|
Ясин Е.Г.: Тема сегодняшнего семинара — «Российская
жизнь на уровне административного района». Вячеслав Глазычев хорошо
известен своими исследованиями
этой сферы, в частности, ему принадлежит интересный и емкий
термин «слободская Россия». Мне кажется, это очень точная характеристика
советской эпохи, времени формирования городских поселений, городской
среды. Это словосочетание очень удачно описывает ту специфику
нашего общества, размышляя о которой, я часто вспоминаю нашумевший
фильм времен перестройки «Маленькая Вера». В нем было отчётливо
показано, что наши города, наше общество существуют не для людей,
а для чего-то другого — для производства стали, чугуна, для железных
дорог, для бурьяна, который растет вдоль этих железных дорог...
Глазычев В.Л.: Евгений Григорьевич своими словами
задал тон, который позволяет мне начать с прямого отрицания своих
собственных многолетних построений. А именно, я рискну утверждать,
что в России сейчас начался процесс урбанизации. Слово «урбанизация»
всегда использовалось у нас широко, но в действительности для
этого не было особых оснований. Городское начало существовало
лишь в промышленных слободах при разного рода предприятиях, и,
если не учитывать крайне небольшой интеллигентский круг, который
сохранял свою цельность вопреки географии, даже столичные города
распадались на такого рода слободы. Москва была и во многом остается
огромной агломерацией слобод, хотя большинство гигантских предприятий,
порождением которых были эти слободы, сегодня закрыты. Однако
теперь, повторю, процесс урбанизации начался и идёт — неспешно,
но достаточно заметно.
Впервые я начал заниматься провинциальной Россией в середине
1980-х годов, в предперестроечное время. Тогда я убедил руководство
Института культурологии создать сектор культурного потенциала
городов. Хорошо звучало, никто не понимал, что это такое, и можно
было спокойно заниматься исследованиями. Я совершенно сознательно
выбрал для изучения островной тип поселения — городок Тихвин.
Формально он находится в Ленинградской области, но в столь восточной
его части, что присутствие Петербурга
там уже совсем не чувствовалось, Москва
со своим влиянием была много ближе. Тихвин был интересен тем,
что представлял собой классический случай концентрации всего населения
района в довольно большую слободу: в городе в то время жило 68
тысяч человек, а в районе, помимо этого, было всего лишь 2400
жителей. Болота и егеря и несколько мизерных леспромхозов местного
значения.
Второй раз к такого рода поселениям я обратился через десять
лет — в 1994-1995 годах. Тогда ещё у Министерства культуры были
деньги на исследовательскую работу, и я убедил их сделать одновременное
обследование восьми малых городов и их районов четырьмя разными
группами (моя была лишь одной из них). Как водится, эта работа
не была доведена до конца — все наблюдения остались без сопоставления
и обобщения, последовал лишь неформальный обмен информацией между
лидерами групп. В общем, всё это осталось невостребованным.
И, наконец, с 2000 года и по сию пору я занимаюсь изучением провинции
в Приволжском федеральном
округе. Сначала мы провели две
серии экспедиций, охвативших в общей сложности двести малых
городов и районных центров по всем пятнадцати регионам округа.
Группы студентов отправлялись в совершенно неизвестные им места
без всяких заранее заданных гипотез, но с единым заданием. Они
должны были наблюдать «все». Есть ли торговля с машин по субботам
на местном рынке и какие номера у этих машин? Целы ли металлические
буквы на памятниках на местном кладбище? Выкошены ли на нем лужайки?
Какова цена билета на дискотеку? Сколько стоит четвертинка водки
и самогона? Сколько новых домов, новых крыш, крылец, гаражей и
заборов? В результате мы выявили огромное количество деталей,
а кроме того — собрали около 900 может быть не очень умелых, но
достаточно подробных глубинных интервью.
Однако всего этого оказалось совершенно недостаточно по одной
простой причине: административный район всё равно оставался недоступен
наблюдению. Ведь мы представляем его по материалам областной или
республиканской статистики, а «выше», т. е. на федеральном уровне,
статистика его игнорирует, различия между районами стираются.
Например, что такое сельсовет? Сегодня для него существует семь
разных названий, но от этого его административно-бытийная «сущность»,
с которой каждый день имеют дело жители, никуда не исчезает. Как
выяснилось, никто не знает, что же это такое. В том числе в областных
и республиканских центрах — они до сельсоветов не добирались.
Как вы понимаете, организовать подобные районные экспедиции безумно
дорого и сложно. Это требует большого количества людей, денег
и, кроме того, определённых навыков. Ведь бывший советский человек
чрезвычайно аккуратен и осторожен в общении с посторонними. Он
легко разговаривает о мелочах, но выцыганить у него сущностную
информацию — большой труд. И тогда я с несколькими коллегами создал
собственную технологию работы с районом — решил собирать вместе
всю местную элиту. Это, во-первых, административный слой, т. е.,
по сути, вся районная администрация, а не только начальники; во-вторых,
это слой (скорее, прослойка, или даже только группа) деловых людей,
местных или имеющих в этом районе какой-либо деловой интерес;
и, наконец, в-третьих, это слой образованных людей — учителей,
врачей и т.п. Здесь моя задача — не просто сбор информации, а
выработка программы развития данного района. Делается это не с
помощью жёсткого мозгового штурма, а «в мягкой манере»: темы разворачиваются
постепенно, сначала группа обсуждает экономические вопросы, потом
социальные, потом к ним добавляются проблемы управления, а затем
всё это переносится в проектную плоскость.
Я провел два пробных семинара в прошлом, четыре в этом году в
различных местах. Первый семинар прошел в Омутнинском
районе Вятской области, в 200 километрах от областного центра,
где уже земля «закругляется»: кончаются леспромхозы, железная
дорога, шоссе, а дальше тайга. На юге мы были в Кувандыкском
районе. Это «талия» Оренбургской области, там, где от Казахстана
до Башкирии меньше 80 километров. Район находится между двумя
мусульманскими ареалами, что накладывает на него сильный отпечаток; причём, дело не в исламе как таковом, тут и интенсивный наркотрафик,
и перевозка оружия, и развитая контрабанда. Проведение семинара
в этом районе совпало с исследованием
приграничных областей — моей служебной темой в Приволжском
округе.
Затем был собственно Оренбургский
район, непосредственно примыкающий к большому городу. Район,
живущий в сложной взаимозависимости со своим центром, в которой
особенно ярко проступает все безумие наших управленческих схем.
С подобными явлениями сталкиваешься и в Подмосковье, только в
Оренбуржье они сильнее обнажены. Скажем, летом население района
возрастает в восемь раз, поскольку это и дачная зона, однако это
совершенно не отражено в системе управления, в работе медицинских,
пожарных, милицейских служб. Соответственно, множество людей зависает
в необслуживаемом никем и ничем пространстве.
 Далее
последовал Рузаевский
район Мордовии. Рузаевка стала в 1880-х годах крупным железнодорожным
узлом, что говорит о многом. Район представляет собой устойчивое
парагородское образование с очень любопытной чересполосицей русских,
татарских и мордовских сел и деревень. Потом был Ульяновский
район одноименной области. И, наконец, месяц назад я завершил
семинар в Лаишевском
районе Татарстана.
Все это в совокупности даёт некоторую картину с определённым
географическим разбросом и определённой типологией объектов, с
которыми я работал в более или менее исследовательском ключе.
Более или менее, потому что высокой академической ценности эта
работа, строго говоря, не имеет. Нет ни достаточного сопоставительного
материала, ни достаточной строгости.
Почему я заговорил о районной России как об особом феномене?
Ещё экспедиционные
исследования 2000—2001 годов заставили меня убедиться в том,
что нет никаких материалов, а, следовательно, и никаких оснований
для типологизации российской провинции. Я занимался этим десятилетия,
но ничего не получалось, материал никак не типологизировался.
Пришлось принять совершенно некорректную с традиционной научной
точки зрения гипотезу: каждый район является чем-то вроде соборной
личности, некоей индивидуальности и потому требует индивидуального
подхода. Звучит это банально, но как усложняет работу...
Почему я на этом настаиваю? Вот, скажем, Оренбургский район.
За последние десять лет, в основном после карабахского конфликта,
в нем появилась мощная армянская диаспора. Сейчас там начато строительство
крупного армянского храма, а это означает, что диаспора перестанет
возить гробы в Армению, будут пущены корни. В районе появился
совершенно новый спектр ремесленных услуг, возник новый тип ресторанно-закусочного
быта, изменился весь рисунок микроэкономических взаимодействий.
Армяне — жители городские или квазигородские. Они врастают в городскую
систему услуг, урбанизируют ее.
В том же районе, по моим приблизительным подсчетам, наряду с
50 тысячами незаконных обитателей Оренбурга, есть ещё, как минимум,
25—30 тысяч сезонных мигрантов, рабочих на фермах, в первую очередь
выходцев из Узбекистана и Таджикистана, казахов среди них почти
нет. Это ещё один заметный вектор реструктурирования районной
жизни, и процветающие там фермерские хозяйства не смогли бы преуспевать
без этого, нигде не регистрируемого, потока надёжной и очень эффективной
рабочей силы. Так создаётся система развития интенсивного сельского
хозяйства в зоне экстенсивного сельского хозяйства.
Подавляющая часть сельского, русского населения там по-прежнему
работает в колхозах, лишь иначе именуемых, но разница между фермерскими
и колхозными хозяйствами не столь велика, как кажется, потому
что б?льшая часть колхозов на самом деле давно перестала ими быть.
В Оренбургском районе в основном существуют или поместья, по факту
принадлежащие бывшим председателям или/и главным агрономам колхозов,
или возникшие под воздействием губернатора новые минихолдинги.
Они фактически повторяют советскую модель «шефства», но в совершенно
новых условиях, а потому в новых формах. Скажем, частный мясокомбинат,
созданный крепкими инженерами с чиновным опытом, достаточно интенсивно
функционирующий, соглашается взять пару разорившихся колхозов
через достаточно продвинутую систему акционирования.
Следует также отметить чрезвычайно сложную, как правило, архитектуру
пространства самого района, который из столицы и даже из губернского
центра зачастую кажется лишь функциональной точкой. Так, внутри
Оренбургского района есть анклавы, воспользовавшиеся старым законом
о местном самоуправлении и правом на создание муниципальных образований.
Несколько таких вкраплений в район представляют собой автономные
субъекты права и обладают достаточно важными ресурсами. Например,
аэродромом находится в юрисдикции отдельного муниципального образования,
а не района и, соответственно, платит налоги этому муниципальному
образованию. Район в этом смысле, так сказать, дыряв. Добавьте
к этому крупные зоны, занятые военными, например, огромные полигоны.
Другие районы часто включают особые муниципальные образования
— города областного подчинения, которые образуют административное
целое с парой примыкающих к ним деревень. К этому следует добавить
чрезвычайно сложную систему разграничения хозяйств: разграничение
земли до сих пор не проводилось, и дело здесь обстоит примерно
как у Ноздрева — кто определит, по какую сторону леска кончается
какое поле? Как в добрые старые времена, межа является наследуемой,
карт землепользования нет. Добавьте к этому огромную зону дачного
хозяйства, которое очень плохо обслуживается юридически и часто
никак незарегистрировано, и то, что в своё время город «совратил»
посулами жителей некоторых поселений и приписал их к себе, изъяв
таким образом часть территории у района.
В этой безумно сложной архитектонике населения, пространства
и административных статусов функционирует очень малая по численности
администрация, которая, как правило, на удивление недурно справляется
со своими обязанностями. Для меня это было открытие. До начала
работы я пользовался сведениями из средств массовой информации
и ожидал увидеть куда более тяжелую ситуацию. Рискну утверждать,
что на наших глазах, в течение последних четырёх лет на районном
уровне разворачивается кадровая революция. Произошла ротация руководителей,
начиная с глав районной администрации, а самое главное — с заместителей
глав районной администрации по экономике и по социальным вопросам.
Везде, где я работал, были люди, с которыми можно говорить на
современном экономическом языке, люди, готовые к работе в проектной
парадигме, выстраивающие новые управленческие рисунки. И это настолько
любопытно, что, скажем, заместителя главы Оренбургского района
по экономике я брал как эксперта — руководителя группы на семинар
в Мордовию. Лучшего эксперта у меня не было.
Ясин Е.Г.: Откуда эти люди?
Глазычев В.Л.: Во-первых, из крупных городов, гденет
достаточных возможностей роста для амбициозных людей, тяготеющих
к организационной работе. В областных или крупногородских структурах
они не могут реализоваться, там у них слишком мало полномочий.
Более того, многие из этих людей обнаруживают, что реализация
амбиций на уровне руководства районом обещает достаточно высокие
дивиденды, позволяющие строить карьеру дальше. Началось реверсивное
движение: если когда-то все стремились через губернский город
попасть в Москву, то сейчас значительная часть людей из губернского
города предпочитает работать в районе.
Во-вторых, в Оренбургском районе пока ещё продолжается иммиграция
из Казахстана, хотя темп её упал по разным причинам и, более того,
началось встречное квалифицированное гастарбайтерство в Казахстан.
Перейдем к более общим вопросам. Одна из черт, характерных для
всей районной жизни в целом, связана с тем, что ни одно советское
учреждение образования, культуры и здравоохранения не было закрыто.
Например, Мордовия — относительно благополучная область по сравнению
с другими. Абсолютно семейная система макрохозяйства, где все
схвачено четырьмя братьями и множеством племянников. Этого хватает
для того, чтобы удержать всю нефтехимию, производство стеклокабеля
и т.д. Но есть, разумеется, огромный массив «мелочевки», которая
по определению эту семейную структуру не может интересовать: слишком
большие издержки, слишком маленькие прибыли.
В этой системе разыгрываются совершенно неожиданные этюды. Районный
уровень позволяет увидеть, в насколько значительной степени наша
экономика является экономикой собеса. Основной смысл её
существования — социальное обслуживание, социальная поддержка.
Скажем, на периферии Рузаевского района очень неплохо работает
старое плодоовощное хозяйство, возглавляемое теперь доктором биологических
наук, который плюнул наконец на своё дурацкое университетское
место и пришел туда директорствовать, владеть и править. На прямой
вопрос, сколько ему нужно работников, он отвечает: 80-85. На вопрос,
сколько у него есть, он отвечает: 190. Сохранение рабочих мест
для ста человек — практически добровольный акт принятия на себя
социального бремени, поскольку бремя это не берет более никто.
И причина даже не в прямом нажиме районной власти, хотя её влияние,
авторитет, нежелание портить с ней отношения, конечно, играют
большую роль. Это настоящая добровольная благотворительность,
которая, конечно, невероятно ухудшает конъюнктуру, издержки и
все остальное, но несмотря ни на что существует. Милосердие оказывается,
вопреки утверждениям СМИ, одним из ключевых факторов работы на
районном уровне.
При этом крайне любопытно, что тут же рядомработает школа, рассчитанная
на 400 учеников. Учеников в ней 120. Повсеместное несовпадение
размеров «тела» и «одежды», «сшитой» в 1970—1980-е годы, конечно,
«на вырост», под оптимистические прогнозы, создаёт фантастические
трудности, и директор школы более всего занят вопросом, как отключить
второй этаж школы от отопления, чтобы сосредоточить все тепло
на первом. К сожалению, техника этого не позволяет. Рядом сельская
больница, где не хватает больных. В ней 32 рабочих места. Оборудование
есть. Старенькое, но на ходу, добротное. Лекарства есть. Перевязочные
материалы есть. (Кстати, мои экспедиции из двухсот обследованных
больниц обнаружили только три, в которых были проблемы с элементарным
набором лекарств, перевязочными средствами и питанием. Три из
двухсот — это немного.)
Район встал перед естественной проблемой: с одной стороны, больницу
надо закрыть, с другой, сокращение 32-х рабочих мест — страшная
потеря. В ходе работы нашего семинара они сами придумали небольшой
проект,позволяющий два минуса соединить в плюс: на основе школы,
где не хватает учеников, и больницы, где не хватает пациентов,
создать профилактический центр для школьников района без отрыва
от учебы. Проект был доработан нами, публично одобрен администрацией
и, вроде бы, запущен.
Ресурсный анализ, который позволяет придумывать и осуществлять
такого рода проекты, никогда не проводился на уровне района. Крошечная
районная администрация настолько озабочена повседневными делами
и разного рода бумагами, которые требуются на всех административных
уровнях в невероятном объеме, что не имеет возможности дистанцироваться
и оценить, чем они располагают, где живут, с кем и кем могут быть
произведены какие-то изменения.
Семинар как раз позволяет выработать такую дистанцию и за два
с половиной дня работы в совершенно новой для этих людей атмосфере
они легко создают четыре-пять дееспособных проектов. Некоторые
из них чрезвычайно любопытны. Например, в Рузаевском районе Мордовии
я впервые в жизни столкнулся с феноменальным типом менеджерально-экономического
гения на районном имежрайонном уровне. Мой герой — татарин, выросший
в Башкирии, но сбежавший в Мордовию, чтобы реализовывать свой
потенциал организатора. Сейчас он владеет мини-холдингом, ядром
которого являются хлебозавод и сеть хлеботорговли, к чему уже
добавилась система закупки плодоовощного урожая у горожан, главных
производителей в малых городах. Малый город производит гораздо
больше ягод, чем вся округа, но, естественно, ни в советские времена,
ни сейчас никто не занимается такой ерундой, как подворная скупка
с вывозом, с обеспечением комфорта для продающего.
В мини-холдинге 122 рабочих места, а на местном заводе их 107.
То есть в районе начинает выравниваться статус предприятий по
отношению к местной власти. Предприниматели начинают приобретать
все больший вес, в том числе и политический. В значительной степени
сейчас именно они определяют, кто будет главой района — в тех
регионах, где существует выборная система. Там, где её нет, эта
новая сила также обладает некоторым политическим значением, но,
разумеется, оно намного меньше.
Любопытно, что проект, предложенный рузаевским героем-предпринимателем,
относился к нерешённой в стране в целом проблеме использования
муниципальной недвижимости. Представим себе, например, бывший
комбинат бытового обслуживания, многоэтажную пустую «коробку»,
в углу которой несколько рабочих что-то делают. Эту «коробку»
надо худо-бедно топить, содержать, ведь она всё равно на балансе.
И этот замечательный предприниматель совершенно самостоятельно
разработал схему, которая обсуждалась только на уровне, скажем,
Высшей школы экономики и кое-где в специальной прессе, не более.
Он придумал схему игры в несколько касаний: некий бизнесменприобретает
здание у муниципалитета или, в данном случае, у района — формально
на торгах, но конкуренция там, как вы догадываетесь, небольшая,
после чего уплаченная сумма немедленно выдается ему же в качестве
кредита на пять лет под пристойный процент на обеспечение наполнения
этой «коробки». Ведь у предпринимателя обычно не хватает средств
и на покупку здания, и на организацию в нем производства, а долгосрочный
банковский кредит у нас получить практически невозможно. Проект
обещал 18 рабочих мест, что для такого района само по себе очень
существенное прибавление, а здесь речь шла о местах для молодёжи,
тяготеющей к работе с компьютерами, не сбегающей в Саранск, а
желающей работать у себя дома.
Люди такого типа обнаруживаются повсеместно. Мой друг Олег
Игоревич Генисаретский в своё время назвал это качество «проектной
готовностью». Её отличает достаточная эмоциональная и хотя бы
наполовину методически оснащённая готовность играть в сложные
нестандартные игры как только для этого возникают минимальные
возможности. В большинстве районов уровень «проектной
готовности» оказался чрезвычайно высоким. Признаться, для
меня это было радостным открытием.
 И
в Татарстане самым неожиданным для меня оказалась такая же высокая
«проектная готовность» в районной администрации и среди местных
предпринимателей и интеллигентов. Под чудовищным прессом области
и центра там клокочет энергия, которая жаждет выхода и в какой-то
степени находит его в рамках операций малого и среднего бизнеса
за пределами региона. Это, кстати, тоже очень важно. Не надо думать,
что провинциальный бизнес заперт в рамки своих районов. Очень
многие районные предприятия, так же как и трудовые потоки, имеют
чрезвычайно широкую географию. Самое очаровательное из моих открытий
времени экспедиций заключалось в том, что жители Коми-Пермяцкого
округа отправляются на сбор урожая в Испанию. Этакий отхожий промысел:
кто-то едет на тюменские болота на «нефтянку», а кто-то — в Испанию
на сбор урожая. В Московской области работают люди фактически
из всех районов, в которых я был. Многие вовлечены в орбиту московской
агломерации, и это создаёт чрезвычайно интересную картину.
Высокая «проектная готовность» изумляет тем больше, что централизация
управления в Татарстане простирается до того, что в районной администрации
присутствуют представители всех республиканских министерств. Более
того, если вы на двери видите надпись «заместитель главы районной
администрации по сельскому хозяйству», не верьте своим глазам.
В действительности за дверью сидит чиновник министерства сельского
хозяйства из Казани, получающий зарплату в Казани и приставленный
оттуда к району. Это особый мир. Кажется, то же самое в Башкортостане,
но меня туда пока ещё не пускают.
Кстати, есть одна деталь, которая очень трогательно иллюстрирует
соотношение реальной экономической жизни и статистики. Если проехать
по границе между Татарстаном и Оренбургской областью, где слева
и справа поля, будет заметно, что состояние полей в Татарстане
чуть лучше, хотя разница не очень существенна. В областной статистике
Оренбуржья указано, что у них урожай — 12 центнеров с гектара,
а в статистике Татарстана — 26 центнеров с гектара. На деле и
в Оренбуржье, и в Татарстане средний урожай — 18 центнеров с гектара.
Просто втянутое в рыночные отношения оренбургское районное начальство
и, соответственно, местные региональные и надрегиональные деловые
структуры торгуют зерном прямо перед элеватором за наличные и
аккуратно делают вид, что этого не существует. А в Татарстане
до сих пор занимаются приписками, дабы добиться ласки начальства.
Вообще в течение последних двух лет отчётливо видно, как снижаются
темпы экономического роста в Татарстане и Башкирии. Это очень
остро переживается людьми на районном уровне, которые все видят,
знают, понимают и завидуют соседям. По динамике, по темпу прироста
областного ВНП и по целому ряду потребительских показателей, они
пока ещё опережают соседей, но если нынешний тренд не изменится,
то через два года они существенно упадут.
Наконец, возвращаясь к более общим вопросам, надо обратить внимание
на обычно упускаемую из виду мелко-ячеистую структуру проникновения
в регионы крупных экономических систем. Речь не идёт только о
известных на федеральном уровне предприятиях, но и о капитале
из других регионов, в большинстве своем — из Москвы. Например,
в Новоульяновске Ульяновского района . цементный завод изавод
мягкой кровли уже принадлежат московским фирмам, также как и мясокомбинат,
который куплен «Черкизовским» мясокомбинатом. И всякий раз после
смены собственника начинается нормальный процесс замещения менеджеров
предприятия, руководивших им с незапамятных времен.
Однако картина неоднородна. Самый тяжелый для меня семинар был
в Ульяновском районе. Это единственный район, где местной предпринимательской
группы не существует. Или это внешняя группа, или это ещё уровень
«сникерсов», т. е. что-то вроде ближнего Подмосковья 1992 года.
Предпринимателей нет физически. И директора школ, de facto бизнесмены
малого масштаба, берут на себя роль предпринимательски мыслящих
людей. При этом ситуация чрезвычайно парадоксальна. На уровне
«проектной готовности» директора школ или главные врачи способны
самостоятельно выработать проект единого информационного центра,
связанного с миром оптико-волоконным кабелем и использующего школьные
компьютеры. Ведь программа снабжения сельских школ компьютерами
работает неплохо. И в процессе создания этого центра оказывается,
что уровень собственных программистов достаточен для обслуживания
местного хозяйства.
Очень любопытная деталь. Как бы ни было ничтожно по численности
население поселка, в самых провальных местах мы обнаруживаем интернет.
В каком-нибудь посёлке Комсомольский в той же Мордовии, где годовой
муниципальный бюджет на душу населения составляет 280 рублей,
есть 37 пользователей интернета. Это не райцентр, это посёлок городского типа у черта на рогах. Ведь железнодорожники везде
протянули световод, и теперь там, где есть железная дорога, можно
подключиться к интернету. Цена подключения невелика, и население
этим пользуется невероятно широко. Поэтому говорить об изоляции
провинции не приходится. Например, в Кувандыке, где уже начинается
степь, год назад было уже 46 интернет-пользователей. Кроме того,
интернет активно используют все предприниматели. Мой рузаевский
хлебозаводчик ищет в сети оборудование second hand, переписывается
по электронной почте.
Заканчивая выступление, я бы отметил ещё одну очень важную вещь.
Нет никакой корреляции между так называемой бюджетной обеспеченностью
на одного жителя и действительным состоянием городской среды,
качеством жизни, уровнем заработка. 280 рублей — это нижний предел,
7400 рублей — верхний. Разлет больше, чем на порядок. Корреляции
нет, потому что в большинстве случаев схема расходования бюджетных
средств никак не соотносится с реальностью. Для инфраструктуры
эта схема очень важна, потому что всё-таки есть школы и учителя,
которые что-то из бюджета получают, потому что именно бюджетное
содержание автобусных маршрутов сдерживает цену частного извоза.
Но основной источник заработка людей никакого отношения к бюджету
не имеет. В том числе, кстати, это касается и учителей, у которых,
разумеется, есть разные формы дополнительного заработка.
Ясин Е.Г.: Получается, что бюджет сам по себе,
а жизнь сама по себе.
Глазычев В.Л.: Абсолютно верно. Я завершал семинар
в Рузаевке
как раз тогда, когда там был выпускной бал десятиклассников. Ни
одного платья на девочках дешевле двухсот долларов не было. Наверное,
многие предпринимали немалые усилия для этого, но, значит, их
можно предпринять.
 Кроме
того, из всех районов, где я проводил семинары, только в Рузаевке
была молодёжная организация с гордым названием «Элита». «Элита»
замечательно работала на семинаре, слилась в экстазе с федеральным
соцстрахом, выработала с ним общий проект. То есть эффективные
формы социальной организации в районе абсолютно реальны, ими просто
нужно заниматься. ведь политическая жизнь там практически отсутствует.
Номинально, конечно, есть ветеранские, какие-то прокоммунистические,
прозюгановские организации, но в основном это пенсионерские клубы,
а не серьёзные партийные ячейки. О других партиях знают только
в областных центрах. В этом смысле район — нетронутый ресурс,
и очень жаль, что он не вызывает интереса у наших правых.
Вообще район в минимальной степени зависит от того, в каком регионе
он «прописан». Я выделяю Ульяновский район как особый случай,
но это исторически особый случай. И всё равно, темп, с которым
она сейчас начинает развиваться, вопреки полному идиотизму заместителей
Шаманова, при растущем присутствии столичного капитала и его управленческих
ресурсов и при появлении местных предпринимателей, позволяет надеяться,
что для ликвидации отставания понадобится меньше десяти лет.
В целом же можно сделать простой вывод — уровень команды на районном
уровне определяет все. Например, два района, Оренбуржье, одна
и та же область, тот же губернатор, те же климатические условия.
Один район, Ташлинский, в котором никогда не было никакого производства,
кроме сельского. И Соль-Илецкий район, с запасами 97-процентной
соли, не требующей очистки — товара, который был нужен в палеолите
и будет нужен, пока жив человек.
За последние десять лет в райцентре Ташла, где живет семь с половиной
тысяч человек, три тысячи обзавелись новыми домами из силикатного
кирпича, может, не самой изящной архитектуры, но добротной постройки.
В центре города, как они сами называют его, возведен фонтан. Молочный
завод, построенный на деньги бывших оренбургских бандитов с участием
районной администрации в качестве держателя, экспортирует сухое
молоко и казеин в семь европейских стран. Это деньги, вложенные
из Оренбурга в перспективное хозяйство. Хотите верьте, хотите
нет, на тракторах работают мальчики в белых рубашках с галстуками.
Местное ПТУ адресно готовит специалистов для хозяйств района,
и район доплачивает за это.
А в соседнем Соль-Илецке разруха и оловянные глаза у главного
администратора. И это соседи. Региональные макроусловия не значат
в этом случае ровным счетом ничего. Есть особые случаи экологических
драм, но я их не касаюсь. Они обычно выходят за рамки района и
даже региона. Медногорск — это катастрофа. Люди поливают огороды
водой, в которой гвоздь покрывается электролитной медью. Я не
шучу. Таких мест не мало, но это особый сюжет. Меня интересует
обыденная жизнь, проза, и здесь я вижу чрезвычайно быстрый прогресс.
Елена Гусева (помощник депутата Московской городской Думы
Дмитрия Катаева): Вы обратили внимание на рост политического
веса предпринимателей районного уровня. Используется ли этот вес
для решения экономических задач или он значим для предпринимателей
сам по себе? Также, не могли бы вы подробнее рассказать об объемах
и роли внешних инвестиций в районную экономику?
Глазычев В.Л.: На уровне районов формируются своего
рода клубы предпринимателей. Так как именно бизнесмены — основные
доноры социального обеспечения района, они обладают заметным и
существенным влиянием, хотя трудно однозначно сказать, возможно
ли принятие значимых решений без их участия. Принимает ли это
внешнюю форму или нет —другой вопрос. Некоторые предприниматели
очень часто становятся депутатами районных собраний, другие ими
не становятся, но от этого их значение не убывает, это, скорее,
дело личного вкуса.
Что касается второго вопроса, то участие внешнего капитала в
районах достаточно заметно, причём в разных формах. В том же Рузаевском
районе стремительная реорганизация картофельного хозяйства по
так называемой голландской технологии с участием иностранных грантов
за последние два года преобразила хозяйство примерно на трети
территории района. Реорганизация проходила очень быстро и увеличила
урожайность почти в три раза, с 70 до 200 центнеров с гектара.
Полагаю, это весьма заметно поправило их дела.
Другая возможная схема — капиллярное проникновение внешнего капитала
на уровне производства строительных или отделочных материалов.
Фанерные предприятия, принадлежащие немцам, вы можете обнаружить
и в Коми-Пермяцком округе, и в Вятской области, и это весьма существенно.
Можно привести пример микробиологического производства, возникшего
заново на месте военного биологического предприятия, где все оборудование
было в своё время демонтировано из-за приезда американской инспекции.
Теперь это совершенно новое хозяйство с московским директором
и смешанным капиталом.
В целом же московских менеджеров в районах очень много. На предприятии,
мало-мальски способном всплыть, часто обнаруживаешь москвича лет
тридцати с небольшим, с которым приятно обсудить общих знакомых.
Часто они перевозят семьи, но, конечно, сохраняют домохозяйство
в Москве. Возможно, это временно.
Ирина Стародубровская: У меня тоже есть два вопроса, продолжающие
тему взаимоотношений администрации и бизнеса. Во-первых, понятно,
что так или иначе предпринимательские круги влияют на принятие
решений. Но можно ли попытаться типологизировать взаимоотношения
администрации и бизнеса? По моему опыту, они складываются по-разному.
И зависят ли эти отношения, по вашим впечатлениям, от того, местные
ли это менеджеры или московские?
Второй вопрос связан с проблемой административных барьеров для
развития бизнеса. В какой-то форме вы сталкивались с этим на районном
уровне?
Ясин Е.Г.: Меня тоже очень интересует позиция районной
администрации в отношении бизнеса. Вы говорите о чиновниках на
местах как о святых, которые работают только ради интереса. Есть
ли теневая сторона их интересов? Каково участие администрации
в делах бизнеса? И не обусловлены ли их отношения тем, что у предпринимателей
попросту вымогаются деньги?
Глазычев В.Л.: Оснований для типологии у меня нет
— бывает все, кроме, разве что, одного: с районной администрацией,
которая была бы настроена против бизнеса, мне встречаться не удавалось.
Принимает ли районная администрация участие в бизнесе? По-разному.
Иногда это и прямое участие, которого никто не скрывает. Работники
администрации выступают в качестве учредителя какой-нибудь фирмы,
что воспринимается всеми как норма: ведь должны они на что-то
жить, кроме своих окладов.
Принимают ли неместных бизнесменов? Опять-таки по-разному. При
благоприятной ситуации никаких конфликтов здесь нет, и предприниматели
со стороны только приветствуются — они приносят деньги, создают
новые рабочие места. Но бывает и наоборот. Например, частной фирме
с пришлым хозяином, владеющей заводом и котельной, которая отапливает
весь посёлок, годами не платят, и рано или поздно предприниматель
говорит, что больше не может. Тогда, естественно, происходит политический
накат: он негодяй, чужой, родину не любит и всех нас хочет уморить.
Что касается обложения и его вынужденности. Есть, конечно, и
вынужденное, но мера его вынужденности не совсем ясна. Я присутствовал
в Рузаевке при обсуждении постройки часовни в память «афганцев».
Естественно, присутствовали все типы предпринимателей всех форм
собственности. Работники администрации на этом совещании отсутствовали
и предприниматели решили строить эту часовню самостоятельно, без
всякой разнарядки. Точно также там осуществлялся ремонт в школе
и целый ряд других мероприятий. Здесь насилие невозможно: главы
администраций зависят от этих людей зачастую больше, чем от регионального
начальства, и обострять отношения у них нет никакого желания.
Елена Шомина (Кафедра публичной политики Государственного
университета — Высшая школа экономики): Мой вопрос связан
с реформой местного самоуправления. Насколько эта реформа может
изменить жизнь районной России? Или всё это её не коснется?
Глазычев В.Л.: Коснется в любом случае. Беда в
том, что сотрудники Дмитрия Козака яростно и страстно не хотят
знать, что происходит в стране,. Это очевидно из публичных обсуждений
вопроса. Есть ли там здравое зерно? Думаю, в первую очередь —
понятие муниципального района. В большинстве случаев административный
район чрезмерно крупен, и высокой оказывается даже цена горючего
на перемещение из одной его части в другую. Но механически выкраивать
их, разумеется, нельзя, здесь необходимо очень деликатное выявление
подлинной атомарной структуры в молекуле района. Однако речь идёт,
скорее, об исчезнувшем волостном уровне власти, а не местном самоуправлении
— ведь готовности активно включится в выборный демократический
процесс в районе совершенно не видно, причём даже среди активного
образованного меньшинства. Конечно, это вызвано разными причинами,
не обязательно фатальными, как правило — усталостью от политического
вздора, и эта тенденция очень сильна. В общем, если власть откажется
от местного самоуправления, это встретит бурный восторг образованного
сословия на районном уровне.
Елена Шомина: Московское правительство утверждает то же
самое…
Глазычев В.Л.: Верно, только здесь, я подозреваю,
это связано с особыми московскими условиями, а там — с особыми
условиями районного существования. Жители района очень устали
от случайных выборов и их опасаются. Все вполне доверяют осмысленности
выбора «клуба» предпринимателей.
Эвелина Гилинская (Институт социальной политики Государственного
университета — Высшая школа экономики): Вы рассказывали об
отношениях власти и бизнеса. А как на районном уровне обстоят
дела с криминалом?
Глазычев В.Л.: Это очень важный вопрос. Там, где
районы попадают в прямую функциональную зависимость от крупных
городских центров, есть и контроль со стороны серьёзных, оседлых
криминальных структур, с ними считаются и сосуществуют точно так
же, как с любой властной конструкцией. Никакой специфической проблемы
здесь нет. Если говорить о бытовом криминале, то его, конечно,
чрезвычайно много и он носит стандартный, тривиальный характер,
связанный с известными российскими склонностями к алкоголю.
Страшно другое. По мере того, как на наших глазах убывает мода
на наркотики в очень крупных городах, она появляется даже в таких
местах, где отродясь, кроме самогона, ничего не пробовали. И в
районе сейчас уже можно столкнуться с тяжелыми наркотиками, правда,
очень низкого качества. Распространением наркотиков в основном
занимаются сетевые структуры, и кем они контролируются — непонятно,
потому что главная сетевая структура — это цыгане. Цыганская система
распространения наркотиков по отдаленным территориям с дохождением
до уровня поселков городского типа — явление последних трёх лет.
Кроме цыган этим занимаются курды, так что в основном наркоторговля
носит межрегиональный и этнически окрашенный характер.
Всерьёз крупный криминал районным уровнем не интересуется. Районная
экономическая жизнь даёт слишком малые дивиденды, чтобы с этим
возиться. Но ведь существует милицейский рэкет — а это серьёзное
налогообложение. В ряде регионов милиция давно избавилась от бандитов
и заняла их место. В том числе и в крупных городах: в Оренбурге
сейчас нет ни одной бандитской группировки — милиция исполняет
их обязанности в совершенстве.
Алексей Скопин (Государственный университет — Высшая школа
экономики): Каково в районной администрации соотношение людей,
пришедших сверху, из региона, и пришедших снизу? И влияет ли это
соотношение на развитие района?
Глазычев В.Л.: Чтобы ответить на этот вопрос, нужно
проделать очень большую сопоставительную работу. Люди, с которыми
я встречался, в основном пришли «сбоку», например, из региональной
столицы, но это не пониженное начальство, а, скажем, специалисты
из областной администрации, которые уходят в район скорее на повышение,
перемещаясь, тем не менее, по горизонтали. В редких случаях это
люди сугубо местные, как правило, бывшие менеджеры, они приходят,
например, с железной дороги, из закрывшегося или продолжающего
работать промышленного предприятия. Колхозников практически нет.
Ещё недавно они составляли основной костяк администрации, а сейчас
их почти не видно.
Ясин Е.Г.: Очень интересен вопрос, как строится
повседневная жизнь людей на уровне района. Какую роль играют деньги?
Ведь заработать их в провинции намного труднее, чем здесь, в столице.
Глазычев В.Л.: Шкала цен в районе действительно
другая, а зарабатывать можно. Например, в Рузаевке на частном
предприятии автослесарь-сварщик получает 500 долларов. 150 официально,
остальные по факту. Это очень недурственно для районного центра.
Ясин Е.Г.: У меня складывается ощущение, что при
всем прочем провинциальная жизнь более здоровая в нравственном
отношении, хотя интеллектуально она, может быть, и беднее…
Глазычев В.Л.: Не беднее. В Рузаевке в районной
библиотеке в очереди на книжку Хайдеггера весной было записано
четыре человека, а недавно, когда я приехал туда во второй раз,
— уже одиннадцать.
Ясин Е.Г.: Я благодарю Вячеслава Леонидовича за
интересный доклад. Ваши слова опровергают расхожие мифы о трагедии
в российской провинции, о вымирании народа. Возникает оптимистическое
ощущение, что в провинции постепенно идут позитивные процессы,
которые рано или поздно приведут к созданию на этом уровне более
или менее зрелых форм управления. То, что вы рассказали про интернет,
про школьные компьютеры, мне кажется чрезвычайно интересным и
важным. Наверное, здесь всё-таки есть и значительные проблемы,
и масса куда менее позитивных явлений, но в целом картина, предложенная
вами, кажется мне достоверной.
Исследовать этот пласт очень важно, тем более что он постоянно
ускользает от нашего внимания. А ведь количество людей, живущих
в районе, довольно велико. Я как-то пытался прикинуть, какая доля
населения живет в городах-миллионниках. Оказалось, сравнительно
немного. Если добавить полумиллионные города, в общей сложности
получится 20%. Если взять стотысячные города, выходит порядочно.
Но примерно треть всего населения живет именно в районах, и это
очень существенная цифра.
|
