Искусство Страны Чудес
Единственный в России подлинный сюрреалист Даниил Хармс написал
в 1935 г. «сонет» следующего содержания:
«Удивительный случай вдруг случился со мной:
я вдруг позабыл, что идёт раньше, 7 или 8.
Я отправился к соседям и спросил их, что они
думают по этому поводу.
Каково же было их и мое удивление, когда они
вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета.
1, 2, 3, 4, 5 и 6 помнят, а дальше забыли.
Мы все пошли в коммерческий магазин «Гастроном»,
что на углу Знаменской и Бассейной улицы, и спросили кассиршу
о нашем недоумении. Кассирша грустно улыбнулась, вынула изо
рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала: «По-моему,
семь идёт после восьми в том случае, когда восемь идёт после
семи».
Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали
из магазина. Но тут, вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли,
так как её слова показались нам лишёнными всякого смысла.
Что нам было делать? Мы пошли в Летний сад и
стали там считать деревья. Но, дойдя в счёте до 6-ти, мы остановились
и начали спорить: по мнению одних, дальше следовало 7, а по
мнению других — 8.
Мы спорили бы очень долго, но, по счастью, тут
со скамейки свалился какой-то ребёнок и сломал себе обе челюсти.
Это отвлекло нас от нашего спора.
А потом мы разошлись по домам».
Поклонник Льюиса Кэрролла слишком опасно приблизился к отображению
в суть происходившего в стране, чтобы уцелеть в ней, и, повторно
арестованный Хармс был расстрелян в первые месяцы войны.
В 1932 г. делегаты XVII партконференции рассматривали проект
театра в Свердловске, выполненный М.Гинзбургом. Делегаты потребовали
от архитектора, чтобы он отказался от идеи прохода через театр
массовых демонстраций и воинских частей. Это было более чем логично,
так как идея массового действия, принадлежавшая уже прошлой стадии
культуры, воспринималась как нелепая затея. Но среди требований
делегатов было ещё одно: увеличить количество лож в зрительном
зале. По-прежнему прокламируя лозунг счастья для всех, советская
культура в самой своей социальной структуре уже глубоко элитарна
и иерархична. В ней есть «лучшие люди», сумевшие в наибольшей
степени приблизиться к идеалу советского человека и потому вовлечённые
в высший эшелон иерархии (делегаты разучивали эту науку быстро).
Именно для них отводятся обособленные позиции везде — в данном
случае они фиксированы театральными ложами.
Ещё в 1930 г. эта новая иерархия, давно утвердившаяся в партаппарате,
расширяется и фиксируется устройством целой системы закрытых распределителей,
охватывающей все ведомства, а значит и творческие союзы. Среди
членов и аппарата правления союза архитекторов пропорция между
«категориями» представлена протоколами весьма точно: 10 — 50 —
150.
В 1934 г. карточная система вновь была отменена, так как систематическое
ограбление коллективизованной деревни в пользу города дала ощутимые
результаты. Тем не менее, система закрытых распределителей продолжала
усложняться и совершенствоваться, дополняясь увеличением «вилки»
между низшими и высшими денежными окладами. Система укреплялась
отнюдь не одним только страхом, но и весьма активными средствами
поощрения.
Система была всеобщей, что служило дополнительным признаком приравленности
всех видов деятельности. Важен не профессионализм, отчасти важна
область применения профессионализма, так как она влияла на позицию
в иерархии. Внедренная некогда Петром Великим табель о рангах
с её сложным исчислением эквивалентности военных и гражданских
чинов с начала 30-х годов распространилась на все общество и пронизала
собой всю толщу культуры. Вот почему общество напоминает теперь
монолит, в котором всякая часть взаимозаменима, всякий человек
взаимозаменим, так как любой профессионал есть прежде всего функционер
системы. При этом есть выделенные функции представительства, репрезентации,
ибо перед нами репрезентативный тип культуры. Персонажи, отправляющие
представительские функции, легко могут быть заменены другими,
но и те всякий раз представляют «нас всех». Сладкий голос Лемешева,
шахматный талант Ботвиника, лихость полетов Чкалова (в запасе
Козловский, Беляков, Смыслов, а за ними ещё и ещё ) помещаются
в единый Пантеон. Виртуальные персонажи, вроде кино-Чапаева, созданного
Бабочкиным, Маяковского (в виде мертвого «лучшего советского поэта»)
или даже Александра Невского, или рабочего парня Максима из кинотрилогии,
входят в тот же Пантеон наравне с живыми персонажами, вследствие
чего те постепенно утрачивают реальность, сближаясь по функции
с голливудскими «звездами». Таковы Стаханов, мистическая способность
которого выполнять 10 и более дневных норм не подвергается сомнению,
или пограничник Карацупа, когда в трёх сотнях пойманных им с собачкой
нарушителей границы никто не дерзает предположить крестьян, бегущих
в Манчжурию от коллективизации…
Пантеон действительно однороден, и в отличие от принципиальных
установок на снятие индивидуальности, характерных для революционного
авангарда, мы, на первый взгляд, имеем дело с аффектированной
персоналистичностью. Но это иллюзия, так как в Пантеоне представлены
не личности, но восковые парсуны, функциональные места, сразу
же заполняемые другими, если в одночасье разоблачаются как «враги
народа». Если высшее функциональное место занимает Вождь, то за
первые места в любом из цехов ведётся неустанное состязание между
несколькими претендентами, что и создаёт впечатление неустанной
динамики.
Разумеется, эта стройная система не сразу получила завершенную
форму — для этого из состязания сначала должны были выбыть те,
кто оказался неспособен угадать правила новой игры.
Экономика, культура, политика — всё это лишь разные имена для
единого целого, а ветви, отрасли совершенно единообразно приводятся
в резонансное колебание любым очередным постановлением власти,
и все профессионалы тренируются в роли читателей и слушателей
указаний сверху. В феврале 1933 г. можно прочесть о школьных учебниках,
что те должны стать стабильными: истина уже абсолютна и подлежит
усвоению в готовом виде. Через месяц должно узнать, что злокозненной
деятельностью вредителей пронизаны все клетки здорового общества.
Ещё через два месяца слияние центра профсоюзов с наркоматом труда
означает, что профсоюзам больше не от кого защищать трудящихся,
и с этого момента значение боссов местных профсоюзных организаций
преображается: теперь это лишь немного менее грозная фигура, чем
партийный секретарь. Ещё через месяц должно зарегистрировать немногочисленные
радиоприемники. Впрочем, в сентябре вводятся приемные экзамены
во все вузы, вследствие чего одно лишь пролетарское происхождение
признается недостаточным для перехода в студенческое состояние,
тогда как только совсем уже наивные юнцы всерьёзоверили в полную
отмену запрета на приём в вуз детей «бывших».
Этот список можно продолжить почти в бесконечность по годам,
месяцам, неделям и важно понимать, что каждый эдикт вызывает реверберацию
во всём хозяйственно-культурно-политическом монолите. К тому же,
действительность ещё более насыщена командными сигналами, так
как республиканские, областные, городские власти и руководство
всех «цехов» выносят ещё и собственные постановления, толкующие
эдикты власти применительно к конкретным предметным областям.
Поскольку в этой цепи происходит неизбежное запаздывание, истолкованию
подлежат вчерашние постановления а в газетах уже печатаются следующие,
интеллектуальная энергия сколько-нибудь активных лиц оказывается
поглощена полностью. Подлинными победителями безумной гонки за
ускользающим временем оказываются лишь те деятели, чье поразительное
чутье позволяет учесть сиюминутный сигнал и отчасти предугадать
следующий при истолковании предыдущего. Понятно что наиболее увлекающиеся,
наиболее одарённые воображением, вспыхивающим от каждого сигнала,
поглощают его слишком буквально. Хуже того, по самой своей природе
они не могут не привнести в толкование сигнала частицы собственного
«я» и в большинстве они обречены.
Конечно, ничто не гарантировало безопасности и процветания, поскольку
мистический характер власти был подчеркнуто выше всякой логики,
и всё же удачные судьбы предводителя союза архитекторов Каро Алабяна,
писателей Алексея Толстого или Ильи Эренбурга, президента заново
учрежденной Академии художеств Александра Герасимова, кинорежиссера
Марка Донского, композиторов Тихона Хренникова или Исаака Дунаевского
случайностью не были. Все они обладали конгениальностью эпохе!
В том же 1933 г. начали издаваться журналы «Архитектура
и строительство» и «Планировка и строительство городов»,
принято решение о создании Академии архитектуры при ЦИК
СССР. Слово «академия», столь ненавистное для прежней эпохи,
восстановлено в полном блеске со всеми приличествующими
привилегиями[1].
На первый взгляд, странноватое постановление московских
властей «О необходимости участия архитектора в строительстве»
было вскоре переложено журналом «Советская архитектура»
в лозунг «Архитектор — на леса!» и растолковано. Разумеется,
испокон веку архитектор поднимался на строительные леса,
осуществляя авторский надзор над процессом. Но теперь речь
о другом: источник вдохновения должен черпаться из самого
производственного процесса, в котором строитель рассматривается
как соавтор.
Монолит культуры создан, так что есть аналог в виде лозунга «Художник
— на завод, на стройку, в колхоз!» и сходный лозунг у писателей,
отправляющиеся за сюжетами на строительство Магнитогорска, Турксиба,
на Беломорканал. Драматурги не были забыты. В феврале 1932 г.
Совнарком объявил конкурс на лучшую пьесу «с целью политического
воспитания широких масс», и в следующем году Всеволод Вишневский
ставит «Оптимистическую трагедию» — ходульную конструкцию высокого
пафоса, незамедлительно включённую в «золотой фонд» советской
культуры, где эта пьеса благополучно пребывала до недавнего времени.
Не следует, разумеется, упрощать процесс. В ряде случаев замечательный
талант оказывается сильнее заданности и, скажем, Катаев создаёт
«Время, вперед!» — поэму в прозе, посвященную драме строительства
Магнитки и далекую от однозначности персонажей. Иным сходит с
рук и своего рода тихий саботаж — так, Паустовский, вместо производственной
повести, пишет «Судьбу Шарля Лонсевиля». Один или с чьей-то помощью
Шолохов дописал заключительные книги «Тихого Дона» не так уж важно
— он их издал, заплатив за это «Поднятой целиной», которая этому
автору писем-протестов против преступлений «расказачивания» и
раскулачивания была поперёк горла. Никто в здравом уме не оспорит
мелодический дар Дунаевского или голливудскую лихость режиссера
Александрова…
Выходят в свет постановления властей «об улучшении жилищных условий»
сначала научных работников, затем писателей, затем композиторов,
о строительстве домов «для специалистов». Союз архитекторов получает
в дар усадьбу Суханово (в двух шагах от самой страшной из сталинских
тюрем, о чем в усадьбе почти не догадывались). Классическая политика
кнута и пряника осуществлялась неукоснительно.
В живописи упорно нащупывается героико-повествовательная манера,
обретающая отточенность лишь к середине 30-х годов, когда Сергей
Герасимов строит эпическое полотно «В.И.Ленин на II съезде советов
среди депутатов-крестьян». В то же время тонкий лирик Аркадий
Пластов пишет «Колхозный праздник» — гаргантюанский пир, где правильность
замечательным образом удвоена: на фоне светлого неба натянут кумачевый
лозунг-цитата «Жить стало лучше, жить стало веселее», а над лозунгом
— маленький портрет улыбающегося автора лозунга, в свою очередь
осененный красным флагом и букетами полевых цветов.
У нас не было бы оснований вычленять архитектуру из общего контекста.
По смыслу она ему тождественна и в устремлениях, т.е. в проектах
не могла быть иной. Но процессы строительства даже в Стране Чудес
обладают неизбывной инерционностью. Посему первая половина 30-х
годов порождает причудливый конгломерат следов уже прошедшего
и отвергнутого с признаками грядущего.
Так, в 1933 г. завершено строительство жилого дома общества политкаторжан
в центре Ленинграда. Два галерейных и один секционный корпус соединены
внутренними переходами. Во всех квартирах имелись только кухонные
ниши, так как обитатели дома могли пользоваться общественной столовой.
Все, включая солярий и детские игровые площадки на плоских кровлях,
в точности соответствовало интернациональной доктрине функционалистов.
Все это было сооружено на средства общества политкаторжан, которое
в годы НЭПа развернуло бурную предпринимательскую деятельность,
в частности, производя и продавая пищевые красители. Через год
само общество было упразднено, а большинство его бывших членов,
ставших для режима ненужными свидетелями, были отправлены в лагеря
по этапу. Квартиры переоборудовали, а разветвленный комплекс услуг
дома-коммуны был влит в обезличенную систему городских учреждений.
Многие здания, запроектированные в более или менее точном соответствии
конструктивистской манере, частично меняют облик в процессе строительства,
чтобы соответствовать принципу нового «оформления» главных улиц.
Они обрастают декором в духе классицизма с вольными вариациями,
а размах доделок определяется средствами учреждения-заказчика.
Отрезок Садового кольца между Красными воротами и Таганкой в Москве
— пока ещё идеальный «стоп-кадр» этого процесса. Комплекс Библиотеки
имени Ленина, строившийся долго — с 1929 по 1941 г. — претерпевал
неустанные изменения, обрастая декоративными деталями, включая
фриз из бронзовых медальонов с изображениями героев культуры:
от Демокрита до Маяковского.
В 1934 г. взглядам открылось здание, построенное по проекту Жолтовского
в самом центре города по образцу палладианского палаццо Вальморана.
Веснин назвал дом Жолтовского «гвоздем в гроб конструктивизма»
и был, разумеется, прав, так как участники первомайской демонстрации,
проходя мимо, разразились аплодисментами. Впрочем, вскоре эта
архитектурная композиция, весьма близкая многим работам петербургских
ретроспективистов 10-х годов, подверглась резкой критике за «сухость».
Жолтовский был слишком серьёзным классицистом, чтобы до конца
совпасть со стилистическими упованиями эпохи, которая поместила
идеал в царство грез и оттого жаждала неустанно «перерабатывать
наследие».
Иначе описать «тон бодрой уверенности» новой архитектуры, чем
это уже сделал В.Паперный в своей «Культуре 2», не могу. Достаточно
сказать, что реконструктивные работы, проходившие в Москве во
второй половине 30-х годов, имели характер чудесного: один взмах
волшебной палочки, и декорации были сменены. Действительно первоклассный
для своего времени метрополитен, гранит набережных реки, ставшей
полноводной после строительства канала Москва-Волга, переезд домов
на улице Горького (стандартный процесс подавался прессой как чудо)…
после погрома, учиненного в Ленинграде вслед за убийством Кирова,
единственность Москвы не могла более подвергаться сомнению. Для
столиц Союзных республик делалось исключение, но они могли быть
только лунами, отражавшими солнечный свет, преломленный через
«национальную форму» даже там, где стационарной архитектуры не
было много веков.
Мажорная песня «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»
звенит из всех репродукторов. От мифопоэтики машины отреклись
не сразу. Конкурс на комплекс зданий Наркомтяжпрома, разыгранный
в 1934 г. был лебединой песней. Модернисты в последний раз
дают «шоу». Иван Леонидов поднимает в небо пару башен (круглую
и прямоугольную в плане) в две высоты колокольни Ивана Великого[2].
Константин Мельников сделал последнюю попытку врасти в новую
культуру. Он остался верен себе в том, что в проекте отрыл
гигантский котлован, погрузив в землю половину здания-монстра,
и превратил парадную лестницу в разросшийся вариант лестницы
своего же павильона на выставке 1925 г., разыграл «арку»
входа в виде гигантского кольца, сходного с ободом подшипника.
Но и он водружает огромные скульптуры на острые ризалиты,
на высоте в сотню метров над землей. Братья Веснины громоздят
могучий «замок», террасами спускающийся к реке, бестрепетной
рукой врисовывая в перспективу многофигурные скульптурные
группы.
Авторы сделали правильный вывод из результатов конкурса на ДС,
но «не угадали». Впрочем, о конкурсе вскоре забыли. О конкурсе
1936 г. на проект «Большого академического кинотеатра» прекрасно
сказано у В.Паперного: «Унифицированность языков искусств, их
способность передавать один и тот же вербальный текст, позволяют
нам трактовать это соединение кино с архитектурным оформлением
прогулок в ожидании кино — как иллюстрирование. Архитектура
и кино переводят на свой язык с одного и того же вербального подлинника
один и тот же текст, поэтому такое сложение двух (или больше)
искусств должно, с точки зрения культуры, облегчить процесс чтения».
При всем том отгородившаяся от западного мира советская культура
сохраняет ревнивое отношение к далекой Америке, и оформительская
программа грандиозного кинотеатра на 4000 мест возникает как раз
в тот момент, когда в США уже завершается эпоха пышно декорированных
«театров».
Между разными искусствами нет, и не может быть сколько-нибудь
существенных отличий. Все они существуют ради того, чтобы
донести до анонимного массового зрителя «содержание», выраженное
в политических максимах. Отсюда понятнее огромное значение,
которое в это время придается выражению «синтез искусств».
Только сплавив все во всем, можно донести и «доказать» истинность
утверждения «Жить стало веселее», прозвучавшего в 1937 г.,
когда Большой террор захватил в свою страшную мельницу и
самих созидателей нового порядка. Апогеем синтеза стала
ВСХВ — сельскохозяйственная выставка в Москве. Выставка
рождалась среди вакханалии обвинений во вредительстве и
казённых заказчиков огромного комплекса павильонов, и его
инженеров и архитекторов, Вячеслав Олтаржевский, закончивший
и коммерческое училище, и училище живописи, ваяния и зодчества
в Петербурге, работал помощником И.Рерберга в создании Брянского
вокзала, в 1918 г. был мобилизован в Красную армию, где
до 1921 г. был начальником т.н. военно-инженерной дистанции.
Затем он был заместителем Жолтовского при создании первой
сельскохозяйственной выставки в Москве. В 1924 г. уехал
в США, где (единственный среди российских архитекторов)
сделал блестящую карьеру, проектируя небоскрёбы, получил
первую премию на международном конкурсе на монумент Колумбу.
В 1935 г., будучи в Париже (он только что выиграл конкурс
на реконструкцию площади маршала Фоша), Олтаржевский встретил
тогдашнего московского босса М.Булганина, который как-то
сумел сманить его в Москву. Там его назначили главным архитектором
ВСХВ, после чего ему пришлось исполнять обязанности главного
архитектора Воркуты[3].
За четыре месяца до открытия выставки Хрущёв, только что переброшенный
с Москвы на роль партийного лидера Украины и сменивший систему
приоритетов сообразно смене позиций, посетив стройку, потребовал
разобрать и заново построить павильон республики, чтобы тот был
не хуже павильона Москвы. Главный инженер ВСХВ С.Алексеев сумел
убедить Хрущёва, что задача невыполнима, но можно обстроить павильон
новой оболочкой снаружи, а внутри перестроить позднее. В 60-е
годы время отомстило Хрущёву на той же Выставке, когда предвоенные
павильоны спешно обшивали «под модерн».
Выставка отразила ещё одно сказочное явление: культ плодородия,
который уже успел воцариться в витринах магазинов в форме восковых
муляжей овощей и фруктов, дополненных гипсовыми изображениями
их же, но в укрупнённом виде на фасадах. С подозрительной синхронностью
с событиями в нацистской Германии распространяется и культ атлетического
тела — с одним, впрочем, отличием: если нацистская кинохроника
блестяще совмещала скульптуры атлетов со столь же атлетическими
телами спортсменов, но советская хроника невольно обнажала контраст
между телами физкультурников и их изваяний с низкорослой и сутуловатой
толпой.
Как показали проверки экономистов, сделанные постфактум, статистика
пятилеток имела немного общего с действительностью, но сталинская
математика «Пятилетку — в четыре года» была единственной доступной
формой истины. Чем трагичнее обстояло дело с поголовьем скота,
так и не достигшим НЭПовского, т.е. дореволюционного уровня, тем
более могучие формы придавались могучим быкам на ВСХВ, в ЦПКиО
и их аналогах в республиканских столицах.
Все же, несмотря на стремление нескольких ретивых критиков[4]
ввергнуть архитектурный цех в состояние охоты на ведьм,
в целом в нем было ничтожно мало потерь сравнительно с несчастными
писательским и научным цехами. То ли приближенность к наивысшим
властям, то ли абстрактность архитектуры и её удаленность
от слов делали архитектуру относительно безопасным видом
творчества. Однако и здесь «врагов» в некотором числе следовало
если не обнаружить, то «назначить». Несчастного Охитовича,
которому эта роль была обеспечена давними связями с бухаринцами
из Комакадемии, распинали классическим для сталинизма образом.
Сначала ему поручили сделать доклад «Национальная форма
социалистической архитектуры» в 1935 г., затем обвинили
в том, что он заранее не согласовал его тезисы с комиссией
союза архитекторов.
Некоторых поначалу пытаются «перевоспитать» в назидание
другим. Так, о Мельникове писали, что он «осуждает себя
на бесплодное бумажное формотворчество до тех пор, пока
не направит свою творческую фантазию в русло реалистической
архитектуры». Обвинение в «бумажном» проектировании исходило
от тех, кто без счета творил «бумажные» архитектурные замки
и расставлял тщательно раскрашенные доски в витринах по
улице Горького. Когда обычная логика отменена и её замещает
логико-магико-мистическая, важно не столько то, что говорится,
но кто и о ком говорит. Уже на первом съезде, наконец, созванном
в 1937 г., решалось, кого из двух заблудших овец, Мельникова
или Леонидова, счесть главным ослушником. Пассионарное раскаяние
могло спасти, могло и погубить, но Мельников наотрез отказался
не только каяться, но и быть на съезде, осужден в первую
очередь он[5].
Впрочем, после этого «забывают» не только его, но и Леонидова,
и Чернихова. Прежние «рационалисты», ведшие себя тихо, вроде
Ламцова, получили своего рода убежище на кафедрах «введения
в архитектурное проектирование», скульптуры, рисунка, акварели
— союз архитекторов не отличался кровожадностью.
Все же необходимое должно было свершиться — по-видимому, на нижнем
лимите «разнорядки», спущенной сверху. Ещё в 1936 г. президент
Академии архитектуры А.Александров был исключен из состава оргкомитета
съезда как «троцкист, враг и двурушник». На следующий год потребовалось
найти «врагов» в национальных республиках, и их находят. И всё же в действиях руководства союза архитекторов не было той испепеляющей
страсти к уничтожению себе подобных, какой был отмечен писательский
цех. Органический конформизм профессии был спасителен.
К 1937 г. искусство эпохи определилось вполне, Уже убран в незаметный
дворик превосходный памятник Гоголю работы Андреева, а на цоколе
нового памятника у Никитских ворот появилась надпись «от советского
правительства». Пенясь в судорогах 30-х годов, культура наконец
застывает в самоповторении. Ещё в 20-е годы Мандельштам пророчествовал
в одной из своих статей: «Бывают эпохи, которые говорят, что им
нет дела до человека, что его нужно использовать как кирпич или
цемент, что из него нужно строить, а не для него. Социальная архитектура
измеряется масштабом человека. Иногда она становится враждебной
человеку и питает своё величие его унижением и ничтожеством».
Собственно говоря, это уже была картина с натуры, но действительность
сравнялась с такой картиной вполне лишь в те годы, когда уничтожили
автора. Из живых людей любовно складываются пирамиды на физкультурных
парадах, тогда как подлинными «людьми» новой эпохи становятся
огромные истуканы «рабочего», «шахтера», «красноармейца», «колхозника»,
«пионера», «пограничника», кое-где ещё уцелевшие по сей день.
Они — подлинное окружение для символической пары «Рабочий и колхозница»,
водруженной прекрасным скульптором Верой Мухиной на гигантский
павильон-постамент Бориса Иофана на Парижской выставке того же
года. Там друг против друга встали детища Шпеера и Иофана-Мухиной,
так что изумленные зрители могли удостовериться в «зеркальном»
подобии советской и германской иконических систем.
Все тот же год отмечен вакханалией славословий вокруг столетия
гибели Пушкина на дуэли. Как объявил Сталин, социализм построен,
единственной формой развития полагается совершенствование. Имя
Пушкина встраивается в ряд с Горьким и Маяковским, хронология
не имеет значения, поскольку время «остановилось», о чем было
недвусмысленно заявлено ещё в постановлении 1935 г. о создании
Юбилейного Пушкинского комитета. В постановлении можно прочесть:
«Правительство великой страны чествует память Пушкина как создателя
русского литературного языка. Это значит, что русский литературный
язык стал достоянием миллионов трудящихся, важнейшим орудием дальнейшего
культурного роста и развития. Пушкин был создателем прекрасного,
могучего русского литературного языка, он останется великим учителем,
и на любви к Пушкину, на подлинном знакомстве с его произведениями
воспитывается советская молодёжь.
Пушкин был создателем новой русской литературы. Классическим
наследством этой литературы питается нынешняя наша советская литература…
Пушкин — великий русский национальный поэт. Но бессмертные произведения
его художественного слова обогатили человечество. Русский народ
справедливо гордится своим поэтом. В Пушкине сказались талантливость,
сила, вдохновение, страсть великой страны, её трудящихся масс».
Тавтологичность, косноязычие, общее убожество этого текста выдает
руку «выпускающего редактора»: утверждение следует за утверждением
без логических переходов, заключение смыкается с исходным суждением.
Это сталинский стиль. Каждое слово этого по-своему замечательного
текста вызывает множество вопросов: почему, к примеру, Пушкин
назван создателем литературного языка, когда это был общий результат
движения от указов Петра Великого до финала Екатерининской эпохи
с «Письмами русского путешественника» Карамзина и т.п. Но важнее
другое: «правительство великой страны» уже идентично самой стране
— надпись на постаменте памятника Гоголю утверждает ту же идентичность.
Это главное. Это главное было понято, и все советское искусство
занято иллюстрированием этого тезиса.
«Я другой такой страны не знаю…» — слова этой блистательной
по мелодике песни к кинофильму «Цирк»[6]
были высшей реальностью. К ней не имели отношения миллионы
узников тюрем и лагерей. Их «не было», ибо сразу же после
ареста они погружались в тьму молчания, идентичную античному
Тартару. Высшая истина была настолько несокрушима, что стало
возможно, не опасаясь аллюзий, демонстрировать публике казематы
Петропавловской крепости, где восковые муляжи эффектно изображали
узников и тюремщиков царского режима. Можно было вновь и
вновь издавать книги о сибирских каторжных острогах и приисках,
ибо они «реальные» принадлежали проклятому прошлому, тогда
как реальных «не было» — с концом строительства канала
Москва-Волга тезис о «перевоспитании», всё же предполагавший,
что заключенные являются людьми, отпадает за ненадобностью.
В 1938 г. сдана в строй вторая очередь метрополитена, и оформление
её станций стало очередным шагом на пути к «социалистическому
реализму»: богатство страны, отображённое в дорогих отделочных
материалах и декоре, идентично по смыслу виртуальному богатству
каждого. Чем слабее становилась армия, лишившаяся командного корпуса
(финская кампания показала это со всей ясностью), тем более развертывалась
тотальная милитаризация массового сознания через все средства
искусства. Изобразительное искусство исполняет функции монументального
и сливается сначала с ним, а затем и с архитектурным декором,
хотя при этом, в классической логике двоемыслия, постоянно предпринимаются
печатные гонения на «архитектурные излишества». В 1935 г. в связи
с работой над генеральным планом развития Москвы разумные архитекторы
направили письмо Сталину, обращаясь к нему как к «великому зодчему
социалистического общества». Все сомкнулось, в 1938 г. закрепившись
в тексте «Краткого курса истории ВКП(б)», который студентами полагалось
заучивать как катехизис.
Возможность личного вмешательства Вождя была постоянна, но лишь
ожидаема, из чего следовала потребность в постоянной готовности
к отчёту и, следовательно, в предельности бюрократического контроля
над всем и вся. При подготовке к съездам творческих союзов утверждались
составы комиссий «по утверждению тематического плана доклада секций».
Совершенству не было предела, и образованный в 1936 г. Всесоюзный
комитет по делам искусств в 1939 г. стал руководствоваться новым
положением: он «непосредственно руководит наиболее выдающимися
предприятиями и учреждениями всесоюзного значения по особому списку».
Тематический план кинокартин на 1939 и 1940 гг. утверждается в
ЦК ВКП(б).
Сотней лет ранее цензор Никитенко записывал в дневнике: «Было
время, что нельзя было говорить об удобрении земли, не сославшись
на тексты из священного писания. Тогда Магницкие и Руничи требовали,
чтобы философия преподавалась по программе, сочиненной в министерстве
народного просвещения; чтобы, преподавая логику, старались бы
в то же время уверить слушателей, что законы разума не существуют…
А теперь? О, теперь совсем другое дело. Теперь требуют, чтобы
литература процветала, но никто бы ничего не писал ни в прозе,
ни в стихах; требуют, чтобы учили как можно лучше, но чтобы учащиеся
не размышляли, потому что учащие — что такое? Офицеры, которые
управляются с истиной и заставляют её вертеться во все стороны
перед своими слушателями». Круг замкнулся, петля инволюции была
завязана прочно.
Недоставало малого, ведь уже восстановили воинские звания, включая
маршальское, восстановили в правах и умножили в десятки раз число
ведомств и чиновников в них. Недоставало окончательного разрыва
с реликтами Коминтерна и утверждения прав наследования в отношении
Российской Империи. Эйзенштейн снимает фильм «Александр Невский»,
вместе с Прокофьевым прописывая героическую партитуру раскадровки.
В фильме ещё были антигерманские аллюзии, но прежде всего утверждалось
новое тождество: СССР есть Русь на новом этапе эволюции. После
пакта с Гитлером все на некоторое время запуталось, но в феврале
1941 г., когда Молотов разъяснял, почему непобедим национал-социализм
в столкновении с империализмом, журнал «Советская архитектура»
публикует тезис: весь исторический облик Москвы должен получить
отражение в новой застройке, архитектура должна приобрести «национальные
черты».
|
