|
Начнем с очерка. Впервые я пересекал границу Советского
Союза в 1961 г., отправляясь на год учиться в Варшаву.
В Бресте у поезда сменили колесные тележки, по вагонам прошли с каменными лицами
пограничники, учтиво выпроваживая всех из купе и залезая под сиденья. Поезд медленно
двигался. Наш вагон нырнул под мостки, с которых ещё один солдатик скользил взглядом
по крышам, наконец, была изгородь, ровно боронованная полоса вспашки, ещё ограждение.
А ведь впереди была как бы вполне социалистическая Польша. Лермонтовское «и вы,
мундиры голубые» надсадно лезло на язык. Второй раз я оказался на иранской
границе, неподалеку от Фирюзы в Туркменской ССР. По холмам подсвистывал тот же
ветер, что некогда охлаждал лица македонских ветеранов Александра Великого. Изгородь,
вспашка, изгородь — все было всерьёз, хотя несколько забавна смотрелась обычная
садовая калитка в первой изгороди, запертая на несерьёзный висячий замок. Лента
вспашки, окаймленная колючей проволокой, бежала по водоразделам, насколько хватал
глаза, в одном месте спускалась в долину, пропадая в густой тени. На той, иранской
стороне не было видно никого, пустая, шаткая, деревянная вышка в своем одиночестве
лишь оттеняла безлюдье. При ближайшем знакомстве у этой границы обнаружилась сложная
жизнь. По случаю приезда начальства и просто для пропитания, между такими визитами
наряд выходил на нейтральную полосу, а то и в иноземные пределы, чтобы охотиться
на кабанов или фазанов. Время от времени через границу проламывались контрабандисты
с грузом гашиша, но в целом в далеком 82-ом на границе было покойно и скучно. Был ещё один эпизод. Оказавшись по делу в февральском Сочи, я сидел в ресторанчике,
где за соседним столиком обнаружился сильно немолодой человек, имя которого было
мне знакомо по книжкам детства, — Карацупа. Я не удержался, подсел, угостил и
задал вопрос, десятилетиями вертевшийся на языке: как же это получилось, что на
участок китайской границы, где Карацупа вместе с верным псом Индусом нес службу,
набежало в общей сложности аж триста с лишним нарушителей. И, милай, — сказал
легендарный сержант, — коллективизация ж была! Вот и весь багаж представлений,
с которым я отправился в инспекционную поездку вдоль государственной границы России
с дружественным Казахстаном в сентябре 2001 г. Увидеть можно было очень
немного по той простой причине, что мало что имелось для рассматривания.
 Ситуация
из лучших: на краю деревни обычный дом и обычный участок при доме,
окруженный, однако, не штакетником и не плетнем, а забором с колючей
проволокой, как и положено по уставу. Под окнами в доме есть радиаторы
отопления. Есть скромная мебель, пожертвованная районной администрацией.
Есть один телефон, подсоединенный к не самой надёжной, но всё же функционирующей линии. Есть оружейная комната за металлической
решёткой, запирающейся на замок, как и положено. То, что открылось
глазу перед домом, изумляло куда больше. Во-первых, справа от
крыльца на ровной площадке, подобный монументу, огороженному цепочками,
свисающими меж низких столбиков, высился до блеска отмытый УАЗ.
Эта, вполне ещё способная к передвижению автотранспортная единица,
опять же пожертвованная районом, надо полагать, с болью оторвавшим
её от сердца, как сказал бы Салтыков-Щедрин, к перемещениям склонна,
но средств для оных не имеет. Район поначалу давал и бензин, но
в конце концов перестал. Слева от крыльца установлен большущий
камень, на фоне которого я фотографировал пограничников-контрактников.
На фасаде камня ровно выкрашены полосы триколора и написано: Государственная
граница Российской Федерации.
 Все
бы славно, но Государственная граница проходит южнее на двадцать
с лишним километров, что придавало лицезрению камня некий сюрреалистический
оттенок.
Чем проще
были вопросы, тем яснее становились и ответы. Где живут начальник заставы
и замполит? -
Снимают квартиры, с тем что компенсируется лишь треть реальной стоимости. В квартире,
бывает, отказывают — то ли из опаски, то ли при соответствующем финансовом поощрении
со стороны заинтересованных лиц. Как выдвигаются к границе? -
В деревне, что в пяти километрах от границы, сельсовет выделил домик. Там и живут
неделю, оттуда и выходят на патрулирование. До деревни от заставы восемнадцать
километров. Как добираются до деревни? -
Пешим порядком, впрочем, иногда на попутке. Телефон в деревне есть? -
Нет телефона. Радиосвязь имеется? -
Вроде бы, имеется (при дальнейшем уточнении обнаруживается, что «вроде бы» описывает
картину наиболее емко, так как радиостанции, находящиеся, как говорится, на вооружении
у пограничников, годятся только для игры «Зарница», обеспечивая устойчивую связь
на расстоянии в два километра, да и то в чистом поле). Линия пограничной
зоны как-то обозначена? - Районная администрация изготовила
пять щитов… Ситуация из худших: застава размещена в сараях, что полвека
стоят на задах здания районной администрации. Если перед фасадом этой юдоли скорби
не просыхает емкая лужа, то легко догадаться, каково на заднем дворе, при отхожем
месте. Не одни пограничники обживают границу. Есть (они первыми сюда пришли)
таможенники. Станция Казахстанских железных дорог на территории Российской Федерации,
что уже несколько странно. Вокзал, судя по безошибочно опознаваемому стилю, построенный
году в 1907-ом. Одну комнату арендуют таможенники, затратившие полтора года на
то, чтобы просверлить дырку в перегородке и отвести к себе три метра водопроводной
трубы. Под раковиной стоит ведро — понадобится не меньше времени, чтобы сделать
слив в канализацию. Сцены, которые ежедневно развертываются на перронах, вошли
бы отличным эпизодом в кинофильм о великом переселении народов. Когда одновременно
здесь встают на час поезда, один из которых следует из России в Узбекистан, а
другой — из Таджикистана в Россию, наступает локальный конец света. Пассажирские
вагоны отчаянно переполнены, и наряду почти невозможно продраться через заваль
мешков и баулов, сквозь визг детей и женщин и лингвистический барьер — реальный
и имитируемый. Вагон-ресторан заполнен барахлом под самую крышу, и прохода не
оставлено вовсе. Достоверно известно, что почтовый вагон являет собой точно такое
же монолитное тело, однако любой досмотр почтового хозяйства затруднен соответствующими
правилами, так что это сведения неофициальные. Как ни крути, максимум, что
можно сделать, это обработать один вагон из десяти. Это не все, поскольку железнодорожная
линия однопутная и от условной пограничной линии до станции, где только и есть
пункт таможенного досмотра, восемь разъездов, на каждом из которых сбрасывать
тюки гораздо удобнее, чем на скорости. Как-то собрались с силами, выслали бригаду,
нагонявшую поезд после каждого разъезда, так два камаза наполнили рухлядью. Пункт
миграционного контроля только-только обустроился в отдельном домике на путях.
Наконец появился компьютер, позволяющий упорядочить документацию и ускорить проверку
данных. Веселее от этого не стало, так как число нелегальных мигрантов, выявляемых
на станции, медленно, но растет. Люди из Бангла-Деш, из Афганистана, по подлинным
паспортам, приобретаемым по сходной цене в Душамбе или в Ташкенте, таджики, узбеки,
киргизы с документами и без оных… Что можно сделать? Мало что. Снимают с поезда,
усаживают на скамью в т.н. зале ожидания, рядом сидит скучающий пограничник. Подходит
поезд, сажают в тамбур, наказывают проводнику ни в коем случае не выпускать на
разъездах до границы. Дальнейшее покрыто мраком. Есть таможенные пункты
на автомагистралях, расположенные в глубине российской территории на разном, но
всегда солидном расстоянии от границы. Перечислять вопросы не буду, ограничившись
ответами. Весов для взвешивания автомашин нет. Приборов для просвечивания
нет. Навеса, под которым можно разгрузить машину, нет. Упоминать теплые
ангары было бы бестактно. Зато, как выяснилось уже в этом году, появился
один (1) цифровой фотоаппарат, позволяющий фотографировать клейма и печати. Его
так и возят с одного места на другое, как диковинку.
 Все ещё веселее, если учесть, что летом через границу Оренбуржья с
Казахстаном ведут около 600 грунтовых дорог. Зимой же в действии
местное ноу-хау: впереди трактор К-700 с отвалом расчищает дорогу,
за ним следуют два-три камаза с грузом, позадиещё один трактор
с плугом, заваливающим путь. Нет, не следы заметает — с воздуха
следить некому и не на что. На всякий случай: если вдруг для уазика
найдётся горючее, в лучшем случае удастся наблюдать за шествием
каравана с изрядного расстояния.
Начальник
РОВД повествует о том, как с двумя ещё милиционерами он совершал ночной рейд,
чтобы найти вернуть угнанный за рубеж табун. Его коллега в другом районе объясняет,
что после того, как с помощью дружин озабоченных обывателей прижали-таки оптовых
торговцев наркотиками, чертовы пушеры стали преходить границу с жалким десятком
доз за пазухой, таким трудоемким способом удовлетворяя спрос. В третьем месте
до сих пор переживают событие нечастое, но и не чрезвычайное: областные милицейские
чины достойно сопровождали колонну контрабанды от самой границы, пока их не остановили
ребята из ФСБ. Ещё один милицейский начальник из местных в красках повествует
о том, как встретил в степи, на удалении 50 км от заставы весьма живописный наряд
пограничников: двое мальчиков с палками. Потому с палками, что оружия им выдать
было нельзя по причине необорудованности оружейной комнаты, а с палкой всё же веселее, чем без палки. Отсутствие государственного страхования ошибки таможенника
при проверке грузов, в особенности скоропортящихся, отсутствие электронных весов
для взвешивания автомобилей, острый недостаток обученных собак и кинологов, не
говоря уже об отсутствии специального оборудования, создаёт ситуацию, при которой
смена из 3-х сотрудников таможни реально в состоянии осуществить исключительно
документальный контроль грузопотока и легкового транспорта. Периодическое
обнаружение крупных партий наркотиков и оружия имеет случайный характер, не может
рассматриваться системно, принимая во внимание, что только через один пункт перехода
ежесуточно проходит от 30 до 100 большегрузных фур. С чужой железнодорожной станцией
на своей территории тоже много мрачного веселья. С советских времен к ведению
железной дороги отнесены полсотни пятиэтажных домов. Дома муниципалитету никто
не передавал, документации на них нет, расходы на их содержание, естественно,
не планировались. В домах живут люди. Много людей — почти половина населения городка… Эпика
границы широка и многогранна. Довольно зарисовок. Попробуем разобраться
в общей картине. Был лирический период упований на беспроблемное развитие
СНГ, веры в новый Таможенный союз, предполагавший снятие барьеров между сопредельными
странами. В то же время растут обоснованные требования к укреплению границы, к
ее способности защитить Россию от контрабанды всех видов, от нашествия неведомо
кого. По данным наиболее компетентных областных организаций за десять последних
лет через границу перевалило до четверти миллиона людей, из которых статус беженца
или вынужденного переселенца получили (и за ним обращались) около 70000. Куда
делись все остальные, неведомо доподлинно никому. При этом пункты таможенного
контроля были организованы в 1993 г. по временной схеме, с существенным сокращением
штатов против непременного стандарта. Пограничники появились на сцене только пару
лет назад и их, Христа ради, приютили потеснившиеся таможенники. Официальная делимитация
границы не завершена до сих пор. Соответственно, нет и демаркации границы, вследствие
чего всякий имеет основание утверждать, что не знает, где граница проходит. Иными
словами, почти десять лет граница как бы была, но её не было никак. В переводе
на язык социальной практики это означает, что для весомого меньшинства приграничного
населения контрабанда как бы и не была контрабандой вовсе. Просто способ существования.
Изменить это положение быстро невозможно в принципе, тем более что под контрабанду
легче всего записать для отчётности казахского мужика, который с барашком под
мышкой бредет к кумовьям в соседнюю деревню, оказавшуюся теперь за рубежом. Как
убедить этого мужика в необходимости ехать сто с лишним километров до официального
КПП, чтобы затем вернуться почти на то же место, отделенное от его дома на десяток
километров по прямой? Силой можно, хотя и не слишком здорово, но ведь и силы такой
поблизости нет. Теоретически все решается просто: учреждаются пункты упрощенного
пропуска в нужном количестве, туземцам с обеих сторон границы выдаются постоянные
пропуска, и дело с концом. Однако учредить такие пункты перехода в одностороннем
порядке невозможно, а с казахстанской стороны особого рвения не видно. Если
от очеркового набрасывания суждений перейти к языку холодной аналитики, то можно
выстроить целую серию умозаключений, последовательно увеличивая радиус охвата
явлений. Разбудите офицера погранслужбы, и он отчеканит дефиницию границы,
которая вписана в соответствующий закон, сразу напоминая аксиоматику Евклида:
главным там окажется линия, не имеющая толщины, вздымающаяся вверх до стратосферы.
Доходит ли проекция этой линии до центра земли, не сказано, но явно предполагается.
Как почти всякая дефиниция, и эта годится исключительно для ведения переговоров.
За ней неявно подразумевается та самая полоса вспашки, окаймленная двумя рядами
колючей проволоки, с которой мы начали. Поскольку такой каймы нет и не предвидится,
всё же придётся рассуждать далее самостоятельно. Вторя закону федеральному законы
субъектов федерации определяют глубину приграничной зоны особого контроля в 5
км. А почему, собственно? Детский этот вопрос неожиданно повергает лиц,
ответственных за защиту госграницы, в прострацию. После тщательных разысканий
обнаруживается, что восходят эти 5 км к эпохе маршала Блюхера, когда в такой дистанции
прослеживался внятный смысл. Примерно час пешего движения для потенциального нарушителя,
направляющегося за пределы отчества или вторгшегося в эти пределы извне, и примерно
10 минут для конного разъезда пограничной стражи. Достаточно для размещения застав
применительно к условиям местности. В унитарном государстве какую глубину зоны
ни назначить, все будет хорошо, так как граница государственная, никаких реальных
субъектов в этом государстве не предполагалось, и все территориальные начальники
были госслужащими. Никакого отношения к нынешней действительности вся эта
поэтика не имеет. До сих пор реальные затраты на хоть какое-то обустройство государственной
границы несут региональные власти и, прежде всего, начальство муниципий, ежели
такие есть, или начальство районных территорий, ежели региональный закон игнорирует
наличие закона об основах местного самоуправления, что случается сплошь и рядом.
Так есть и ещё на долгие годы так и будет. Однако же власти, как федеральные,
так и региональные, бытуют в мире номинального, вследствие чего то самое пограничное
ведомство, низы которого слезно выпрашивают каждый метр проволоки и каждый литр
бензина у районных властей, не желает обсуждать реальные проблемы с кем бы то
ни было «со стороны». В свою очередь наивно-хитроумные губернские канцелярии спят
и видят сон о том, как завтра их областям или республикам будет назначен статус
пограничных, вслед за чем им позволят оставлять в исключительном (разумеется,
целевом) их распоряжении установленную долю таможенных платежей и административных
штрафов. А уж как этими суммами распорядиться, сами разберутся без кремлевского
вмешательства. Оно бы, конечно, славно, но злокозненное московское начальство
ни в жизнь не поверит начальству губернскому и, будем справедливы, памятуя о метаморфозах
с целевыми трансфертами, имеет к тому некоторые основания. Хуже того, достаточно
одного взгляда на карту России, чтобы подсчитать: каждый второй субъект федерации
может претендовать на статус приграничного, что обессмысливает всю затею. Как
ни странно, понадобился взгляд посторонних экспертов, чтобы предложить схему иного
рода. С любой точки зрения целесообразно растянуть погранзону на всю толщу приграничных
административных районов. Резонно с технической точки зрения, так как хотя бы
принимает во внимание то известное обстоятельство, что даже беднота из нарушителей
предпочитает в наши дни автотранспорт, так что менее сорока-пятидесяти километров
глубины у погранзоны никак не может быть. С позиций действительного вовлечения
администрации в интересы границы, что в частности означает постоянное, а не от
случая к случаю втягивание в вопросы охраны границы местной милиции. С позиций
втягивания в проблемы прикрытия границы местного населения. И всем этим сторонам
такого рода вовлечённость должна быть элементарно выгодной. Если рискнуть известным
преувеличением, то можно сформулировать задачу таким образом: и государвеым людям,
и местным начальникам, и последнему из обывателей должно быть выгоднее заботиться
о прикрытии границы, чем пользоваться её прозрачностью. Что же до отчислений,
то вопль казанских сирот не трогает мое очерствелое сердце. Нужд у районной администрации
более чем достаточно и, дабы не вводить её в искушение нецелевого использования
средств, куда разумнее сохранить нынешний порядок полного перечисления штрафов,
платежей и стоимости конфиската в Минфин, а от него, напрямую через казначейство,
направлять (в соответствии с откорректированным федеральным законом) половину
или хотя бы треть непосредственно районным администрациям. И только на нужды обустройства
приграничья. Ключевое слово прозвучало. Не бестелесная линия границы и даже
не одна только погранзона, а Приграничье должно быть предметом государственного
и муниципального интереса. Граница — слишком серьёзное дело, чтобы доверить её
интерпретацию одним лишь пограничникам. Провижу гневную отповедь со стороны ведомства
генерала Тоцкого злокозненному сочинителю, охаивающему действительность. Спешу
заметить сразу же: в большинстве случаев молодые люди в форме делают, что могут,
и не вина их, а беда, что могут немного. Кстати, заметим: во время рабочих
встреч на районном уровне говорили правду, хотя на второй день пытался поначалу
подвирать пограничник, а на третий день и таможенник. Знать, телефонная накачка
из регионального центра достигала нас по ведомственным каналам, хотя и с некоторым
опозданием. Чем выше по служебной лестнице, тем мягче язык, в который упаковываются
факты. Скажем, на самый верх идёт доклад: пограничная служба приступила к охране
государственной границы. Звучит хорошо и, строго говоря, дезинформации в этой
фразе нет — и впрямь приступила. Нет лишь необходимого дополнения: приступила,
то есть обозначила своё присутствие, тем не менее ни сил, ни средств для эффективной
охраны этой границы не имеет. Итак, слово сказано: Приграничье. Ничего
нового в этом слове нет. Римляне эпохи империи писали его с большой буквы, непременно
добавляя географическое определение, так как знали, что граница границе рознь:
Limes Africae, Limes Siriensis и т.д. Разумеется, с чисто военной точки зрения,
римский лимес был представлен цепочкой фортов, растянутой между гарнизонами и
связанной рокадной дорогой с твердым покрытием. С военно-тактической точки зрения
размещение фортов было сопряжено с задачей контроля: форт прикрывал либо источник
воды в пустыне, либо брод через реку, либо горный проход. Но была и стратегическая
программа в обустройстве лимеса: его основой служила опорная цепь муниципий, заселенных
ветеранами, приученными к воинской службе и потому составляющими резерв первого
порядка. Вооруженный народ — излюбленная химера марксистов — в том, давнем случае
успешно справлялся с задачами хозяйственной и социальной жизни. Допетровская
Русь в целом верно и настойчиво следовала римскому образцу, благоприобретенному
через Византию. Засечные линии лишь на ранней стадии своего обустройства представляли
собой редкую цепочку пикетов при постоянных укреплениях. Достаточно скоро они
опирались на московский вариант муниципии — военный городок, военный, так как
других городов не было. Украинский вал Миниха, сибирские остроги, да и военные
поселения, вычитанные Александром у римлян, но почему-то именуемые аракчеевскими,
- всё это варианты инобытия лимеса, реализованные то с большим, то с меньшим успехом.
Забывать об этом по меньшей мере неразумно, хотя анахронизм как основа современного
проектного воображения был бы недопустим. Анахронизм неспроста приходит
на ум, так как вокруг современной приграничной ситуации накручено немало неосмотрительных
мечтаний по поводу казачества. На первый слух решительный натиск со стороны казачьих
обществ вызывает позитивное к себе отношение. В самом деле, в условиях затяжной
недееспособности федеральных ведомств велик соблазн переложить ряд их обязанностей
на возрождающееся (?) казачество. Однако по ряду причин это предложение особого
энтузиазма не вызывает. Первая причина в том, что среди самоназванного казачества
немало ряженых, бряцающих фальшивыми орденами, и есть немало оснований полагать,
что в этой среде достаточно лиц с сомнительным прошлым и ещё более сомнительным
настоящим. Вторая — в том, что в роли даже сугубо вспомогательной казачество может
наломать немало дров в сложной и все более усложняющейся этноконфессиональной
ситуации приграничья. Достаточно отметить, что уже в двух из тринадцати пограничных
районов Оренбуржья пришлое, кахаское население составляет уже почти 90 %. Третья
— в том, что мера законопослушания в самоорганизаующемся парамилитарном сообществе
вызывает глубокие сомнения. Но есть и четвёртая причина, не менее существенная.
С того времени, как казачество перешло на регулярную службу в Российской империи,
оно могло продуктивно существовать только за счёт массового присутствия «иногородних»,
лишённых в казачьем сообществе права голоса. В современных условиях на роль таких
«иногородних» практически идеально подходят нелегальные мигранты — гастарбайтеры
из Таджикистана и Узбекистана в первую очередь. Все это может породить такую вспышку
неофеодализма, что расхлебывать её последствия пришлось бы десятилетиями. Польза
в этом рассуждении уже в том, что с этого угла зрения наиболее разумно видеть
букет проблем миграции в приграничье. Выход на этот сюжет автоматически заставляет ещё раз расширить сферу понимания далеко за рамки приграничных районов. Но начать
всё же следует с них, тем более, что город, то норов, и было бы наивностью забыть
о качественных различиях между псковскими, саратовскими, дагестанскими и приморскими
районами, не говоря уж о калининградских. Говорю о мне детально известных
оренбургских. Металлургический комбинат сидит на российской стороне, очистные
сооружения — на казахстанской. Металлургический завод с советских времен на казахстанской
стороне, водозабор — на российской. Обычное дело. Тьма недоговоренностей при довольно
вялом участии российского МИДа, различные рисунки отъема части доходов на местах
при достаточно условной эфективности двусторонней комиссии и всяческих подкомиссий.
Тьма недоразумений, некоторые из которых совсем не сложно принять во внимание
конструктивным образом, но нужно как минимум желание это делать. Ну, хотя бы то,
что в своем стремлении соответствовать западным стандартам Казахстан не стал отягощать
жизнь своих граждан национальными паспортами, что никак не укладывается в сознание
российского пограничника. Есть ещё природа или то, что от нее ещё осталось. Геологии
нет дела до линий, которыми государства себя расчерчивают, но ведь на геологию
накладывается экономическая политика (политики), а те в постсоветских просторах,
да и иных просторах тоже, неотделимы от политики вообще. И не только национальной.
В славные советские времена огромный газоконденсатный завод построен с
нынешней российской стороны, ближе к областному центру, чем следовало бы. Со стороны
казахстанской собираются возводить не менее мощный газоконденсатный завод — со
всеми вылетающими из труб последствиями. С нашей стороны компании российские,
с казахстанской — преимущественно западные, так что договориться о чем бы то ни
было становится все затруднительнее или, во всяком случае, это требует куда более
тонких дипломатических усилий, чем до сих пор. К счастью, по вещам попроще, поддающимся
решению на местном уровне, решения всё же достигаются. Так, российские районы
по лютой необходимости травили саранчу на казахстанской стороне к взаимному удовлетворению.
Не травить за свой счёт — себе дороже выйдет. О, эта экономика приграничья!
Немало незатейливых тайн скрывается в ней. Было вот некое хозяйственное чудо:
окрест урожайность как урожайность, а в паре порубежных районов она как-то странно
выше. Что бы это, в самом деле, означало? Незамысловатое расследование все ставит
на места. С казахстанской стороны нечем топить зимой, так что обмен зерна на «горючку»
является жестокой необходимостью для одних и недурным подспорьем для других, которые
под это мероприятие наладили строительство нового элеватора. Есть, как положено,
и оборотная сторона медали: к дверям районной больницы бредут казашки на сносях.
Никаких полисов у нет, но бесстрастно отгонять несчастных, как это запросто происходит
в окончательно цивилизованных странах, у нас ещё не научились. Принимают. Для
срочных операций тоже принимают, и на круг до десяти процентов скудного бюджета
больницы тратится на иностранных граждан, при отсутствии, разумеется, какого-либо
официального интереса с сопредельных просторов. Медаль близ границы многосторонняя,
так что без труда у нее обнаруживаются все новые реверсы. Вот, скажем, нелегальная
миграция порицается, конечно, всеми на каждом углу, однако же российские фермеры
в существующих условиях кредитования и поборов в общем случае не в состоянии выжить
без найма беспаспортных и почти бессловесных работников. Разветвленной сети придорожных
услуг эти гастарбайтеры тоже нужны как воздух, да и во многих хозяйствах от них
не отказываются, особенно если собственные труженики предпочитают зарабатывать
на жизнь (часто и на смерть), срезая провода везде, где до них можно достать. Немцы
выехали почти отовсюду, часто сохранив за собой права собственности, ещё чаще
продавая землю по схеме «дарение». На их место пришли отнюдь не российские фермеры.
Демографические карты устарели до неопознаваемости, и остается уповать на то,
что предстоящая перепись отразит хоть часть правды. Новые земляческие поселения
— армянские (след карабахской войны), чеченские (следы разные и весьма), курдские
(в саратовском приграничье), не говоря о казахских с их специфическими формами
родства, в которых из русских разберется лишь этнограф, — всё это образует собой
причудливый мозаичный рисунок, неведомый в подробностях никому. Магнитное
поле приграничья протягивает своё воздействие на губернские центры, в полутрущобных
кварталах которых скрывается добрая половина неофициальных переселенцев. В пределах
этого поля обнаруживается немало диких парадоксов, вроде того, что нет места для
цивилизованного размещения (и цивилизованной фильтрации) сотен и сотен в общем-то
несчастных людей, тогда как в часе езды непременно обнаружатся ещё почти пригодные
для жизни военные городки. Эти городки брошены министерством обороны, но никому
не переданы, как никому не передаются и преют на мобилизационных складах военные
формы образца 1944 и даже 1931 года. Если перевести всё это и многое другое
на язык пространственных представлений, то придётся констатировать: все эта несколько
баламутная жизнь пограничья образует собой протяженный неопознанный объект. Познавать
его природу в неспешном академическом залоге невозможно. Не только потому, что
для этого недостает ни сил, ни средств. Потому, что ситуация видоизменяется быстрее,
чем на изменения способна реагировать академическая наука. Остается включённое
исследование, т.е. изучение через действие, точнее, через взаимодействие с региональными
и местными властями, с заинтересованными профессионалами, с вменяемой общественностью.
Мы[1]
занялись этой работой полтора года назад, движется работа
непросто, несколько медленнее, чем хотелось бы, но не быстрее,
чем это возможно. Непросто было вычленить самое понятие
«пограничье», сделать его инструментом, объединяющим партикулярные
ведомственные интересы. Учреждение должности заместителя
областного управления внутренних дел по проблемам пограничья
— пока ещё символический, но всё же шаг, ведь наконец
появляется субъект деятельности, для которого пограничье
есть предмет служебной ответственности. Далее нужно добиться
того, чтобы взаимодействие ведомств поднялось на межминистерский
уровень и одновременно — на межокружной горизонт, ведь
по одной только границе с Казахстаном со сходными проблемами
имеют дело четыре федеральных округа: Южный, Приволжский,
Уральский и Сибирский. Было бы по меньшей мере наивностью
считать, что такое взаимодействие можно обеспечить за счёт
одной лишь формальной координации.
А ведь перед каждым ведомством возникают свои
нелегкие задачи. Пограничной службе надлежит вернуться к вопросу о контрактации.
Хотя контрактация пограничников из числа местных жителей имеет явные преимущества
с точки зрения экономии средств на приобретение или наём жилья, наличие соседских
и родственных связей ставит под вопрос надёжность прикрытия границы от нарушений
режима со стороны местных жителей. Это особенно тревожно в тех районах, где казахи
составляют уже более половины жителей приграничных поселений, тогда как представления
о родственных связях охватывают в каждом случае многие десятки и даже сотни людей.
Министерству внутренних дел, которое, кажется, начало разворот от узко милицейского
взгляда на действительность к освоению заново смысла понятия «внутренние дела»,
тем более что даже в узкой трактовке именно этому министерству приходится иметь
дело с последствиями неотрегулированного пограничья. Министерству иностранных
дел, которое в последнее десятилетие, похоже, почти призабыло все значение юго-восточного
направления, традиционного для российской внешней политики, а ведь граница — это ещё и мембрана, через которое должно развиваться взаимодействие не только с ближайшим,
но и с удаленными соседями. А ещё есть вопросы обустройства пространства жизни
на всей территории пограничья, включая не только штопку поселений, дорог и средств
связи, но и создание рабочих мест для тех, кого хотелось бы видеть прочно оседающими
при границе. И есть сложнейшие сюжеты миграции, от которой болит голова и в куда
более благополучных странах, чем наше отечество. На языке управленческой
практики недостаточно ведь холодной констатации того пока ещё практически любое
количество любых грузов произвольного назначения и практически любое число лиц
с произвольными целями могут беспрепятственно пересекать новые границы России.
Далее следует детализация поштучного анализа по тем «молекулам» государственного
устройства, какие сегодня есть (административные районы). Далее следует, во всяком
случае должна следовать структурно организованная проектная работа. Пограничье
подлежит проектной разработке, дополнительно осложненной тем, что одними силами
государственной машины, без реального вовлечения в работу экспертных сообществ
и институтов гражданского общество такую работу осуществить практически невозможно. |
