|
 Не
будем говорить банальности, вроде того, что двести лет назад города,
сегодня именуемые малыми, были очень крупными. Довольно того,
что сегодня ясно о чем речь: населённые пункты, не менее пятидесяти
тысяч жителей, имеющие статус именно города.
Оставим в стороне массу любопытных подробностей, сопряженных
с особой, внемуниципальной формой городского существования в Руси-России,
где допетровский «войгород», военное поселение фронтира, сменилось
на «чингород» — седалище чиновников-победителей, и т.п.
Все это вполне занимательно, но имеет весьма слабую связь с современной
действительностью.
Эту действительность принято обзывать, а чаще прямо поносить
последними словами, что недорого стоит и напрочь блокирует способность
различать. А различать есть что. Мне не приходило в голову подсчитывать
количество вариантов бытования малого города на российских просторах,
поскольку всякая типологизация живого подобна прозекторству. Достаточно
и того, что этих вариантов много больше, чем неповоротливая государственная
мудрость способна признать годными к различению.
В самом деле, есть малые города — фабричные слободы, сформированные
по случаю сооружения очередного звена производственной цепочки,
которые недоразвитой и развитой социализм протягивал по стране
в логике самопального, но всё же вполне концептуального искусства.
Это раз. Есть останцы фронтирных городков допетровской эпохи,
вроде Весьегонска или Козьмодемьянска, в наше время справляющего
ежегодную «бендериаду» в честь Ильфа и Петрова, обозначившего
сие место под солнцем, наполовину затопленное стройкой коммунизма
по имени Чебоксарское водохранилище. Это два. Есть осколки дворянско-чиновного
устроения земли, в которые собрались было помещики, окончательно
заложившие свои имения после Великой Реформы, и враз принялись
устраивать театры и все такое (в одной Старице, что в Тверской
губернии, где нынче, как и до октябрьского переворота, менее девяти
тысяч жителей, было перед первой мировой войной 4 штуки театров).
Это три. Есть осколки купецкой системы расселения, наложившейся
на дворянскую, вроде Елабуги, около которой можно наблюдать самую
крупную руину промышленного строительства эпохи развитого социализма.
Это четыре. Ещё города, возникшие как частные промышленные владения
демидовской поры, частью пережившие довоенный советский этап прирастания
бараками, частью недопеределанные во время брежневской реконструкции
городов. Это пять. Города как города, но с энтузиазмом лишённые
остатков муниципальной самостоятельности решением глубоко умудренных
законодательных собраний российских регионов, тогда как главы
городских администраций суть теперь всего лишь заместители глав
администраций районных, вроде Кувандыка.
Это шесть. Города как города, но их радостно соединили с обезлюдевшими
административными районами, тем самым растянув границу юрисдикции
до границы с соседними районами, так что функциональный мэр стал
функциональным префектом. Это семь. И так далее.
И так далее — в данном случае вовсе не фигура речи, поскольку
надо быть чиновником грефовского суперминистерства, чтобы не видеть
различие между Химками, скорее условно отделенными от Москвы,
Царским Селом, без питерских туристов не существующим, Дмитровым,
расположенным на известной 100 км отметке, и, скажем, Тихвином,
островно существующим среди болот в углу Ленинградской области.
И ни звука о магистральных отличиях между останцами Гулага, средневековыми
кишлаками Дагестана, какой-нибудь Агиделью, пока что населённой
исключительно женщинами с детьми, поскольку мужчины разбежались,
когда приостановили строительство атомной станции, каким-нибудь
Вольском, существование которого целиком центрировано на несокрушимой
устойчивости военного училища тыла. А ещё и полузакрытые города,
между которыми на место прежнего равенства в относительном процветании
советских времен пришли фантастические перепады качества жизни...
Проведя десятки экспедиций
по двум сотням малых городов, более других я имею основания утверждать
простую вещь: типология не стоит ломаного гроша, и ни один город
не повторяет другого, хотя, разумеется, стандартные признаки советского
прошлого и полупостсоветского настоящего присутствуют везде.
В нашей литературной традиции принято изумляться Миру с полным
при этом пренебрежением к миру подручному-подножному. В самом
начале перестройки журнал, в просторечье именовавшийся Литобоз,
заказал мне нечто урбанистическое. Я прошерстил «Новый Мир» за
двадцать лет, обнаружив единственную «урбанистическую» вещь —
прелестную повесть Михаила Рощина «Шура и Просвирняк». Все остальное
происходило либо в крепко сочиненной деревне либо нигде, т.е.
непонятно где. Не настолько меня интересует современная проза,
чтобы рисковать обобщением, но есть ощущение верности традиции
— недаром конкурс, организованный Татьяной Толстой через gazeta.ru (лучшее сочинение об
успешном деле), дал столь скудные результаты. Прямо морок какой-то.
Если всё же заглянуть во внутренности Малгорода,
то обнаружится богатейшая социальная архитектура, и нет почти
такого тренда экономической ли, культурной ли жизни, каковой бы
здесь ни проступил.
Где-нибудь в Татарстане[1]
несложно обнаружить уездный город N, управляемый
с простодушием времен Оттоманской империи: городком правит
назначенец Самого Президента, по слухам, личный друг, вследствие
чего работает аэропорт и есть регулярные рейсы в Казань[2],
над огромным зданием гимназии (татарской) высится трёхметровая
тарелка спутниковой связи, тогда как русская школа видывала
и лучшие времена. При этом проза жизни, всякий там асфальт
на боковых улицах или отсутствие канализации, не входит
в локализованную систему ценностей. Напротив того, оказавшись
в уездном городе Р в Самарской губернии, можно подумать,
что ты в Голландии или вроде того: в киоске продаётся за
сущие копейки брошюра с подробной сверсткой муниципального
бюджета на текущий год и отчётом по бюджету за прошлый,
сформирован особый акционерный фонд развития альтернативных
к «нефтянке» источников дохода, так что на тридцать тысяч
жителей приходится уже более 700 частных предприятий. Невероятно,
но факт: то, что, по словам московских властей, вообще немыслимо,
а именно формирование реальной конкурентной среды в жилищно-коммунальном
хозяйстве при внятном, публичном контроле за ним, в городе
P работает уже третий год, и неплохо работает.
Раз уж зашла речь о знаменитом жилкомхозе, то ещё одна занятная
частность: в уездном городе G, что в Оренбуржье, новая
команда, пришедшая к власти два года назад, так взялась за дело,
что за те же бюджетные деньги, без прироста, отремонтировали в
два с половиной раза больше, чем это делалось до сих пор. Что
любопытно, за это не убивают. А то реформа, реформа! Одна мелочь
потрясла мое воображение больше, чем трёхсотметровый цветник по
оси улицы. Это городское кафе, вопреки древней российской традиции,
приведенное в очень милое состояние внутри до того, как
нашли деньги на ремонт фасада (проверил — на следующий год сделали
и фасад).
Разумеется, хватает других малгородов, где в глаза бросается
свинорой, а при погружении проступает в первую очередь тупая озлобленность
большинства, не любящего ни себя, ни чужаков — «приехали нашу
нефть грабить!», ни тем более власти. Но одно интересно. На просторах
округа удалось выявить не более 20 «чёрных дыр», помочь которым
невозможно или почти невозможно, поскольку требуются не только
и не столько деньги, сколько особые антикризисные бригады, для
создания которых нет ещё ничего, начиная с законодательной подосновы
и азов профессионализма.
Впрочем, даже в «чёрных дырах» есть некие сгущения материи, коль
скоро в этаком Комсомольском, что и официально не город, а таинственное
тело, по традиции именуемое поселком городского типа, где на нос
приходилось в прошлом году 280 рубликов бюджетных денег, замечено
27 штук пользователей интернетом.
Говорят, что малые города бедны, и, вроде бы, так оно и есть,
однако и это суждение не более чем относительно. На краю города
Р, что в Мордовии, там, где глядят друг на друга здоровенная
домина, в просторечье именуемая Китайской стеной, и десяток коттеджей,
учинен велодром. И не просто лысая полянка с таким названием,
а самый настоящий велодром: на четыре дорожки, со всеми положенными
ему петлями, «стиральной доской» и горками, с правильным покрытием,
отнюдь не раскисающим после дождя. Резвятся там дети из секции
(две дюжины правильных велосипедов хранятся в капитальной пристройке
к дому), дети не из секции, подростки и взрослые, и есть тренер,
следящий за тем, чтобы они там друг друга не зашибли. И скамьи
для болельщиков есть, и все цело, и ничего не ломают. Велодром
«цельностянутый» с австрийского образца, но в Австрии таких спортивных
сооружений при малых городах немного.
А вот К в Саратовской губернии почти прославился тем,
что к очередному празднику стянули не только латунные буквы с
памятников на кладбище, но даже и ручки с дверей городской администрации.
И бедность как таковая тут решительно не при чем, коль скоро в
нищем-перенищем стольном городке коми-пермяков никто не дерзает
покуситься на здоровенную бронзовую голову медведя, в пасть которого
принято совать руки по образцу известной сцены из «Римских каникул».
В городе В одна лишь совокупная стипендия курсантов военного
училища запускает в движение ежемесячный миллион рублей на покупку
наркотиков. Кстати, похоже, что, вслед за Москвой, в городах к
ней поближе, наркота начинает уже выходить из моды, тогда как,
в силу обширности отечества, в отдаленные грады и посёлки мода
на героин («дрянь, не торкает» — докладывают юные туземцы) добралась
лишь в первом году тысячелетия, а есть такие места, где всё ещё обходятся традиционным глухим пьянством, но зато почти поголовным.
Экономика? Ох, уже эта экономика отчасти побежденного социализма!
Ее не понять, не залезши под кожу всяческих Соль-Илецков и Кошек,
имя которым легион.
Вопрос одного из моих экспедиционных юнцов (мне бы и в голову
не пришло такой вопрос задать): а что б ты сделал, свались на
тебя десять тысяч зелёных? На этот вопрос молодой владелец «конгломерата»,
состоящего из автозаправки, торгового киоска и бара, подумав,
мечтательно произнес: я б завел заводик по производству майонеза.
Слушайте! Слушайте! Свершилось, господа! Увы тем, кто не читал
в своё время капиталистическую трилогию Теодора Драйзера.
Трио, состоящее из тестя, затя, и дочери в роли менеджера, владеют
хлебозаводом и системой торговых киосков. Худо-бедно 122 рабочих
места — на 3 больше, чем осталось на здоровенном заводе, некогда
привезенном в разобранном виде из Финляндии. С каким видимым наслаждением
это татарское трио в русско-мордовском городке показывает своё царство. Народные умельцы, число которых остается, по моим наблюдениям,
стабильным с брежневских времен (что означает, выросло в абсолютном
измерении), пасут с бору по сосенке собранное оборудование — российское,
немецкое, австрийское, итальянское. Пасут хорошо — все на ходу,
и вот-вот к дюжине продуктов хлебного ассортимента добавят макароны.
Рядом, на месте рассыпавшегося казённого автохозяйства, уже видны
контуры завтрашнего производства джемов (в маленьких банках),
солений и прочего — в отличие от капитанов соцпроизводства, этим
людям не лень объезжать городские сады и скупать все, что в них
произрастает. Они постигли уже, что выгоднее доплачивать деньгами,
чем бесплатными буханками хлеба, что ни в коем случае нельзя брать
на работу советской выпечки специалистов, а надо брать выпускников
школы…
Упрямо-весёлый вчерашний инженер обанкротившегося по факту завода.
У него на краю города автосервис (компьютерный сход-развал, компьютерная
диагностика и все такое), что, помимо всего прочего, есть замечательное
средство поддерживать хорошие отношения со всеми сильными мира
сего. На площадке перед автосервисом отличные сварщики, бежавшие
все с того же завода, изготовляют большемерную фуру с явно фабричным
качеством, чем горды. Платят им 250 долларов по ведомости и столько
же сверх ведомости, что для уездного города Р недурно,
но, может быть, ещё важнее, что они делают работу, которой не
стыдятся. Под этим наружным слоем есть второй — лесопилка, есть
третий — парк грузовиков разной тоннажности, которым охотно пользуются
напрокат, есть и четвёртый — бригады строителей, что заняты в
разных местах, в том числе и за пределами республики. Хозяин несокрушимо
упорен и только для вида гневается на чахлых конкурентов, которые
латают старые тольяттинские артефакты по своим гаражам, почти
открыто воруя электричество с городских сетей, и налогов, разумеется,
не платят.
По соседству с хлебозаводом прежняя торговая база, натурально
переименованная в АО, бывшая начальница торга и теперь ведает
сетью магазинов и поставками, негодуя на подлых конкурентов,
которые так и норовят подставить свои киоски к самым её
магазинам и натурально её обыгрывают. Начальница, конечно,
беспокоит городскую администрацию, каковая в моем присутствии
робко просит хлебозаводчиков не прижиматься к осколкам социализма[3],
на что те резонно представляют корректно оформленные разрешения,
в той же администрации и выданные… Жизнь бурлит.
Бурлит творческая жизнь в городе С, что в Удмуртии.
По уровню толерантности это своего рода местный Амстердам.
Пусть распадаются купеческой ещё постройки дома[4],
но зато здесь водительница троллейбуса — вице-председатель
дворянского собрания, есть куча газет, пять программ кабельного
телевидения, авангардистские выставки в галереях, поэтические
вечера в частном саду над рекой. Есть там и, кажется, единственный
в России городок для слепых, работающих на фабрике электроарматуры:
вдоль всех стен и дорожек микрорайона протянуты поручни,
а светофоры снабжены звуковым сигналом.
Закрывшиеся кинотеатры есть. Исчезнувших ансамблей всякого
рода не обнаружено, нововозникшие есть. Закрывшихся домов
культуры нет. Закрывшихся библиотек тоже нет. Кстати о прогнозировании:
в середине 80-х как раз бурно дебатировали судьбу библиотек
в малых городах, и хватало тех, кто вполне резонно доказывал,
что по мере развития домашних библиотек[5]
скучным казённым библиотекам приходит неизбежный кирдык.
И где теперь эти прогнозисты? По воскресеньям кое-где вынуждены
ограничивать доступ, так как не остается мест в читальном
зале.
Право же, в моей корзинке много чего упаковано. Как бы мэр (статусно
он лишь замглавы районной администрации) города, расположенного
там, где уже земля закругляется, где кончаются пути, и начинается
мир леспромхозов и колоний, наизусть знающий Европейскую Хартию
местного самоуправления. Мэр затерянного в полустепи городка,
привнесший сюда представления о правильной городской среде, почерпнутые
во время морской службы в Прибалтике, и неукоснительно эти правила
«внедряющий» — кусты вдоль улиц, кстати, ровно подстрижены. Полумэр
(глава района и глава города уже во вторую очередь), напротив,
спокойно воспринимаюший вечную лужу перед самыми дверями администрации,
однако же и впрямь (хотя и бездарно) озабоченный тем, что полсотни
многоквартирных домов, ранее пребывавшие в советском железнодорожном
ведомстве, теперь ничьи. Ничьи, потому что отцапавшие себе дорогу
суверенные подданные Казахстана домами не занимаются, документацию
на них не передали, а в домах этих полгорода существует…
Церквей все больше, что отнюдь не означает умножения прихожан,
если говорить об РПЦ. Мечетей все больше, что означает очень многое,
поскольку мусульманство — конструкция социальная. Вокруг мечетей
в городах кипят страсти, поскольку все чаще образованная, подготовленная
в Каире и в Саудах молодёжь не мытьем так катаньем вышибает с
мест мулл социалистического розлива. В основном страстей на этнической
почве не заметно, хотя последователи краснодарских орлов среди
глав администраций попадаются. Бандиты все заметнее врастают в
солидный бизнес-статус и нередко играют роль единственной силы
противодействия наркоторговцам…
Из двух сотен обследованных городов только в шести отмечена зримая
бедность в одежде. Кстати, хотя транспорт и дорогой, хотя от советского
шалтай-болтанья по всей стране остались рожки да ножки, вполне
ощутима интенсивность перемещений за покупками в радиусе до полутораста
километров и за развлечениями (у молодёжи) — до двухсот. Частный
извоз прочно потеснил казённые перевозки, но, к счастью, казённые
автобусные (кондукторы возродились) и железнодорожные маршруты
сохраняются начальством, вследствие чего цена проезда удерживается
в разумных пределах.
Политика? Почти отсутствует, если не считать капеэрэфных пенсионеров.
Однако стали вставать на ноги молодёжные организации, и некоторые
не без амбиций…
Социальная жизнь? Почти отсутствует, если не считать остаточных,
как правило, женсоветов. Все активное встроено в администрацию
или в конторы, от нее напрямую зависимые, вроде школ, техникумов,
больниц, так что каркас гражданского общества в малгородах надлежит
искать не снаружи зданий администрации, а внутри этих стен. Кстати,
небезынтересно заметить, что в наше время самая дремучая и нетерпимая,
самая густоозлобленная публика — это, как правило, преподаватели
техникумов или вузовских филиалов в малых городах, что в общем-то
объяснимо. Исключения водятся, но редко.
И что из всего этого следует?
Из пригоршни наблюдений самой по себе, как известно, не следует
ничего.
Но если дополнить наблюдения результатами осмысления, выросшего
не только из пассивного исследовательского, но и активного,
т.е. действенного интереса[6],
то можно рискнуть следующими суждениями.
Первое. Если разлет цен на все «необязательное» — от входа
на дискотеку до интимных услуг — таков, что крайности различается
по малым городам на порядок, если при этом не обнаруживается никакой
корреляции между бюджетной обеспеченностью, уровнем жизни и качеством
среды в городе N и статистическим портретом региона NN,
то все врут календари. Что город, то норов — сказано не вчера,
но от этого нимало не перестало быть правдой. Унаследуется ли,
закрепится ли достигнутое «продвинутыми» градоначальствами — время
покажет. Местные предприниматели ещё не сила, но кое-где могут
стать силой.
Второе. На материале малгородов и районов отчётливо виден
принципиально «собесовский» характер официальной экономики, основой
которой является хоть и казённое, но милосердие.
Третье. Нет ничего глупее выражения «теневая экономика»:
то же мне тень, когда все на свету. В крупных городах все уж очень
многослойно, в малых отчётливо видно: за дурацким лейблом укрыты
в действительности два качественно разных феномена. Это, конечно
же, «экономика отката», но в гораздо большей степени это экономика
компенсации недееспособности неопытного государства и дееспособности
его граждан. Я читывал много раз, что «теневая» экономика — это
от 40 до 60 процентов в теле общей, но по моим скромным подсчетам
получается, что общий объем неофициальной экономики превышает
официальную минимум в два раза, а по обороту — и счесть не берусь.
В Послании к Коринфянам у апостола Павла сказано: "Каждый
гляди, как строишь".
|
