Лекция «Сотворение городской среды»

Глазычев В.Л.: Когда 30 лет назад я вводил в словарь термин «городская среда», то он стал поводом для издевательства, потом он стал банальностью и потерял смысл.

Есть представление о городской среде как об уровне комфорта. Гонконг — самый удобный для жизни город. Но есть ли там городская среда? Это чрезвычайно комфортный город, но есть ли там жизнь, кроме китайских кварталов, — не понял. Есть города, где все ужасно; недавно я вернулся из Череповца. Есть одна интересная особенность в этом самом Череповце: поскольку вся элита города — это все бывшие сотрудники «Северстали», есть ощущение привязанности к месту, и есть желание сдвинуть имидж с промышленного города на что-то другое. На что именно — я пока не знаю.

Представьте себе главу района, который перетащил 9-метровое зеркало для балетной школы — целое. Когда я спрашивал его, зачем ему это надо, он говорил: «Я не хочу, чтобы молодёжь отсюда уехала». Это интересная ситуация.

По моему заданию писали сочинения одиннадцатиклассники в городах «Росатома». Мы получили сочинения; часть из них правлена учителями, но тогда понятно, что думают учителя, это тоже показательно. Но общий смысл сочинений: какой славный город, как жаль, что придётся из него уехать. При том, что это хорошие города, в эти города и в советские времена большие деньги вкладывали. А дети пишут, что уедут. Чего им не хватает? Свободы выбора. Если человеку кажется, что где-то есть разнообразие, возможность выстроить свою жизнь иначе, это и подталкивает к отъезду.

Сегодня мы находимся на интересном переломе времени. В следующем году будет резкое снижение бюджетных расходов, и через год тоже, практически, регионы отпускаются в свободное плавание. Такая ситуация уже была в 1915 году. Когда царская администрация показала свою недееспособность, «Союз городов» реализовал задачу. В 1992 году происходило то же самое.

В рамках этого устроения жизни — мой маленький опыт, когда в магазинах были только банки с березовым соком. Шла гуманитарная помощь, которую как-то надо было раздавать. Надо было понять, кто будет заниматься простым технически делом: немощным людям растащить эти пакеты с крупой, сахаром и прочей полезной для жизни ерундой. Я решил действовать как Том Сойер, когда он забор красил. Удалось найти сумасшедшее предприятие, которое выделило нам 2 скутера. Мои приятели из училища расписали эти скутеры молниями, плюс были добавлены две куртки, которые были все забиты заклепками. Если бы вы видели бой за эти куртки и скутеры, чтобы развезти эти крупы, — вы бы получили удовольствие.

До сих пор [в России работает] патерналистская схема. Но взаимодействию сама власть не обучена, хотя исключения водятся. И не помочь власти — значит ничего не делать. А помочь — значит, что это ваши люди, и с ними вы можете делать потом все, что угодно.

Второй опыт, который проводился там же, в центре города. Как дать людям не только ощущение внимания, но и собственное включение и достоинство? Но сегодня это время непонятно многим — когда не было ничего. Как преобразить грязные окна в домах людей? Я привез из Берлина семена томатов черри. Когда подростки разнесли по домам спичечные коробки с 5 семенами на ватке, и произошло преображение, — тогда пришло понимание, что это наше.

Ещё пример. Маленький город на Волге, где в ужасном состоянии находились просечные наличники. Наша замечательная система реставрации выставляет такие счета, что хватило бы только на один дом. А может, и нет. В музеях, как правило, живут сумасшедшие. Они могут и бесплатно работать. Минус второй — есть обрезки лесопилки, которые сжигают. Минус третий — есть российско-советская школа, где есть уроки труда. Вот в этой станице дети на уроках труда вырезали пепельницы деревянные, не знаю почему. А можно было эти минусы завязать в один узелок. Школьники под присмотром учителей начали вырезать просечные наличники. Когда школьники прибивали наличники на дома, то было совсем не так, как если бы это делал кто-то другой, а они только наблюдали.

Если говорить словами из Библии: «Итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». Лобовая атака редко приводит к результату.

Нужно найти тех, на кого ориентируется энное число людей. Как показывает опыт, мы имеем 3—3,5%, у которых сочетание ума, сердца и рук вообще наличествует. Надо выискивать этих людей. Сам я участвовал в биеннале, когда надо было втянуть прогуливающихся по парку в некое действо. Но это не становится частью реальной жизни. Москва — точно не подходящий город для серьёзного взаимодействия с жителями. У всех свои дела, никто никому не верит. Можно раздеться — никто не заметит, бровью поведут в крайнем случае.

Группа экспертов взялась создать другую программу развития пятнадцатого микрорайона, где был в своё время рынок, и шприцы валялись по району. Я вытащил французских и немецких специалистов, которых треснутым асфальтом не удивишь. В Белфасте они работали и много ещё где. Мы лазили по району, ходили, обсуждали, снимали — примелькались. Затем в бывшем красном уголке одной из школ состряпали макет, и шторы оставили так, чтобы была щель, чтобы подростки могли подсмотреть. Сначала появились гонцы, а потом и их родители. Там были те родители, у кого хорошие отношения с детьми, которым дети рассказывают, что видели. Нам это было и нужно, те, кто заинтересован. Мы смогли извлечь из 11 000 жителей микрорайона любых экспертов для любой помощи. В конце школьный зал не вмещал людей по обсуждению программы. Дело приглушили в Москве, но ключ к переходу от градостроительства к тому, что моя американская подруга назвала градоводством, [был найден].

Градоводство начинается не просто с анализа ландшафта — это вытаскивание тех 3,5% из 100%. Есть городские сумасшедшие, но если нет второго поколения, то первое устает и гаснет. Эти 3,5% улавливаемы, но это улавливание — искусство. Нужен опыт, интуиция, воображение и немножко удачи.

Когда я, раздобыв деньги в Брюсселе, мог выбрать кусочек города [для исследований], я выбрал три улицы Владимира: получастный сектор, туда даже не дошли хрущёвские пятиэтажки. Я убедился в нищете социологии. Там занимались исследованием каждого второго домохозяйства. Но у нас все хотят понравиться тому, кто задает вопросы, все говорили, что отношения с соседями хорошие. А если посмотреть на реальную картину, там дома расположены ступенями, и мусор сыпется через заборы. И догадаться о реальных отношениях было несложно.

По идее, там было 35 человек, которые могли решать общую задачу. Но как их выцепить? Кошмар моей жизни, иногда он мне даже снился. Мне выдвинули требования, что мэр будет открывать семинар, и [дали указание] привезти кого-нибудь из московского начальства. Один мой друг — чиновник без портфеля — помог мне это организовать. Когда мы приехали, нас встретили две сотни разъяренных старух с вопросами: когда нас снесут? Половина спрашивала с надеждой… И мой друг струхнул, а толпа чует страх.

Я серьёзным голосом стал говорить, какую серьёзную работу нам предстоит сделать. После слова «работа» температура спала. На следующий день пришло 8 человек. Они предложили 5 проектов. Лучший проект был предложен дамой, которая молчала 5 сессий подряд на заднем ряду. Проект был такой: как сделать семейную гостиницу на земле, которую она уже купила. У нее было пятеро детей, условие было, чтобы дети были встроены в эту систему. Все она знала сама, но она не хотела, чтобы её облапошили. Это очень важно. Городская среда не терпит суеты. Именно поэтому она прорезалась именно на пятой сессии.

Я серьёзно попортил свою печень, когда пытался понять, что такое грибной, ягодный бизнес [обсуждая несколько дней этот вопрос с главами районов]. Масштаб денег, которые наличествуют у людей, во много раз превышает [ожидания], но извлечь эти деньги власть не хочет. Как ввести [людей] в дело реформирования среды не только с руками, разумом, но и с их копеечкой? В Кировской области я три года смотрел на гигантскую гору гравия, она была рядом с огромной ямой. Но никто не догадался даже камешек кинуть, а это могла бы сделать и старушка. Надо было придумать решение: закидать эту яму на скорость. Нужно провокативное действие, которое может вовлечь 3,5%.

Когда я лежал в больнице с инфарктом, в это время шел первый бразильский сериал. Я наблюдал из-за двери за тем, как люди смотрели. Всегда находились те, кто всем рассказывал, что же там происходило в этом сериале. Они и есть эти 3%, которые могут запомнить, что происходило в предыдущих сериях, и их все будут слушать. И если ты завоевал их, то и тебя будут слушать.

Совсем недавно мы работали в Оренбургской губернии. И дело не в том, что мы смогли протаранить [эту среду], а в том, что каждый из кабинета министров почувствовал себя соавтором. Они самореализовывались. Пока мы не увидим в начальниках людей, страдающих в недореализованности...

Только что мы проводили встречу с аудиторией Череповца. С мэром и его командой, с местной культурной элитой и договорились до того, что задача номер раз — создание нормального городского бульвара. А бульвар — это не просто зелень. Это образ и модель поведения в городе, у которого есть история, который сохранил прекрасную усадьбу из лиственницы. Выстроить образ планирования с удовольствием — это другое дело, чем расчертить план линейкой. Нужно понять, что там будет работать: классический оркестр, джаз-банд или поп-ансамбль, что город примет? Во-вторых, это спортивный облик города. Но [необходимо] понимание, что в слове «спорт» видит мэрия. Необходимо выстраивать отношения и по отношению к власти, и по отношению к среднему звену, которые объясняют, что в сериале было, и просто к людям, которые решают, как совместить даму с собачкой, даму с ребенком и даму с авто в одном месте.

[Речь шла] о нахождении посредника, о возможности найти понимание. Город формировался не как город, а комплекс к заводу. Не было ценностно выстроенной задачи. Приходит формализм, когда утверждали генплан города, это предъявлялось в виде большого планшета. Больше, чем три на три метра планшет сделать трудно, и это задавало масштаб. Если смотреть на такую доску, то вы увидите улицу Росси? Вы физически не разглядите эту линию толщиной с волос. Изменить это трудно. Сегодня ситуация усложняется ещё во много крат. Контроль над здравым смыслом потерян абсолютно. Надо все делить на лоты, выставлять на торги, но объединить это в ансамбль невозможно.

Нужны инструменты выращивания публичного мнения, которого власти боятся как огня. Самый страшный инструмент — насмешка. Можно сделать из человека шута и уничтожить, а сегодня интернет «гуляет как хочу». Можно припугнуть, задать альтернативу. Гибкость отношения, позволяющая превратить остатки старых городов, новейшие, индустриальные зоны, зоны массовки в полноценную городскую среду, где людям хорошо — это высший пилотаж.

Вопросы:

— Вот эти примеры, что вы приводите, были штучные. А у нас системная проблема. Мы можем запустить человека в космос, но не можем наладить серийное производство авто. Как распространить эти технологии повсеместно? Можно ли этому научить?

— Мой частный ответ — нет. Научить бюрократическую машину работать по другим правилам невозможно. Важнее создание энергетики. Кейсы, которые создают эффект домино, эффект подражателей. Я приучал Минрегион, за несколько лет они начали пользоваться [соответствующими] понятиями, они неглупые люди. Но методика такова: все превращается в бумаги... я не знаю, как это одолеть. Для меня стратегия работает там, где стратегия продаётся. Я все время выбираю нормального губернатора, веселого мэра. Это я говорю не в обиду. Нужен человек с чудинкой, которая способна перестроить его казённую сторону жизни.

В Калужской губернии система территориального развития существует 8 лет, не будучи частью администрации. В Череповце было соглашение о создании инвестиционного агентства между администрацией и владельцем «Северстали». Как только появляются конструкции, которые получают от результата, а не от исполнения... Обучение возможно, но трудно. Встречаться, говорить тоже надо.

— Кейс: Москва. Есть потребность и есть энергичная группа людей, которая заинтересована в проекте. Лужков пообещал, что будет московский дворец кинофестиваля. Но в генплане место не определено. Что является препятствием, чтобы это было реализовано, и какой могла быть общественная игра?

— Я воюю с московской властью с 1999 года. Все наши прогнозы оказались верными, включая «затык» транспорта. Пока в Москве существует эта власть — я Москвы не вижу. С ней работать нельзя. Можно делать только то, что отважные люди делают в Кадашах. Другого языка просто не существует. Но все имеет конец, я человек терпеливый.

— Когда идёт обсуждение проектов совместно с тремя процентами, кто должен выступать модератором? Вы же не можете участвовать во всех проектах физически.

— К счастью, я не один, модератор всегда должен быть внешним. Никогда местное сообщество не допустит, чтобы кто-то из них был модератором. Это чрезвычайно важно. Ревность внутри локального сообщества велика, она парализует в значительной степени, поэтому нужен внешний агент. Есть миллионы способов, ряд формальных технологий, которые можно использовать в мирных целях. Труднее всего работать в другой аудитории. Сейчас я попал в процесс обучения министров Татарстана. Новый президент сказал им: «Учиться!» Что вы смеетесь? Это трагедия. Министры — не худшие по качеству. Там воровали меньше. Но им велено думать о развитии, а они могут действовать только в режиме функционирования. Как с ними быть — я не знаю, сможем ли мы их взять за горло? Это люди неглупые, опытные, но способные действовать по шаблону. Единственный способ — вынимать их из привычной среды. Без внешней авторитетной модерирующей единицы выстроить отношения гораздо сложнее. Пока таких людей меньше, чем хотелось бы, но наращивание происходит.

— Много городских образований, где люди спиваются. Как там создавать среду?

— Выражение, что все пьют — неточное. Есть народ выпивающий и пьющий. Я из среды выпивающих. Мне встречалось такое понятие: «пьющая деревня», но в целом алкаш вымирает как класс, его становится меньше. Остаются вполне нормальные выпивающие. Есть такое понятие, как чёрная дыра. Из 200 с лишним мест, которые мы одномоментно обследовали, такого рода чёрных дыр обнаружилось меньше 10. Это не тотальное явление, но там нужна чрезвычайная психологическая помощь. Нужны команды, которые должны вытаскивать [людей]. Я в одной из таких дыр был. Финансово — это обеспеченная местность. Мужчин мало [они работают в другом городе], но денежку они присылают, дамы очень прилично одеты, машины стоят. Но ощущение, что все погибнут, не пропадает. Таких мест немного, они обречены на исчезновение. Либо, если вы герой, надо бороться. Чудеса случаются, но не системно.

— Когда вы говорили о социальной психологической помощи, то не пробовали ли вы создавать клубы и прочее?

— Я этим не занимался, но есть серьёзные конкуренты в этом. Иногда стоит выстраивать некоторые параллельные конструкции, а иногда играть с ними вместе. Например, евангелическая церковь. Они заняты реальной работой по вытаскивании людей из наркомании. В отличие от православной церкви, где работают с приходами, евангельская церковь — это реальные общины. Работать надо с клубами и с такими формированиями. Поиск союзников — ключевой вопрос. Они скрываются как изюминки — везде. Но это большая, серьёзная работа. Я вынужден работать по верхнему слою, нырять ниже не получается. Налетами ничего не решается. Понимать я это понимаю, что с этим делать — не знаю.

— Проект «Арт-стрелка», где «Красный Октябрь», как вы его оцениваете? С одной стороны — это имиджевый проект для определённых людей, с другой стороны, не все эти люди — те самые 3%.

Глазычев В.Л.: В мегаполисах всегда все сложнее, за рамками 1,5 млн начинается распад. «Стрелка» — это замечательно. Я упорно продвигал и буду продвигать идею, что остров может быть нормальным арт-кварталом столицы. Два пешеходных моста — это кое-что. Дивное место. Я надеюсь, что отсутствие денег умерит аппетиты власти. Влияние на город возможно, но распространяться на тысячи километров невозможно. Все равно есть латинские кварталы. Эти места кочуют, перемещаются, но есть якоря. «Стрелка» может стать мощным якорем, но распространять — это очень трудно. Меня уже обвинили, что я точками занимаюсь. Ну, чем занимаюсь, тем занимаюсь.

— Нужны ли проекты городов будущего?

Глазычев В.Л.: Рисовать город будущего — это идиотизм. Идиотизм в античном смысле. Это сосредоточение только на своих представлениях. Бразилия — известный дохляк, а Куритиба — живой город. Все эти макеты городов были макетами городов, в которых жить нельзя. Работать надо с сегодняшним городом. Залезать дальше, чем на 5—7 лет никто не умеет. А может, и не нужно.

— Вы сказали, что важно выращивать второй слой, который лежит под тремя процентами. Могут ли они сами вырасти? Может, и не надо вмешиваться?

Глазычев В.Л.: Человек творящий — не всегда человек педагогический. Исключения есть, но работать на детей разного возраста — это разная профессиональная деятельность. Более того, всеми силами оплеванное руководство Минобра старается это сделать, так называемый третий стандарт в вузе ввести — это даст море свободы. Но почти весь преподавательский корпус будет стоять, чтобы ничего не изменилось.

Надо работать с двумя горизонтами. Я работал в Набережных Челнах. Там был сумасшедший председатель исполкома. Он построил оздоровительный комплекс на месте 17 корпуса «КамАЗа». За это могли и посадить, и орден дать. Мы с ним работали. Мы собрали рисунки детей, когда они ещё не знают, что умеют рисовать. Раньше это был возраст 10—12 лет, сейчас это народ уже прожженный, сейчас эта планка ниже. Вот было 1500 рисунков города, надо было организовать выставку, дом был украшен, и к каждому окошку было привязано по цветному шарику. Так власти было объяснить гораздо проще. Когда мы смотрели эти рисунки, выяснилось, что у детей был образом города фонтан. [И затем] был взрыв активности, когда строили эти фонтаны, а начиналось все с детских рисунков. Надо работать с обоими горизонтами.

— Вы сказали, что заниматься идеальным городом — идиотизм. Но какой-то вектор должен быть?

Глазычев В.Л.: Повышение многообразия и свободы выбора оказывается фундаментальным. Мы не можем избежать объективных процессов, которые необратимы. С одной стороны, модернизация выбрасывает людей, с другой стороны сокращается число людей, способных что-то делать. Никто всерьёз не понял, как с этим работать. Не все выживут, но не предопределено, какой город не выживет. В ряде губерний вообще ничего не останется кроме нескольких городов. Например, Псковская область — Псков, Великие Луки и Печора. Ещё несколько лет, и иного населения не будет. Никто не понимает, как работать с этой действительностью. Мы вступили в зону турбулентности. Шанс на развитие, кроме совсем гиблых мест, в принципе, есть. Чтобы ситуация была понятна: я работал с группой коллег в Байкальске до того, как туда приехал премьер и всех рассудил на свой лад. Мы просто анализировали жителей, когда треть города работала на ЦБК. 200 с лишним высококлассных специалистов были слизаны другими комбинатами. Около 300 человек решили, что выращивание клубники на их почве и продажа её в соседней Иркутской области — это хороший бизнес. Остальные начали строить гостиницы. Оказалось около 400 ни к чему негодных — их-то и вывели протестовать. Работать надо с этой действительностью. Нашли мы решение, но….

— Приехал премьер.

— А какое решение нашли?

Глазычев В.Л.: Закрыть ЦБК, создавать развлекательные центры, это было совместное решение власти губернской, районной и даже временных управляющих. Диалог проводили три дня с использованием помощи внешних экспертов. Но в этот раз не состоялось. Бизнес туда не придёт, пока есть этот завод.