собственных желаний ради
благосостояния всего соседского сообщества. Крайняя степень обобществления
и подавления личности государством почти враз обернулась противоположностью
— крайней же степенью распада сообщества на "атомы"
отдельных владений.
Новые владельцы, даже если они старожилы (хотя смена владельцев
ускорилась заметно, особенно вблизи крупнейших городов), даже
собравшись вполне демократическим образом, все чаще готовы в большинстве
проголосовать за коммерческую аренду пустующей площадки в пределах
квартала, чем за строительство на ней детского сада, школы или
спортивной площадки. От социализма у обитателей кварталов осталась
привычка считать, что общим, публичным пространством должны заниматься
власти, и откуда они могут взять средства на ремонт и поддержание
среды, никого не интересует. Приходится признать, что корпоративное
чувство общего интереса, на котором держится городская жизнь,
в России незаметно пока ещё нигде. Это чувство характерно для
глубокой вечной бедности селений средневековья, где все произведенное
потребляется сразу, ничто не копится, а общие праздники превращены
в коллективное пиршественное истребление еды и питья. Это чувство
характерно напротив для устойчивой зажиточности, когда у людей
достаточно средств для удовлетворения стандартных аппетитов и
благодаря комфортности быта хватает времени и сил на общественный
интерес, к чему их толкает и традиционная религиозная мораль.
Мы оказались в промежуточной, наименее цивилизованной позиции:
соседская взаимовыручка бедности, хорошо известная поколению послевоенных
подростков, ушла в прошлое, в лучшем случае компенсируясь взаимной
поддержкой близких друзей. Неприкрытый, уже не нуждающийся в маскировке
денежный интерес прорвался наружу в своей малопривлекательной
определённости. Это факт и с фактом бессмысленно не считаться.
С ним надо учиться работать, уметь работать.
Отсюда принцип 2: решение социально-экономических проблем,
города возможно на пути максимальной реализации корпоративного
эгоизма квартального (микрорайонного) сообщества таким образом,
чтобы решая проблемы соседского сообщества, возможно полным образом
идти навстречу частным интересам каждой семьи.
Социально-экономические проблемы соседского сообщества не исчезают
от того, что на какой-то миг о них забывают почти все. По мере
того, как скудные возможности муниципальной власти поддерживать
прежний порядок все сокращаются, проблемы возвращаются, как бумеранг,
словно увеличивший ударную силу за счёт длины полета. Все чаще
протечки в проржавевших стояках водопровода, центрального отопления,
канализации — в пределах одной квартиры с этим не справиться.
Быстро выходят из строя покрытия плоских кровель, промокают стыки
между панелями стен, вываливаются куски асфальта с тротуара, люди
скользят и падают на неубранных дорожках -никто не осилит этого
в одиночку. Чуть раньше, чуть позже придётся соединять усилия
для совместного выживания в условиях полуразрухи городского хозяйства.
Сегодня очевидно, что возврат к традиционной для России системе
повинностей, когда домовладельцы обязывались за свой счёт мостить
участок дороги против своего забора, невозможен. Эта система держалась
полицейским насилием, держалась страхом обывателя перед всесильной
властью. К счастью, такого рода страх отошел в прошлое, но уйдя,
он обнажил пустоту там, где ожидалось некое гражданское чувство
ответственности за общий дом. Значит, важно одно: принимая во
внимание состоявшийся распад остаточных социальных связей социалистического
типа, необходимо, по-видимому, двигаться от наиболее приземлённых,
от наиболее очевидных вопросов к более сложным, вместо того, чтобы
взывать прямо к морали, к социальному чувству, которое притупилось
в силу множества внешних обстоятельств.
В Нью-Йорке, в центральной части огромного Манхэттена, то есть
в одном из самых дорогих в мире кварталов довелось быть свидетелем
любопытного события. Некий застройщик, получив права на законно
приобретенный участок, начал быстро возводить на нем высотный
дом смешанного использования: жильё и конторы. Проект соответствовал
правилам — среди прочих в Манхэттене есть такое, что если застройщик
"возвращает" первый этаж городу, устраивая в нем озелененную
площадку, то ему делают некоторую скидку с городского налога.
Однако жуликоватый подрядчик, приступив к строительству, решил
увеличить прибыль простейшим способом — вместо разрешённых в этой
части города 39-ти этажей возникла "этажерка" в 50.
Расчет был прост — вряд ли городская инспекция заметит нарушение
(может быть, кто-то и получил взятку, вдруг ухудшившее зрение),
а прибыль можно поднять процентов на 15.
Однако подрядчик не учел того, что в группе кварталов этой части
Манхэттена где живут, вроде бы, весьма состоятельные люди,1
занятые собственными делами и только, действует весьма эффективный
комитет самоуправления. Состоялось собрание, затем другое, куда
была приглашена одна из телекомпаний, затем — суд. Жадность дорого
обошлась подрядчику. Во-первых, он должен был за свой счёт разобрать
незаконные одиннадцать этажей. Во-вторых, он был присужден к огромному
штрафу, равнявшемуся стоимости работ по демонтажу "лишних"
этажей и вывозу деталей и мусора. Наконец, он был навсегда лишен
права осуществлять строительные работы на территории города Нью-Йорка.
Как много нужно, чтобы такое могло состояться. Нужен разумный
закон, предусматривающий соблюдение общественного интереса таким
образом, чтобы в минимальной степени вступать в противоречие с
частным интересом каждого в отдельности. Нужна неотвратимость
применения закона в случае доказанного нарушения его, т.е. разветвленная
и оперативная (значит, весьма недешевая) система судопроизводства.
Нужна та степень почитания права, при которой никому и в голову
не может придти, что судебное решение можно игнорировать, как
сплошь и рядом происходит в России, в частности и ввиду традиционного
недоверия к власти и какому бы то ни было сотрудничеству с ней.
И наконец, необходима соседская корпоративная внимательность ко
всему происходящему, желание и готовность немедленно вмешаться
в случае посягательства на корпоративное право квартала, знание
этого права.
Здесь не должно быть никаких иллюзий: алчность застройщиков и
тяготение городских властей к упрощенным крупным проектам (равно
как зависимость выборных чиновников от средств на ведение избирательных
кампаний, а эти средства предоставляются в первую очередь застройщиками
и юридическими фирмами, представляющими их интересы) во всём мире
поминутно приводят к попыткам разрушения кварталов. Прямо, через
снос и переселение, и косвенно, через нарушение цельности его
структуры или путем сговора, когда банки и страховые общества
договариваются о том, что в район, обведенный "красной линией",
не будет вложено ни цента, чтобы сбить стоимость земли. Все это
происходит повсюду и ежедневно, нигде или почти нигде у городских
властей не хватает решимости или желания противостоять этому процессу.
Повсюду такое удается остановить только через организованное действие
знающих законы горожан.
В особых наших условиях, где, за исключением торговли потребительскими
товарами, ещё нет и тени самонастраивающегося и гибкого экономического
механизма, а в городском бюджете нет денег ни для разработки реалистической
программы развития, ни тем более для её осуществления, ситуация ещё сложнее. Единственным средством высвобождения квартала из-под
пресса событий оказывается формирование КРТ — корпорации развития
территории, учредителями которой становятся и общественное самоуправление,
и городские власти, и, главное, те из местных предпринимателей,
кто уже действует на территории квартала или при определённых
условиях готов к такому действию. Целью КРТ становится изучение
ресурсов территории в их полноте, аккумуляция необходимого первичного
капитала, разработка программы и оценка отдельных проектов, вовлечение
в процесс развития жителей и средств жителей на чёткой правовой
основе. Дело это трудное, но многообещающее.
Все перечисленное — ключевые элементы городской культуры, которые
в нормальных условиях впитываются с младых ногтей, разучиваются
в школе, сотни раз подкрепляются обыденной жизнью. Получается,
что и 2-й принцип ограничен в действии: корпоративный интерес
квартала оказывается связан с частным интересом его жителей более
сложной связью — через культуру законопочитания.
1.2.3. Экономика в масштабе города
Поскольку в советское время в нашей стране приоритет всегда отдавался
так называемому общественному производству, несмотря на ритуальные
формулы типа "все для блага человека", городская жизнь
финансировалась пс "остаточному принципу". Конечно,
был всегда некий абсолютный минимум, игнорировать который было
нельзя. Город понимался как ресурс рабочей силы для производства
и уже только потому как-то блюсти минимум существования было необходимо.
Из чего же складывались затраты в городском бюджете?
Питьевая вода — значит, водозабор, станции очистки и водопроводная
сеть (так и не удалось добиться надёжного снабжения качественной
питьевой водой повсюду, и многие районы индивидуальной застройки
в малых, а то и в средних городах по сей день обходятся водоразборными
колонками или колодцами).
Канализация — нет, пожалуй, ни одного города, где эта система
работала бы безукоризненно, да и немало городов, поселков, районов
малоэтажной застройки в крупных городах, где сохранились выгребные
ямы и туалеты во дворе.
Энергетика города — всюду с проблемами, нигде не достигнув совершенства,
система всё же работает, давая городу жизнь.
Пожарная охрана и милиция: повсюду неудовлетворительны, но всё же функционируют.
Выпечка хлеба, продажа молока и других продуктов повседневного
спроса: то хуже, то чуть лучше эта система всё же работала повсеместно.
Школа и система здравоохранения — при всех их недостатках это
крупнейшее достижение социалистического строительства, и в остаточном
виде они устойчивы, медленно преобразовываясь с приходом новых
экономических отношений.
Добавим ремонтные и дорожные службы, уровень которых так никогда
и не удалось поднять сколько-нибудь заметно. Добавим дома культуры
и кинотеатры, оказавшиеся повсеместно в глубоком кризисе. Добавим
расходы на управление — вопреки досужим разговорам, ничтожные,
менее 1% бюджета, так что чиновничества мы всегда имели "числом
поболее — ценою подешевле". Ещё кое-какие мелочи, вроде убогих
домов для престарелых, диспансеров для отставших в развитии детей,
домов инвалидов, которые обычно стыдливо прятали подальше от глаз.
Вот, пожалуй, и все.
Самое важное однако заключалось в том, что городским бюджетом
всё это можно было называть весьма условно, ведь расходы по каждой
из перечисленных статей финансировались центральными ведомствами
раздельно, и город не мог решать сам: построить ли новую школу
или, отремонтировав старую, привести в порядок, скажем, рынок
или набережную. Все полагалось планировать отдельно, утвердить
в ведомстве средства на проект, потом на его реализацию, потом
ждать обещанных финансов или строительного подряда... Стоит ли
удивляться тому, что любая мелочь, вроде упорядочения площади
перед городским вокзалом, превращалась, не могла не превращаться,
в многолетнюю эпопею с неопределённым исходом.
Полезно помнить, что эта странная система была для России традиционной
и в допетровское время и после реформ Петра: даже Губернатор не
мог самостоятельно решить вопрос о перестройке присутственных
мест в Петрозаводске ли, в Тихвине ли или в Чите. Надо было пройти
многолетнюю процедуру обращений, запросов, составления проектов,
их обсуждения — все в Петербурге и, наконец, получить желанную
"конфирмацию", утверждение с личной подписью Государя.
И в допетровское время и после город трактовался как город чиновников
и ещё как место базирования штаба армейского полка, пехотного,
кавалерийского или артиллерийского. Прочее было не слишком существенно
— обывателям было предоставлено право существовать с огородов
или, при удаче, с лавок, складов или мельниц.
Как-то в маленьком древнем Путивле (т.н. Слободская Украина —
ныне вне России) мы столкнулись все с тем же вечным российским
абсурдом в полный рост: финансирование водопровода осуществлялось
таким образом, что за пятилетку можно было построить 400 метров.
Следовательно, довести магистраль до конца удалось бы за 50 лет,
когда её начальный отрезок успел бы сгнить полностью. Но ведь
такой абсурд был повсеместен, только не всегда столь очевиден.
Города всё же выживали за счёт нехитрого, хотя и крайне неразумного
трюка: большая часть их расходов "навешивалась" на государственные
предприятия. Либо предприятия, вернее, их дирекции добровольно
брали на себя конкретные городские расходы, всячески пряча и маскируя
их (то есть увеличивая реальную себестоимость продукции, что,
впрочем, было не слишком важно, ибо такой обман был всеобщим,
всепроникающим). Так, в начале 80-х годов в Набережных Челнах,
этой суперслободе на полмиллиона жителей, прекрасный спортивный
комплекс был совместным усилием мэра и дирекции построен "из
воздуха" за счёт КамАЗа. Заводы строили линии электропередач
и трамвайные пути, жильё и поликлиники, "делясь" с городом
в натуральном измерении — квартирами, койками больниц, местами
в детских лагерях. В Ёлабуге, где намечалось строительство очередного
гигантского танкового завода под вывеской тракторного, существовавшего ещё на бумаге, его Генеральная дирекция, согласилась с нашими
доводами и внесла расходы на реставрацию старинного центра городка
в смету строительства самого предприятия...
Поскольку в той системе "перевернутой экономики" это
был единственно разумный и единственно возможный способ выживания,
к нему и надлежит относиться с почтением, иногда с восхищением
перед усилиями тех самых чиновников, которых принято упрекать
во всех смертных грехах — с основаниями или без оных. Председатели
исполкомов горсоветов и директора предприятий и (совсем нередко)
секретари горкомов не только выжимали максимум возможного из непреходящего
квазиэкономического абсурда, но и рисковали всегда, ибо"
за тот же самый конечный результат, достигавшийся всегда внезаконными
способами, можно было получить и орден и тюремный срок с конфискацией
имущества.
С этим абсурдом покончено, и вдруг оказалось, что вместо него
нет ничего, никакой осмысленной системы поддержания жизни города,
не говоря уже о его развитии.
С немалым трудом дается и самим горожанам, и парламентариям и
канцелярии Президента осознание того, что нормальный способный
к развитию город — в известном смысле есть частная корпорация
горожан-граждан, вырабатывающая сложные правила совместной игры
множества действующих лиц. Для того чтобы стать корпорацией, городу
необходимо прежде всего стать собственником городской земли —
своего первичного основного богатства. Маятник однако качнулся
в сторону узкой трактовки частной собственности столь сильно,
что возникла опасность быстрого растаскивания общего, коммунального
достояния до того, как определены правила игры.
Всякому понятно, что территории города неравноценны: те, что
ближе к историческому центру, берегу реки или озеру, лесу, традиционно
ценятся выше; те, что соседствуют со свалкой или с трубами, скажем,
асфальтового завода, — совсем низко; там, где сохранились крупные
садовые участки, -дороже, а там, где солидная старинная застройка
чудовищно износилась и нет воды и нет канализации, — много дешевле,
но если провести грамотную реконструкцию, — много дороже. Все
это очевидно в целом, на глаз. Это подтверждается местным рынком
обмена или продажи зданий. Но точной карты такого рода ценности
территорий, где учитывались бы все свойства участков, нет.
Такой карты и не могло быть, так как у нас было принять очень
гордиться "общественной" собственностью на землю, в
результате "ничья" земля ничего не стоила. Сегодня искусственно
завышенные немногочисленными аукционами цены на пригородные участки
также не могут служить очень надёжным основанием — по мере увеличения
предложения неизбежно некоторое падение рыночной цены. Но ведь
вопрос поистине ключевой, так что хотя бы качественная сравнительная
оценка земли выступает на первый план (см. главу 3). В самом деле,
вопрос ведь не в том, что земля сразу поступает в продажу (она
может вообще не продаваться, являясь неотчуждаемой муниципальной
собственностью, федеральной — в тех случаях, когда речь идёт о
памятниках культуры национального значения). Дело в том, что стоимость
участка диктует и стоимость аренды и величину земельного налога
— во всём мире это наиважнейшее основание для городского бюджета,
тогда как налоги на прибыль, с оборота, акцизы и прочие косвенные
налоги и сборы составляют в цивилизованном мире не 3/4 как у нас
до сих пор, а всего лишь порядка 25% общих налоговых поступлений.
Повсюду в мире города "распяты" на резком противоречии
между явной необходимостью снижения расходов и столь же явной
необходимостью увеличения расходов на коммунальные службы и транспорт,
на школы и полицию, уборку мусора и ремонт уличных покрытий и
пр. и пр. Это очень непростое противоречие. Сократив расходы на
уличное освещение, можно, разумеется, получить заметную экономию
по этой статье, но, как доказал опыт повсеместно, вслед за такого
рода экономией непременно возрастает преступность и вандализм,
что оборачивается, помимо социальных издержек, многократным превышением
новых расходов над сэкономленными суммами. Снизив расходы на экологически
эффективную уборку мусора, город встает перед риском гигантских
потерь, связанных с размножением грызунов и опасностью роста заболеваний.
Получается, что простым урезанием расходов можно добиться лишь
обратного эффекта — город являет собой весьма дорогую форму человеческого
существования.
Однако в тех городах, что давно уже удерживают за собой позицию
лидера, обнаруживают весьма эффективные способы разумной экономии
средств при повышении результативности конечного эффекта. В 70-е
годы в Торонто, как повсюду в западном мире, обнаружили проблему
крайней неэкономичности "удешевленного" строительства
для беднейших групп населения: вандализм в подъездах и лифтах,
разрушенные и опасные для прохожих парки между огромными многоэтажными
жилыми домами и прочее. Но если в соседних городах США с времен
Рейгана почти полностью отказались от программ муниципального
жилищного строительства, лишив его поддержки из федерального бюджета
и предоставив жилищную ситуацию стихии рынка, в Торонто поступили
иначе.
Вместо того чтобы детально предписывать, какие здания и как строить,
город принял замечательный в своем роде "закон собственной
двери". По этому закону устанавливалось одно: в рамках муниципального
строительства каждое жилище должно иметь собственную дверь на
улицу. Такое правило можно выполнить различными способами. Очень
дорогим — строя исключительно коттеджи; менее дорогим — строя
классический вариант английской улицы, состоящей из прижатых друг
к другу домов с отдельными входами. Наконец, ещё дешевле, когда
дом-улица строится как единое целое. Строго соблюдая требования
закона, архитекторы Торонто создали целые кварталы, в которых
дома,в четыре и пять этажей состоят из двух- и даже трёхэтажных
квартир, каждая из которых имеет вход с уровня земли или с наружной
лестницы.
Через семь лет городские власти провели тщательнейшую проверку
результатов. Оказалось, что вандализм пресекся сам собой почти
совершенно -кто же будет ломать, царапать или разрисовывать собственную
квартиру! Обнаружилось, что в четыре раза сократилось число хулиганских
выходок и бандитских нападений — исчезли общие, т.е. "ничейные"
подъезды, повсюду являющиеся словно магнит для правонарушений.
Наконец — на это никто заранее не рассчитывал — выяснилось, что
в семьях, которые осознали защищенность собственного мира за собственной
дверью, значительно выросла тяга к образованию, вслед за чем сократилось
число безработных, повысилось благосостояние и, как вторичный
уже результат, уменьшилась сумма дотаций, которые город доплачивал
к стоимости квартирной платы бедных жильцов.
Таких примеров в мире немало, хотя меньше, чем хотелось бы, но
во всяком случае перед нами блистательный пример результата, достигаемого,
когда путь к решению экономической задачи выстроен через общекультурный,
общесредовой подход к проблеме.
Очевидно, как плотно завязаны возможные планируемые расходы на
поддержание городской среды и на культурно-образовательную деятельность,
как существенно, чтобы обсуждение и решение самой структуры городских
расходов не оказывались делом одних только городских чиновников,
многие из которых, к тому же, пока ещё по происхождению своему
председатели колхозов, город не очень знающие и не очень к нему
привязанные душой.
Это однако лишь пассивная форма отношения к городской экономике,
и если бы города удовлетворялись ею одной, не было бы в мире ни
одного цветущего города. Город как корпорация граждан заинтересован
отнюдь не только в том, чтобы вовремя и в полном объеме собирать
налоги и сборы с юридических лиц и частных лиц — собственников
недвижимости. Не только в достижении разумной экономии городских
расходов. Значительно важнее поощрительная активная политика,
нацеленная на увеличение доходности самой городской экономики.
Переход к такой политике затруднен, разумеется, общей нехваткой
средств, но в ещё большей мере — отсутствием навыка мыс лить экономическим
образом, отсутствием необходимой для этого культурной нормы.
Город как корпоративный предприниматель — эта неновая, давно
известная в мире позиция казалась властям всех уровней столь странной,
что только к середине 1993 года заговорили всерьёзна всех уровнях
об активной политике комитетов по имуществу, о создании муниципальных
банков, а городские экологические фонды, аккумулирующие штрафы
с предприятий-нарушителей норм, стали превращаться в реальную
силу. Как всегда в России, немедленно возникла реальная опасность,
что городские власти вместо активной экономической политики могут
попытаться захватить монополию и за её счёт паразитировать на
коммерческих банках или извлекать дополнительные доходы за счёт
тотального контроля над всей земельной собственностью в городе
и городской недвижимостью. Такая опасность вполне реальна, ибо
она рождена все той же традицией "отнимающей" системы
хозяйничанья вместо созидающей системы хозяйствования. Бороться
с такой опасностью призывами и увещеваниями совершенно бессмысленно,
потому что мы имеем дело с бюрократической нормой сознания, давно
уже ставшей его бытовой нормой. Только оперируя категориями выгоды,
рациональной экономической эффективности, то есть за счёт прикладного
использования культурной нормы для анализа всякой конкретной ситуации
и нахождения нетривиальных решений, можно добиться сущностного
сдвига.
В одном из городов мы столкнулись с характерной ситуацией: каменоломни,
где издавна добывали превосходный белый камень (из него строили
Астраханский кремль), закрылись в конце 50-х годов вместе с концом
ГУЛАГа: при тогдашних внеэкономических ценах производства каменоломни
могли функционировать только за счёт подневольного труда.
Отдавая себе отчёт в перспективности возрождения каменоломен,
городские власти тем не менее потеряли впустую три драгоценных
года, все ожидая появления извне такого инвестора, какой взял
бы на себя все хлопоты и ещё выполнил бы для города множество
работ за свой счет. Такой инвестор так и не появился, хотя через
кабинеты администрации прошло немало людей — от фантастов из среды
спелеологов-фанатиков до откровенных проходимцев. В самом же городе
имелось частное малое предприятие с солидной репутацией, готовое
взяться за работу на условиях, которые городские власти почитали
(вроде бы, справедливо) невыгодными для города. Возникла и застыла
без движения типическая российская ситуация "собаки на сене",
мотивированная отнюдь не рациональными соображениями, но нетерпимостью
к идее чьего-то обогащения как таковой.
Мы вернёмся к этой ситуации в разделе 3, чтобы подробно показать
программу эффективного развития имевшихся у города ресурсов. Здесь
нам достаточно зафиксировать, что переосмысление экономической,
технологической, организационной ситуации в широком культурном
контексте города, района, страны и даже мира является ключом к
целому вееру вариантов решения проблемы.
Важно лишь отметить иллюзорность расчета на крупного инвестора
извне. Мы не первые в мире, кто сталкивался с проблемами застоя
и упадка некогда славных городов и городков. Точно те же мучительные
вопросы стояли и ежедневно возникают перед городами США, особенно
теми из них, карьера которых некогда определилась промышленностью
одного профиля. Заводы закрывались один за другим с середины 70-х
годов, потому что при слиянии корпораций их штаб-квартиры решали,
что гораздо выгоднее вынести производство за рубеж. Один за другим
американские муниципалитеты приходили в восторг от предложений
со стороны крупных сетей розничной торговли и — часто на очень
льготных условиях — давали разрешение на строительство по соседству
крупного торгового центра. Их прельщало то, что застройщик сулил
создание новых рабочих мест и, главное, расширение базы налогообложения.
Действительность, увы, оказывалась иной.
Торговые центры с региональным охватом клиентуры, включающие
три-четыре универмага, десятки магазинов, рестораны и кинотеатры,
принимали на работу изрядное число местных жителей, но — это повторялось
вновь и вновь без исключений, — магазины в городском центре, утрачивая
клиентуру, и будучи не в силах состязаться в затратах на рекламу
и оформление залов, теряли ещё большее число рабочих мест. Налоговые
поступления от торговых центров были реальностью. Но точно такой
же реальностью было резкое увеличение затрат города на уличное
освещение и поддержание дорог, на пожарную охрану и полицию. И ещё более грустным фактом становилось то, что разорение или хотя
бы ослабление городской торговли сокращало ту самую базу налогообложения,
которую власти надеялись расширить. Наконец, если деньги, поступающие
в кассу местных магазинов, довольно длительное время продолжают
"работать" в местной экономике, то магазины-арендаторы
в торговом центре принадлежат той или иной национальной корпорации
и перечисляют прибыль в адрес её штаб-квартиры, удаленной и безразличной
к местным нуждам.
И вновь мы убеждаемся в том, как трудно вычленить собственно
городские проблемы экономики из более широкого контекста, и одновременно
в том, как необходимо это делать. Культурная норма сознания является
определяющей и в том случае, когда мы понимаем всю иллюзорность
границы города и округи.
1.2.4. Экономика в масштабе округи
В конце царствования Екатерины II Академия Наук разослала по
российским городам опросный лист, содержавший множество вопросов
о размерах, числе жителей и состоянии города. Это было первое
в России экспертное социологическое исследование. Отвечая на вопрос
"в чем упражняются обыватели", в формулировке которого
чётко отслеживается немецкий оригинал, градоначальники все как
один отвечали: "обыватели упражняются черной огородной работою".
В самом деле, российский город, в большинстве случаев учрежденный
московскими властями как опорный центр осуществления контроля
над старинной или новоприобретенной территорией, не имел почти
ни производственных, ни торговых функций. Та же Екатерина, мечтавшая
об укреплении в России третьего сословия, городской буржуазии,
подписывала указы, по которым жители нескольких соседних деревень
и слободок враз объявлялись мещанами, т.е. горожанами. Быстро
сочинялся герб города. Столичные архитекторы наскоро составляли
план с регулярной сеткой кварталов. На площади начинали возводить
собор, вырастали здания городских присутственных мест. Кварталы
разбивались в натуре по геодезической сетке.
Окрестные помещики, сидевшие по усадьбам, съезжались на балы
в дворянское собрание губернского города целыми обозами, так как
купить еду в городе было почти негде. Настоящая торговля велась
несколько недель на ярмарке, рынков в уездных городах не было.
Гостиницы, трактиры можно было найти лишь в губернских городах
— в остальных они возникали у переправ или перекрёстков дорог
и в черту города не входили.
До самой реформы 1861 года купеческих особняков в городах ещё не было почти совсем, бедное же мещанство кормилось со своих огородов.
Мелкое чиновничество тоже без огородов не могло бы свести концы
с концами. Мещане черпали некоторый доход ещё из солдатского постоя
по обывательским домам, так как тратиться на солдатские казармы
власти долго не желали. Выгон для скота был главным общественным
богатством города, так что и учреждение города начиналось с очерчивания
его выгонных земель, и был печальный случай, когда город Вольск
был вынужден продать большую часть своего выгона, чтобы расплатиться
по долговым обязательствам Вольского (по записи) купца. Читатель
конечно помнит о сельском "мире", но редко кто отдает
себе отчёт в том, что городской "мир" был устроен на
тех же основаниях круговой поруки, что и сельский.
В 70-е годы прошлого века помещики, получив от казны выкуп за
землю, переданную крестьянам, устремились в города, вслед за чем
начались бурные перемены. Возник спрос на повседневную торговлю
живностью и зеленью, умножилось число лавочников, понадобились
гимназии, в городах появились аптеки и частная врачебная практика,
адвокатские конторы и отделения банков. Крепла городская буржуазия
и купеческие особняки все более успешно состязались солидностью
и убранством с дворянскими. Раньше или позже, при поддержке правительства
или без нее — на пожертвования возникают дома призрения и земские
больницы, первые публичные библиотеки и театральные здания для
кочующих по стране трупп и любительских кружков... И всё же основная
масса горожан продолжала свои огородные занятия — большинство
новых заводчиков предпочитало действовать в слободах, чтобы не
платить городских налогов и сборов.
Здесь просматривается одна любопытная особенность: за понятным
исключением зерновых и технических культур, работа с которыми
могла совершенствоваться в крупных имениях или т.н. экономиях,
подлинная садово-огородная селекционная работа в России развертывалась
именно в городах. Нежин или Переславль Залесский специализировались
на производстве огурцов, Орел или Белгород — на яблоках, Суздаль
— на выращивании лекарственных трав. Знаменитый в советское время
селекционер Иван Мичурин тоже работал не в селе, а в уездном городе
Козлове. Новые сорта, садоводческие усовершенствованные технологии
— всё это, за редким исключением, — продукт российского города,
малого, среднего, даже крупного.
Москва не была исключением, ведь её огородные слободы были знамениты ещё с тех времен, когда они поставляли продукцию к великокняжескому,
а потом и царскому столу. Ещё в 50-е годы нашего века в районе
Села Коломенского, старинного владения Романовых, не входившего
в городскую черту до 1917г., были знаменитые яблоневые и сливовые
сады, а картофельные огороды на месте стадиона в Лужниках спасали
москвичей во время войны и в первые послевоенные годы. Даже в
Петербурге с его бедными почвами, на "Песках", культивировался
сортовой картофель, что уж говорить об Арзамасе или Тамбове или
малых уездных городах, где число коров приближалось к числу жителей.
Это очень существенно: почти полвека с начала 70-х годов прошлого
века и до трагедии Гражданской войны российский город был не только
центром густонаселённой сельской округи, но почти всегда лидером
отечественного садово-огородного хозяйства.
Города становились и лидерами крепнувшего кооперативного движения:
мелкое чиновничество, разраставшаяся интеллигенция, младшее офицерство
гарнизонных полков в конце прошлого века начали упорную борьбу
против монополии торговых посредников. Обирая разрозненное и малограмотное
в экономическом смысле крестьянство и накручивая огромные торговые
надбавки, этот посреднический слой старался удержать и высокие
отпускные цены на продукцию повседневного спроса — это описание
безусловно покажется читателю чем-то весьма знакомым по сегодняшней
житейской практике. Общества потребительской кооперации начали
скромно с устройства кооперативных продуктовых лавок, но очень
быстро были вынуждены развертывать собственные сети регулярных
закупочных операций. Несмотря на жестокую борьбу, где не обходилось
без угроз, избиений и поджогов, вопреки тупости или корыстолюбию
правительственного аппарата, кооперативное движение стремительно
набирало силы, обрастало периодическими изданиями и школами, мощными
международными деловыми контактами.
Впервые в России общественная роль города обозначилась мощно,
опираясь на собственные солидные финансовые средства и организационные
формы, втягивавшие в свою орбиту волость за волостью, уезд за
уездом.
Казалось, перед городами открывалась нормальная европейская карьера:
крупные начинали концентрировать в себе капитал, власть, науку,
искусство и лишь ту промышленность, что требовала высокой квалификации
и образованности рабочих, малые вот-вот должны были закрепиться
в роли центров хозяйственного и культурного обслуживания сельской
округи, где после Столыпинской реформы, стремившейся покончить
с вынужденным коллективизмом и круговой порукой "мира",
начинал складываться класс фермеров.
История рассудила иначе. Сращение экономики и культуры как общественных
сил, начатое в городах, было насильственно разорвано. Города лишились
какой бы то ни было самостоятельности во взаимосвязи с сельской
округой, история разорения которой достаточно хорошо известна.
Кооперативное движение, придавленное "военным коммунизмом",
сделало ещё один, беспрецедентный по масштабам рывок в годы НЭПа,
а затем было раздавлено, а его лидеры уничтожены. В начале 30-х
годов было уничтожено и мощное краеведческое движение, которое
связало город и округу подлинной заинтересованностью.
Финансирование города по известному остаточному принципу, колхозная
структура в деревне, подчиненная монополии МТС — машинно-тракторных
станций, существенно ослабили все связи между городом и округой,
кроме полицейских. Послабление режима с середины 50-х годов, массовое
бегство из села в крупные города и на отдаленные стройки, некоторое
увеличение бюджетных расходов на социальные нужды и культуру —
это противоречивое развитие законсервировало слабые связи города
и округи. По мере дальнейшей утери сельского населения и его относительного
старения эти связи не могли окрепнуть, а экономический кризис
начала 90-х годов, удорожив стоимость транспорта и связи/ ослабил
их ещё больше, сведя к минимуму.
Несколько неожиданным образом в самое последнее время наметилось
некоторое оживление, казалось, дышавших на ладан колхозов. Частью
— за счёт укрепления их связей с крупными промышленными предприятиями
через образование акционерных обществ. Частью — за счёт притока
беженцев с запада и с юга, что влило новые (зависимые от местного
начальства) силы в старую и неэффективную систему, не желающую
меняться. Города оказались почти в стороне от обоих этих процессов.
Тем не менее проблема экономики связей города с округой от этих
перемен не исчезла и требует решения.
Существует острая проблема землепользования-, нового определения
границ между городом и уездом — городу для выживания вновь остро
понадобились земли и в ряде городов мы были свидетелями стремления
горожан восстановить прежние выгонные земли, давно отведенные
соседним хозяйствам и распаханные или заброшенные. Городу необходима
земля для организации культурной свалки отходов, но ведь качество
этого "полигона" имеет огромное значение и для качества
грунтовых и поверхностных вод, значит, и сельскохозяйственных
земель. Городу необходим корректный режим охраны водозабора, соблюдаемый
(в действительности несоблюдаемый, из-за чего в каждую зимнюю
оттепель опасность отравления водозаборов стоками свиноферм стала
повседневностью) сельскими землепользователями, тогда как те (должны
быть) остро заинтересованы в грамотной организации сброса сточных
вод различного происхождения. Несиловое, экономически разумное
решение земельных споров требует тщательной проработки особого
"средового" кадастра всей территории, включая городскую.
Есть проблема возрождения роли города в роли организатора культурных
инноваций в производстве сельскохозяйственной продукции, что нередко
совпадает с задачей возрождения давно утерянного мастерства, сохраненного
лишь в библиотеках, в музеях и на отдельных садово-огородных хозяйствах
горожан — безразлично в черте города или вне ее.
Есть проблема совокупных природных ресурсов территории и прежде
всего её возможности предоставить место отдыха жителям крупных
городов, а во вторую очередь — туристам. Грамотно освоить и, осваивая,
сберегать и умножать эти ресурсы без программного взаимодействия
города и округи вряд ли возможно.
Есть наконец вообще ни разу не обсуждавшаяся всерьёзоблема
суверенитета, прав, в том числе экономических, территории в целом.
Транзит, в особенности автомобильный и речной, и его нагрузка
на территорию взывает к экономическому режиму компенсации ущерба,
наносимого им территории. Автотрассы разрезают угодья и города,
создавая угрозу жизни и здоровью людей, умерщвляют полосы зелени
вдоль дорог за счёт выброса тяжелых металлов и бензолов. Трубопроводы
и линии энергопередач изымают огромные площади. Военные городки
и полигоны, складские и промышленные зоны, автодромы — всё это
изымалось из территории без какой бы то ни было компенсации, либо,
как неграмотная ирригация или гидростроительство, ухудшала и качество
жизни на территории и её экономический потенциал. Все это обрушилось
и на сельскую округу и на город, и только во взаимодействии этих
двух сил при очевидном лидерстве города можно добиться сдвига
в этом ключевом отношении.
Отсюда та неожиданная роль, которую приобретают в настоящее время
знания, ранее считавшиеся едва ли не бесполезными: массив информации
о хозяйственной истории края, города и его округи, укрытый в архивах,
музеях, библиотеках. Все более очевидна необходимость своего рода
"открытия" территории наново.
В целом мы должны уяснить себе то, насколько серьёзный урон российской
действительности нанесен затянувшимся отчуждением экономики от
культуры, в силу которого приходится говорить, что какое-то хозяйствование
у нас все время было, но экономики ещё не было. Реальная экономика
нашего столетия, не говоря уж о будущем, вот-вот наступающем,
состоит в том, что правила экономического поведения задаются не
просто рынком, но рынком, регулируемым по нормам культуры, т.е.
и по нормам экологии.
|
