Лекция
№10. Игра в город16.03.2000 Глазычев В.Л.:
Темой сегодняшнего разговора является сюжет, который я условно обозначил
как “игра с городом”. Игра с городом ведётся уже очень давно и, тем не менее,
так сложилось, что аккурат в нашем Отечестве этот чрезвычайно мощный субъект экономической,
политической, не говоря о культурной деятельности остается практически неопознанным
объектом. Вчера я встречался с членами комитета по местному самоуправлению
нынешней Государственной Думы. Забавная вещь: из множества думских комитетов —
этот самый маленький, в него практически нет добровольного рекрутирования, это
все откомандированные от фракций. Там восемь человек: один председатель, пять
заместителей и два члена. Это замечательно отражает саму психологическую природу
думской бюрократии, поскольку по правилам игры если фракции не имеют поста председателя
комиссии, должны иметь в ней заместителя, следовательно из семи человек один председатель,
пять заместителей и единственный рядовой участник. Оно было бы забавно, если бы
не было гораздо более серьёзно. Само нынешнее российское законодательство включает
любопытную формулу “местное самоуправление” — прямая “калька” с local selfgovernment,
заимствование из совершенно иного исторического опыта. Эта формула не делает различения
между сельской волостью и городом с миллионом жителей: они суть в равной мере
субъекты местного самоуправления. Если вы следите несколько за политической
картой и тем, что на ней происходит, то вы могли бы заметить, что не так давно
три губернатора напечатали длинное письмо, в котором главное — отменить выборы
мэров городов. Один из кандидатов, губернатор Аман Тулеев, только что озвучил
тот же тезис: губернаторов надо избирать, а вот мэров пусть назначает губернатор. Очевидно,
что вроде бы, город как субъект политики уже опознан. Раз вокруг этой позиции
начинает развертываться довольно серьёзная полемика, такой субъект есть. А думский
комитет крошечный, что означает одно: никаких лоббистских профитов с ним не сопряжено.
Более того, невычлененность собственно городского муниципального уровня из общего
муниципального привело как раз ко сместительному лингвистическому парадоксу —
в законодательстве присутствует языковая химера: “муниципальное образование”.
Муниципальное образование это совокупность избирателей, что избирает главу МС,
и неважно — деревня это в 5 дворов или, к примеру, Новосибирск. Они на равных.
Может это вообще не имеет никакого значения? Вот тут надо разобраться. Когда
я говорю “игра с городом”, то имеется в виду, что всякая игровая ситуация полагает
наличие играющих субъектов. В этом горизонте рассмотрения навязывает себя первая
пара: коль скоро губернатор играет с городом, то и город играет с губернатором.
При этом ролевая определённость полнейшая. Становясь губернатором, бывший мэр
города немедленно начинает заявлять о том, что мэров избирать не следует, и переходит
в другую команду. Значит происходит одномоментное переключение модальностей сознания,
видения задач и проблем. Они же, пребывая в должности мэра, делают, как правило,
все, чтобы не допустить элементов самоорганизации жителей субмуниципальном уровне.
Вот сейчас в городе Москве, в её центральной части развертывается медленно,
тяжело, но все таки развертывается программа вывода промышленных предприятий.
Пока небольших, не крупных, слабых, но это впервые — требования вывода промышленных
предприятий из Москвы звучат со времен Елизаветы Петровны. Намеков на самоуправление
веками в России не было, но попытки центральной, казалось бы, всесильной власти
изгнать оные вредные предприятия предпринимались, и не получались. В советское
время каждый из очередных генеральных планов утверждал: надо вывести, но ничего
не происходило. Сегодня это выдавливание происходит. Впервые включился экономический
механизм: назначенная властью цена аренды земли в центральной части города становится
для предприятия непосильной, и теперь его чисто судебным образом (или только угрозой)
можно заставить либо обанкротиться и перестать существовать, либо вырабатывать
встречные предложения. Все звучит очень хорошо. Но — я цитирую г-на Ресина, вице-премьера
правительства Москвы — в ответ на мольбы швейной фабрики “ну оставьте нам хотя
бы один участок, мы тут все благоустроим, деревьев насадим и т.д., Ресин произнес
в ответ: “мы вам такую цену аренды назначим, что вам будет не до деревьев”. Это
можно сделать, а имеет ли смысл? Ведь фактически это классическое нерыночное “рычажное”
управление, при котором сегодня я назначил на этот участок аренду 20, завтра,
если сочту это выгодным, сделаю 2. Это полное вытеснение рыночных отношений, тот
же произвол, упакованный в квазиэкономическую форму. А если я оставляю 20, то
какому инвестору будет выгодно платить эти 20, чтобы заместить своим проектом
навязываемый ему проект? Его не спрашивают. Монолог здесь продолжается в классической
логике линейного управления: назначаем или выбираем арендную плату 20, встречного
вектора нет, игровой ситуации нет, игрока под названием “совокупность инвесторов”
или “лидеры инвестиционной политики”, здесь нет. Более того, московская власть
пока что делает все, чтобы такого игрока не появилось. Когда, наконец, на сайте
московской мэрии появился документ последнего постановления относительно государственных
унитарных предприятий, ГУПов, я попросил мне его распечатать. В середке я процесс
прервал — бумаги жалко: из 110 страниц 108 занимает список “государственных унитарных
предприятий”, само постановление — 2 страницы в начале. Я остановил процесс распечатки
на 40-ой странице. Это отнюдь не забавно, если 108 страниц мелким восьмым кеглем
заполнено только списком предприятий. Это означает, что игрок-то один, а значит,
его нет, или если он есть и играет, то на другой сцене — с президентской администрацией
в роли субъекта федерации, а город здесь — не то существительное, не то прилагательное,
если припомнить великого Фонвизина. Сегодня так — завтра так, в одной фразе в
одной форме — в другой в другой. Можно это все отнести к разряду чисто московских
штучек, и в этом есть доля правды, но интереснее другое: огромный массив людей,
человеческих, грузовых, информационных потоков под общим названием “город” всегда
выступает в своей предметной форме как эдакий натюрморт, макет, который можно
видеть на выставке. Вот они — опознаваемые домики, такие маленькие, хорошенькие,
можно узнать, что где стоит. В советские ещё времена власти души не чаяли в макетах,
и специально для них был изготовлен огромный макет Москвы — на гидравлике переводимый
в вертикальное положение. Эта форма вполне естественна, когда нет второго игрока.
Если игрок один, то такой тип представления о городе совершенно естественен, натурален.
Много лет назад, беря интервью у одного из профессиональных реконструкторов
предметной Москвы, наблюдая в его мастерской процесс расстановки вырезанных из
пенопласта брусочков и подковок (так можно поставить, и сяк можно поставить),
я задал дерзкий вопрос: “а собственно какова логика выбора этого дела, кроме чисто
гастрономической: нравиться узор больше или меньше”. Мастер, который руководил
этим процессом, был человек не без чёрного юмора, меня он знал, я его знал, и
он ответил очень простой формулой: “хамская власть — хамская архитектура”. Четкое
уравнение. Сама форма предметного, физического (старые философы говорили “физикалистского”)
представления о городе дана здесь ярко, чётко и внятно. Сама форма “натюрморта”
может при этом быть более или менее изящной, но суть дела от этого не меняется.
Всем известно имя Данте Алигьери, который, конечно, не только “Божественную
комедию написал, но и очень занятную маленькую-маленькую книжечку, которая называлась
“Новая жизнь”, Vita Nuova. Прилагательное “новая” было использовано этим человеком
в период, когда оно уже означало нечто иное, чем у Апостола Павла: провозвещалось
наступление иного порядка. А вот кто-нибудь знает — каков был гражданский статус
Данте? В политической жизни он участвовал в борьбе гвельфов и гиббелинов, в связи
с этим и был изгнан из Флоренции, о чем обычно написано подробно. А вот в городской
жизни, муниципальной жизни, знаменитый и тогда поэт Данте, на которого с ужасом
показывали: “Он Там побывал!”, — был контролёром, надзиравшим за состоянием флорентийских
публичных домов. И это не выбор занятия, это гражданская обязанность, возникавшая
из распределения функций между выборными городскими чиновниками. Он был городским
чиновником, выборным, внештатным, как сказали бы сегодня, выполнявшим определённые,
весьма существенные, по тем временам, контрольные функции. Более того, помимо
бесплатных работ такого рода, если вы залезете ещё глубже, вы обнаруживаете чрезвычайно
любопытную конструкцию античной городской игры, где внутри полиса, а он как раз
“субъект федерации”, он и город, и государство. Городские выборные должности были ещё своего рода налогом на богатых. Выборный чиновник, архонт, должен был оплачивать
постановку трагедий для театра или финансировать из своих средств оснащение корабля.
Мощный институт насильственного перераспределения сверхдоходов, как они воспринимались
остальными, осуществлялось не в системе городского налога, а в системе публичного
муниципального “налога”. Функция оказывается отягощением. Тем не менее, занять
эту функцию достаточно долгое время стремятся, и упадок античной цивилизации наступает
тогда, когда такого рода обязанностями начинают тяготиться, видя в личном комфорте
большую привлекательность. Длительное время категория престижа, категория социальной
значительности оказывается более высокой, чем в следующем накапливающем, так называемом
развивающемся и проч., и проч., околобуржуазном, или добуржуазном, но ещё средневековом
обществе. Любопытная конструкция: игроков тем самым всегда много, и они
различаются по ролям. В античной машине города эти игроки понятны, я надеюсь.
Значит, есть выборная судебная власть, есть выборная военная власть, есть выборная
группа влияния и ответственности за обеспечение функций контрольных — гражданских
и инвестиционных в непроизводительную сферу. Есть полицейские функции, которые
осуществляются всеми. По отношению к этой конструкции жители, граждане не имеют
позиции играющего персонажа. Принимая правила игры, они играют на политическом
рынке за избирание на фиксированные роли. Как “горожане” они здесь молчаливое
пустое, можем сказать, сообщество. Поэтому такая вещь, как планировка, реконструкция
города, осуществлялась непосредственно управленчески-полицейским образом. Обратная
связь не предполагалась. Если избранная политическая власть принимает решение
провести улицу, смести квартал, построить новый — это линейная команда. При абсолютно
демократической схеме политического обустройства приходится разводить собственно
политику или политическую плоскость существования горожан как граждан, и плоскость
их существования как именно горожан, здесь они не столько субъекты, сколько объекты
изменения. Гигантская революция, которая осуществилась в развитом высоком
средневековье, начиная с XI-XII веков, дала нам качественно новое явление. Город
преобразуется в корпорацию корпораций. Пройдя долгий период войны с баронами и
епископами, победив на какой-то период в этой борьбе, корпорация цеховых структур
и гильдий членит город, тяготея к пространственному обособлению. Тем самым физическое
тело города является следствием расчлененности его граждан на корпоративные “семейства”.
Они занимают определённый квартал или кварталы, они несут ответственность за содержание
точно очерченной части городских укреплений, они обеспечивают ополчение и его
оснащение. Цеховой тип “молекулы” городской структуры, определяет собой все остальное.
Если так, то возможна и выработка общего поля разделенной ответственности.
Ну есть же общий периметр стен, есть общая проблема воды, её чистоты, её своевременной
доставки, есть общая проблема транспортных путей. Решения по всем этим вопросам
вырабатываются как система договоренностей между корпоративными игроками, т.е.
игроками, представляющими корпорацию. Из исторического опыта мы знаем, что договоренность
достигалась при достаточно трудных обстоятельствах, в процессе долгих системных
переговоров, но она достигалась. Город как корпорация корпораций вел сложную игру
с королями, епископами, Папой, императорами, другими городами и, наконец, с корпорациями
третьего уровня, вроде Ганзейского союза. Ясно при этом, что очень значительная
часть горожан (к концу процесса — подавляющее большинство) в этом процессе не
участвовала. Те, кто не является полномочными членами корпораций, естественно,
не имеют и голоса. Подмастерья не имеют голоса, пока они не сдали экзамен на звание
мастера. Что уж говорить о других, недоорганизованных или не имеющих ясно выраженной
цеховой представленности. Учреждение национального государства, эпоха Нового
времени, переподчинение самоуправляемых городов под эгидой королевской, царской,
императорской власти сильно меняет рисунок отношений. Простите, что я провожу
пунктирно напоминание. Вроде бы вещи и очевидные, но они спрессовано присутствуют
во всём том опыте, в котором мы живем, не убежишь. Когда этот новый тип
власти устанавливается, происходит одна замечательная по-своему трансформация.
Что такое корпорация корпораций? Она осуществляет самоконтроль над территорией
через людей, через играющие их команды. Вторичность территориального подхода здесь
задана. Как только вы перемещаете командную позицию над множеством городов, первая
задача централизованной власти — перенести акцент с корпорации людей на территорию
и население. Возникает эта понятийная конструкция: территория и население. Очень
важное слово “население”. Оно сразу задает объектную трактовку. Население — это
вот они, они населяют территорию, территория и является главным объектом верховной
структуры, теперь расчленяемой именно на территории, хотя номинально сохраняется
представление о “землях”. В этой конструкции для прежней, сильно играющей корпорации
нет места. Она подавляется как игрок, но, как правило, любовно сохраняется как
“актер”, оперирующий чистой формой в процессиях, праздниках, карнавалах. Происходит
чрезвычайно важная недоосмысленная метаморфоза. Понятийно, территория равна территории,
статусно они разнятся только мерой: маленькая территория и большая территория.
Население различается такой же количественной мерой: его меньше, больше, его очень
много. Качественное различие не просматривается. Действительная же жизнь этого
самого населения на территории приобретает качественно разные модальности. Малая
территория, малое население — в основном структура самообеспечения, структура
простых конструкций, легких инфраструктурных нагрузок, огромная выживаемость.
Снесли её с лица земли, и она, как деревня, воспряла из пепла снова. Как только
мы делаем качественный скачок, получаем мощные сгустки населения на небольшой
территории, любая управляющая инстанция сталкивается с невероятной проблемой дороговизны
поддержания её в нерассыпающемся виде. И, конечно же, никогда и нигде ни при каких
условиях такая централизованная конструкция не может самостоятельно совладать
со стоимостью этого сгустка, он слишком дорог. У государственного бюджета
перестаёт хватать средств на поддержание крупного города. В России с этим замечательным
образом сталкивается центральная бюрократия всерьёзо настоящему с эпохи государя-императора
Николая I. Не тянет государственный бюджет выстраивание какого-то цивилизационного
норматива существования, не вытягивает, и все. А память об античных и о средневековых
конструкциях, ностальгическое воспоминание об их иллюзорной простоте жила своей
жизнью, создавая мечтание о простых решениях квадратуры круга. Выяснялось, что
необходима новая схема — сотрудничество или кооперация усилий некоторого единого
управляющего начала с теми, кто должен представлять. Возникает идея игрока. А
кто этот игрок? Знаете ли вы, сколько было избирателей в Москве ну, скажем, в
1911 году? Из зала: Тысяч восемь. Глазычев В.Л.:
Ну, близко, чуть меньше. Семь с хвостиком. Население было порядка 1.100.000.
Почему такой фантастический разрыв? Для того, чтобы из сонмища населения выбрать
игроков, надо было задать правила участия в игре. Знаменитая логика формирования
избирательных цензов в муниципальном праве, которое достаточно долго отделялось
от всеобщего избирательного права. В Западной Европе лишь после Второй мировой
войны окончательно выравниваются два типа прав, и муниципальное избирательное
право становится всеобщим. Логика приравнивания политически понята, но функционально
разрушительна. За счёт чего избиратели могут играть роль игроков за город? За
счет того, что они являются налогоплательщиками. Налогоплательщики, и главный
источник муниципальных налогов — это недвижимость. Следовательно, те, кто располагает
недвижимостью, те и располагают правом голоса, а квота её — это вопрос договоренности,
опыта, практики. Проблема в том, что логик много, и функциональная рациональность
— лишь одна из множества. Маленький пример. В России десятки миллионов
пенсионеров, что представляет огромную проблему для финансовой политики. В чисто
экономической логике лучше всего было бы их просто пристрелить, и не мучиться.
Замечательно, потрясающее восстановление экономического баланса, все долги можно
было бы заплатить. Моральные императивы, идущие из Бог весть каких исторических
глубин — ценность жизни, ценность личности и т.д. блокируют экономическую рациональность
настолько, что такую мысль можно обсудить в сугубо игровом ключе в аудитории,
но ни одна газета не рискнет её озвучить. Нет такого политика, который бы посмел
озвучить такого рода тезис, в экономическом смысле выглядящий достаточно привлекательно.
Можно, разумеется, зайти глубже, обнаружить иные логики, а с ними — оборотную
сторону медали квазирациональности экономической политики. Вы раскроете Шекли
или Бредбери и прочтете все эти варианты в формате антиутопий. К началу
19-го века возникает идея “разбавления” права. Удерживается логика имущественного
ценза, но в большинстве европейских стран вводится примечательная поправка, согласно
которой лица, уплачивающие подоходный налог не менее установленной нормы, также
получают право голоса, независимо от того располагают они недвижимостью или являются
квартиросъемщиками. Тем самым в число игроков города вводится то, что мы привыкли
называть интеллигенцией, или наёмный высококвалифицированный слой. Университетский
диплом становиться легитимацией на избирательное право в муниципальных делах.
Образовательный ценз приравнивается к экономическому, и наконец мы доходим до
тезиса о всеобщем и равном избирательном праве за одним единственным исключением.
В муниципальном праве есть ценз... Из зала: на женщин… Глазычев
В.Л.: Было и такое, но, кстати, женщины могли в русском городе быть голосующими,
если они по доверенности или по наследству были собственницами недвижимости. Но
в целом мы получили забавную вещь: единственное, что сейчас отличает в большинстве
конституционные нормы, устанавливаемые субъектами федераций — это время оседлости.
Ценз оседлости начинает присутствовать. При этом опять парадокс: если бы ценз
оседлости срабатывал в полном объеме, то на муниципальных выборах не могли бы
голосовать солдаты срочной службы, пребывающие в гарнизоне, они же не являются
жителями этого города. Игра вокруг того, кто и как является игроком от имени города
— эта борьба шла, идёт, и будет идти долго. Потому что я ведь не случайно напомнил
античность, ведь сегодня схема избирательности, срабатывающая в российских условиях,
родом из античности. После того, как вы избрали мэра и вице-мэра, городскую думу,
ваши возможности в роли горожанина завершились. По отношению к этим избранным
персонажам вы можете выступать только как авторы петиций, писем, проектов, жалоб,
ваша функция игрока продолжительностью равна моменту голосования. Оно бы
хорошо, если бы при этом не происходило чрезвычайно существенное отягчающее следствие.
Когда перед городом возникает важнейшая задача, связанная с его магистральной
инфраструктурой, скажем, с банковскими коммуникациями, а цена вопроса велика,
работая в этой античной логике, т.е. не имея ни свободных игроков, ни даже спарринг-партнеров,
корпорация власти выступает в роли единственного автора проектов, и эти проекты
принимаются без какого бы то ни было участия всех, по кому проходит эта инфраструктура.
Демократическая по форме процедура порождает, воспроизводит сугубо авторитарную
схему управления. Когда я возился с Москвой в прошлом году, было чрезвычайно
интересно наблюдать, как в связи со строительством третьего транспортного кольца,
часть горожан впервые осознала, что проект не только напрямую задел комфортность
повседневного существования, но непосредственно повлиял на осмысляемую людьми
способность владеть недвижимостью. Появление гигантской стройки у окна произвело
снижение рыночной стоимости тысяч квартир в Москве в среднем в 2-2,5 раза. И это
уже не досужие рассуждения, это факт, зафиксированный риэлторскими компаниями
и независимой экспертизой, которую я, в том числе, организовывал. Смотрите сами,
если у вас хотя бы 10.000 квартир одномоментно практически, т.е. в течение нескольких
лет, падают в цене в 2 раза, мы начинаем иметь дело с очень крупными величинами.
Эти величины уже соизмеримы объему годового строительства в Москве. Одновременно
по всему городу происходит реконструкция доуплотнения: внутрь сложившихся кварталов
встраиваются коммерческие проекты. Для того, чтобы реализовать эту задачу, управляющая
инстанция, свободная от необходимости считаться с интересами иных игроков, делает
изящную операцию по изменению санитарных норм. Одним росчерком пера уменьшилась
норма освещённости, разрешённая ранее и разрешённая теперь: по числу часов в году,
когда в жильё должен поступать прямой солнечный свет. Норма изменилась, а значит
разрозненная картина жалоб, стонов, пикетов не является действующим фактором,
по определению. Не имея структуры, распадаясь на десятки отдельных, крошечных
визуальных актов недовольства, отчаяния и всего прочего — это вообще в лучшем
случае фоновая характеристика для действий власти. Игрока нет. Нет структуры на
субмуниципальном уровне, которая оказывалась бы в этом отношении инстанцией хотя
бы серьёзного рассмотрения альтернативных проектов или отягчающих обстоятельств,
которые должны радикально переоценивать стоимость инфраструктурного проекта. Была
по этому поводу очень любопытная полемика, когда ещё Борис Ефимович Немцов в роли
вице-премьера, опираясь на экспертные сведения, говорил о невероятной дороговизне
МКАД — кольцевой автодороги. Эти наскоки парировались московской мэрией через
вполне правдивое утверждение, что, к примеру, в случае Кельна стоимость строительства ещё дороже. Это правда, но не вся правда. Цена вопроса в Кельне, да и в любом
ином западном городе, включала компенсацию собственникам: строительство километра
включает социальную цену вопроса, а не только технико-технологическую. Не зная
об этом маленьком обстоятельстве и не догадавшись спросить у других, Немцов дурацким
образом проиграл полемику. Ценовой вопрос не шуточный — порядка 23 миллионов долларов
за погонный километр восьмиполосной дороги. Хорошая цена, даже принимая во внимание
немалый объем строительства развязок и перекладывания инженерных коммуникаций.
Очень существенные суммы вращаются вокруг городских проектов. Субмуниципального
игрока, способного настоять на своих первоочередных нуждах, при этом просто нет.
Возникает любопытный сюжет: в течение ряда лет Москва не строила метрополитен,
прекратила работы со ссылкой “нет субсидий федерального бюджета на строительство
метрополитена”. Это как бы федеральная функция. При этом только на 99-й год собирано
14 млрд. рублей в дорожный фонд, а на 2000й запланировано 19. Только после выборов,
в значительной степени в результате нашей политической битвы с московским управлением,
было сделано такое маленькое открытие: а ведь вообще-то метрополитен тоже относится
к сфере транспорта, и никто не запрещает тратить дорожный фонд на реконструкцию
и строительство метрополитена. И оно возобновилось. Кириенко в паре с вашим
покорным слугой сыграл роли игрока. Отсутствие игрока на субмуниципальном уровне
не позволяло этот вопрос вообще ставить даже в таких огромным “городах”, как Митино
с его 160 тыс. жителей. Как вы прекрасно понимаете, в линейной управляющей системе
можно ставить сколько угодно много вопросов, за это не убивают, и даже не выгоняют
со службы, как правило (до определённого предела). Но никакой гарантии того, что
вопрос, поставленный на 17-том уровне, будет рассмотрен на 11-ом, не говоря уже
о более высоких этажах управленческой машины, естественно нет. Скорей всего, можно
утверждать, не дойдет, потому что система фильтрации сигналов срабатывает на множестве
предохранителей, которые в линейной системе управления (причём не только в московской,
в корпорации General Motors точно также) блокируют нежелательный сигнал. Ситуация
имеет шанс измениться только в том случае, если есть игрок, который проявляет
себя через выдвижение альтернативных проектов. Если нет таких альтернатив, то
нет и плоскости соотнесения политик. Кто является игроком за город, ну
скажем, в системе устоявшегося, прочного общества вроде германского? В Берлине
нет субмуниципальных игроков за исключением микросообществ, которые видят в городской
бюрократии скорее спонсора, чем партнера. Срабатывает античная модель. Берлинцы
выбирают членов сената, на этом их функции горожан заканчиваются. Ситуация, тем
не менее, качественно отличается от московской. Почему? Когда раз в 4 года происходит
сверка ожиданий и представлений относительно города, срабатывает нормальная политическая
конструкция отработанной трёхпартийной схемы. У вас на самом деле работают 2 или
3 игрока, видящих одну и ту же территорию, с одним и тем же населением, облекая
своё видение в альтернативные программы. Каждый игрок держит теневой кабинет и
привязанную к нему постоянную группу экспертов. К тому же, в Германии в большинстве
ландов (земель) выработалась обычная закрепленная практика, в рамках которой программы
развития и крупномасштабные проекты должны быть обязательно апробированы не только
властвующей, но и оппозиционной конструкцией. Любопытная замещающая конструкция,
базой которой остается имперская ещё система чиновного управления, в которой бюрократия
выполняет действительно некоторые договорные предписания. Нам в России с этим
делать нечего. В других конструкциях, там, где города вырастали из корпораций,
и не забыли о своем корпоративном прошлом, мы можем сталкиваться со схемой Лондона,
где в рамках единого графства сосуществуют 300 с лишним самостоятельных муниципалитетов. Боро,
village — два названия того же: что из чего выросло, то так и осталось по названию,
в отсутствие единой пирамиды вообще. Есть функция под названием лорд-мэр Лондона.
Раз в году он встречает королеву, когда она переезжает из Виндзора в Лондон и
посещает Сити. Строго говоря, кроме этих представительских, других функций у этого
красиво и называемого чиновника нет. А огромная территория с гигантским населением
под названием Лондон является корпорацией малых территориальных структур, работающих
в системе классического территориального самоуправления. Как корпорация она имеет
дело с государственной властью. Во всех остальных ситуациях она играет на своих
собственных территориях, в них свои игроки. Вариаций тьма на самом деле. Послеперестроечная
Россия оказывается в сложной ситуации: корпоративной традиции нет — она была очень
слаба, когда-то, что-то было в общем и целом, но все забыли, потом 70 с лишним
лет идея корпоративности является преступлением. Ярко выраженных игроков нет.
Однако, что любопытно, в 88-89 гг. возникали первые в Москве и в России комитеты
самоуправления. Сама идея, разумеется, глубоко интеллигентская, умственная и книжная,
вычитанная, в европейской хартии. Абсолютно абстрактная идея развивалась иногда
до полного абсурда, и были попытки чуть ли не государственного обособления районов,
всё это бывало, но эта шелуха быстро облетела. Выстраивался корпус достаточно
любопытных новых игроков на доске. Что такое комитет самоуправления десятилетней
давности? Не требовалось доказывать, что существующая система городского
управления не обеспечивает нормальных условий, говоря скучным языком, воспроизводства
качества среды во всех её компонентах. Горожане востребовали, но ясно выраженной
нормативной процедуры не было. Кто избирал комитеты самоуправления? Кто сбежался,
тот и составил протокол. Главное было добежать и его зарегистрировать, т.е. стать
юридическим лицом. И в ту забавную эпоху по сути дела ничтожно малые группы активных,
продвинутых, как говорят, горожан оформили достаточно любопытный постулат. Эти
же люди были образованные, и они отдавали себе отчёт в том, что единственный способ
обеспечить устойчивость позиции такого рода игроков, это дать им в распоряжение
недвижимость. Эти люди понимали: без недвижимости существовать такого рода группа
в наших условиях не в состоянии. На Западе можно обойтись без этого по
одной простой причине: достаточно высокий душевой доход, при достаточно высокой
гражданской традиции, позволяет без невероятных усилий аккумулировать необходимые
для деятельности средства в системе взносов, пожертвований всего прочего. В России
на это рассчитывать было невозможно. И сейчас невозможно, и тогда было невозможно.
Возник постулат: дайте недвижимость объединенным, корпоративным по территории
представителям жителей. О какой недвижимости могла идти речь. Прежде всего, естественно,
о нежилых помещениях, о том капитале, который тогда ещё существовал в размазанном
виде. Тогда впервые возник вопрос о том, кому и как принадлежит или должна
принадлежать муниципальная собственность, представленная в виде встроенных или
пристроенных нежилых помещений в рассеянных по микрорайонам, в очень большом объеме
в старом центре, в не очень большом, но всё-таки присутствующем в остальных зонах
города. Разумеется, даже в идее, это ставило, разные территории в неравные условия.
Понятно, где-нибудь на улице Петровка у вас есть первый этаж нежилой, и приятная
идея овладеть всеми первыми этажами кварталов была как сладкий мираж у тех, кто
создавал новые корпорации от имени населения — заметьте, не от территории, а от
населения. Иными словами, муниципальная собственность есть собственность граждан,
проживающих на территории в муниципии. Отсюда вопрос о масштабе муниципии. Её
удобно расчленить так, чтобы эта недвижимость, даже теоретически, была бы под
контролем. Следовательно, мгновенно, возникало почти стихийное стремление там,
где была сгущенная среда, как в центре, сформировать такого рода самоуправляемые
единицы, в масштабности, грубо говоря, 5-7тысяч душ. В средней зоне, на грани
между старым городом и совсем новым, они стали вычленяться с населением порядка
11 тысяч душ. Наконец, на самой дальней периферии, где встроенных, пристроенных
помещений было вообще-то мало, жилые дома были с жилыми этажами по преимуществу.
Было стремление сформировать такого рода целостности, охватывающие 60-70 тыс.
душ, т.е. почти муниципальный район. Удивительно интересный миг, в который
это происходило. Я участвовал в этом процессе не как его активист, а частью как
аналитик, частью как эксперт, помогавший выстроить альтернативный проект учета
использования и всего прочего. В силу тогдашней ослабленности всех прежних институтов
возникало ощущение вакуума. Через кооперативы при промышленных предприятиях происходило
перекачивание значительных ресурсов, так что вполне естественной была попытка
комитетов самоуправления произвести аналогичную процедуру отъема имущества у городской
бюрократии. Ещё не ради обогащения — уверяю вас, что большинство лидеров тогдашнего
движения к новой роли в городском политическом театре не ставило иных целей, кроме
амбициозных — в политическом ключе, или в социально-реализационном, но не в экономическом.
Прежде всего, шел расчёт ресурсов, которые могут быть обращены на реконструкцию
и приведение в чувства города, “нашей” части города, этой части города. Возникает
любопытный вопрос: почему то, что удалось через машину кооперативного движения,
возникшего на излете советского режима, не удалось в системе жилой среды? Вы знаете,
огромные ресурсы были де-факто приватизированы через кооперативы, и они легли
в основу многих предприятий, существующих по сей день. И это можно было осуществить.
Несколько сотен лидеров стали выразителями аналогичного движения формирования
игроков на политической карте города, и не сумели реализовать эту задачу. Отбрасываем
с вами интеллектуальные качества. Уверяю вас, не уступали они и другим. Почему? (из
зала) В данном случае, может быть, информационные потоки были лучше налажены между
корпорациями, они были более открыты друг для друга, поэтому вместе могли сосуществовать,
развиваться. Важно, где они возникали. Комитет самоуправления тоже корпорация.
Но кооперативы возникали при производстве, и как машина для перекачивания, обналички
и тому подобных очень важных процедур реального превращения цифр в реальные деньги.
Они оказались частью истэблишмента. Здесь же, на городской сцене, немедленного
союзника быть не могло, и такой части истэблишмента не существовало. В первом
случае поле, в котором новый игрок мог проявиться, первично являясь вообще эдаким
председателем Фунтом, было кому расчерчивать, пользуясь устойчивыми связями. Во
втором случае мы имели дело с действительно демократическим процессом, назовите
его анархическим, хаотическим, но он был низовой и натуральный, где группа, представляющая
жителей, выступила субъектом, открыто претендующим на часть имущества. Не через
сложно опосредованную процедуру, а прямо — на титул собственника. Конечно, этого
структура управления перенести не могла, а на поле интриг с традиционной управленческой
элитой спорить было трудно. Есть тысяча способов: размыть, погасить, переформировать,
создать конкурентоспособную группу, которая тоже регистрирует себя на той же территории
в качестве представителя общественного самоуправления. А когда есть две конструкции,
претендующих на одно и то же место, то кто же решает? Третий, который реально
располагает возможностями. Инструментов была тьма, и этот игрок исчез. Он не хотел
умирать, и поэтому понадобилась специальная процедура, связанная с ситуацией путча
91г. Все помнят, все знают её картинную сторону, эффектно подававшуюся телеэкраном.
Но одна операция прошла тихо и незаметно, легко и просто: под тем предлогом, что
некоторые комитеты общественного самоуправления якобы поддержали путчистов, решением
мэрии их счета были заморожены. Навсегда. Это тихое истребление было гениальной
по чистоте и простоте операции, совершенно ускользнувшей от внимания. Игроки почти
исчезли, но реликты есть. Это очень интересно, что они есть. И вот будучи, правда,
в ничтожном меньшинстве, в столь малой величине, они и были допущены до существования. Вот
есть знаменитая группа, под названием “Кунцево-38”. 38-ой квартал Кунцево, где
сложилась система корпорации, тогда это был быстро заселенный район, относительно
молодёжный по составу, с очень сильной долей научно-технической интеллигенции
среди жителей. Район стремительно сформировал и сумел удержать систему разумного
самоуправленческого механизма и, не претендуя на прямое овладение казённой собственностью,
он перешёл к тонкой, длинной позиционной игре с городской властью, сумев закрепить
себя в качестве выгодного исключения из правила. Знаете, есть такая норма: “А
у нас и это есть”. В результате эта корпорация существует по сей день,
она переняла на себя систему городского управления на своей территории, от имени
и по поручению власти, а не отъемом, не борьбой, не через присвоение недвижимости,
что позволило ей выработать совершенно новую конструкцию создания недвижимости.
Не претендуя на то, что, скажем так, по праву первородства по праву принадлежало
чиновникам, эта конструкция, под названием “Кунцево-38” выступает как инвестор.
Кунцевская конструкция, где корпорация созданная жителями, сумевшая сформировать
себя как чисто юридическое и политическое явление, сегодня набрала обороты, которые
позволяют ей в наших московских условиях строить, сейчас уже 4 жилых дома, при
наличии рядом могучего строительного комплекса, работающего абсолютно в самодостаточном
режиме. Из зала: А это не в Крылатском случайно? Глазычев
В.Л.: Нет, в Крылатском есть аналогичный проект, но немножко на других
основаниях. В Кунцеве сейчас умер лидер всего этого дела, а это всегда осложняет
реализацию проекта, но насколько я знаю, в отличие от стандартной продукции строительного
комплекса, здесь существенно, реально была снижена себестоимость строительства.
Поэтому это уже приближение к тому, что нужно, поэтому шанс реализации высокий. Из
зала: Можете вы сказать, а чем они отличаются от строительных кооперативов,
в частности. Глазычев В.Л.: В строительном кооперативе вы
- пайщики, вы строите для себя. Кунцевская корпорация — это коммерческий инвестор,
который строит на продажу. Здесь схема не сбора денег, а схема использования,
в том числе и бюджетного выгодного кредита, это сформировался настоящий игрок
на поле, играющий по всем правилам. Но я должен сделать маленькое дополнение.
Что имеется в виду под городом? Под городом мы с вами должны иметь не то, что
написано на карте, не кружок, обозначающий застроенную территорию, а систему институтов,
представляющих взаимодействие всех хозяйствующих субъектов в чётко лимитированном
пространстве. Вот когда вы так к этому подходите, то весь разговор, я надеюсь,
становиться понятнее. Система институтов, из которых власть — лишь один из институтов
на поверхности. Но вернёмся к цепочке. Субъект под названием непосредственная
корпорация жителей как массовое явление исчез в 1991г. Параллельно с этим осуществлялся
чрезвычайно интересный квазипроектный процесс, вам исторически известный: замещение
35 советских районов 125 муниципальными районами, при том что административные
округа, несущие ответственность за состояние дел на территории, оказались лишь
филиалами московского правительства. Была создана совершенно новая инфраструктура
линейного управления, под которую произошла процедура полной институциональной
приватизации городской недвижимости, которая по факту стала частной собственностью
управленческих структур. Это очень любопытный процесс, не имеющий ясно выраженных
аналогов в мире, когда различение бюджета и внебюджетных фондов стало чрезвычайно
новым изобретением на разбираемом проектировании. У нас был и есть городской бюджет,
и только с 2000 г., под давлением федеральной власти, в него пришлось ввести т.н.
внебюджетные фонды, однако и теперь, будучи номинально открытыми, они остаются
нерасшифрованными строками бюджета. За несколько лет, за счёт параллельного
функционирования бюджета, контролируемого думой, и внебюджетных фондов, контролируемых
мэром, произошли совершенно феноменальные операции, вроде превращения бюрократического
подразделения “Московский комитет по науке и техники” в товарищество на паях.
Частная корпорация сохранила наименование отдела предыдущей городской администрации,
переняв все её активы. Знаменитая АФК-Система над этим, ряд параллельных банковских
конструкций, и дальнейшая конструктивная работа, в ходе которой возникали новые
управленческие химеры, в принципе заслуживающие внимательнейшего изучения уже
в академическом ключе, а отнюдь не в политико-полемическом. Скажем, “управление
планирования внебюджетного строительства” — гениальная конструкция. Само сочетание
слов восхитительно: оно — управление планирования. Чего? Внебюджетного строительства,
т.е. того строительства, которое осуществляется субъектами, теоретически никоим
образом под линейное управление не подпадающими. Накал творчества, реализованный
московской администрацией с 1991г. по 1999г. — чрезвычайно важный и интересный
объект наблюдения. В этой игре мы опять оказались в ситуации, когда московское
управление действует как единственный игрок в чистом поле, и есть квази-игроки,
муляжные игроки, те, кто по форме, по номиналу играет роль, по сути являются лишь
агентами того же единого властного персонажа. Мы говорили о частном строительстве.
Московское строительство реализовано как гигантский бизнес — по официальной отчётности
около 3,5 млн. м2 произведено в прошлом году в Москве. Помножьте, грубо говоря,
на 400 долларов себестоимости, со всеми накрутками. В сумме — гигантская величина,
сопоставимая с рядом бюджетных статей федерального бюджета. И вот тут мы
погружаемся немедленно в очень важный сюжет, связанный с проблемой реконструкции
физического тела под названием город. На самом деле географы, гораздо более аккуратные
люди, называют такую вещь как Москва “урбанизированной территорией”. Вот это точное
определение. И есть институциональная конструкция управления собственностью под
названием город Москва. Есть ещё один квазиигрок — Московская Городская Дума,
параллельно представляющая Москву раз в 4 года, когда голосующая часть населения
вручает депутатам легитимацию на осуществление представительской деятельности.
Существует газетное клише: “карманная Дума”. Это неправда. Однако, чисто правовым
актом принятия устава Москвы была создана конструкция, при которой представительный
орган власти оказался изначально ограничен в своих возможностях до предела, чему
способствовала весьма послепутчевая ситуация. У московской Думы нет реальных
контрольных функций по отношению к исполнительным структурам. Единственная контрольная
функция, которая там есть, это контроль над бюджетом. Но мы с вами только что
сказали, что по 31 декабря прошлого года помимо бюджета существовал гигантский
массив под названием внебюджетные фонды, которые на Московской Думе вообще не
рассматриваются, потому что они не записаны в уставе как сфера её компетенции.
Сейчас под давлением федеральных структур ситуация изменилась. Де-юре внебюджетных
фондов нет, они втянуты внутрь бюджета, но внутрь бюджета они втянуты одной строкой.
Как при этом вот осуществить контрольные функции это вот загадка. Настоящая политика
начнется только с этого момента. Выстраивание разноиграющих фигур вокруг такого
рода сюжета, не вокруг вообще города, как системы институтов, не на территории,
а вокруг определения того, что такое развёртывание строки бюджета, какова конкретизация
бюджета, до какой меры эта конкретизация доходит. Казалось бы, сугубо юридический
язык, на самом деле речь идёт о ключевой политической картине, в которой либо
появится второй игрок, хотя бы в усеченном формате, либо он остается муляжным,
как сегодня. Хотя этот муляж работает, они не мертвые эти муляжи, но мера его
работы, скажем, отгрызть ещё 100 млн. на капитальный ремонт, это достигнуто. От
чего отгрызли — не известно. Вот в прошлом году мы выявили детский механизм,
который был как проект отработан ещё в 1995г., и потом успешно воспроизводился
6 раз подряд. Игра предельно проста: занизить статью доходов в бюджет. Вместо
70 написать 50, утвердить Думой. К сентябрю месяцу обнаружить, что есть ещё 20
или 30 млрд. Из зала: Они записаны на внебюджетные фонды? Глазычев
В.Л.: Нет, совершенно не в этом дело. Куда вы их зачислили — не существенно.
Но они же не входили в закон о бюджете, следовательно, исполнительная власть имеет
полную возможность распорядиться этой суммой, которая законом о бюджете не предусмотрена.
Думе остается задним числом принять факт: эти 20 млрд. истрачены на то-то и на
то-то. Из зала: А это вообще доводится до сведения Думы?
Глазычев В.Л.: Конечно, отчего же. Но уже доводится в том
виде, в котором я только что назвал: городом получено дополнительно 20 млрд.,
из них 14 истрачено на уплату внешнего долга, 4 на то, 2 ещё, и ещё 1 на это. Из
зала: А мэрия участвует как-нибудь в этом? Глазычев В.Л.:
Мэрия это и определяет. Это результат простого как забор менеджериального
проекта, успешно реализуемого по одной простой причине: контр-игрока не существует,
правила задаются в однополярном мире. Вторая схема удивительного творчества,
которое нельзя назвать проектным в чистом виде, поскольку программа составлена
из осколков разных проектов, рожденных на разных горизонтах. Эта самая сфера строительства,
строительного комплекса. Перед всякой претендующей на лидирующую роль городской
властью стоит вечная для Советской России, на самом деле ещё и до советской России,
проблема жилья для “недостаточных граждан”, как говорили до революции, или для
“лиц с низкими доходами”, как деликатно описывают это сейчас. Как решается такая
задача в обычных условиях, в некоторой европейской нормативной практике. Есть
программа муниципального строительства, муниципального жилья, которая проходит
прямой строкой в бюджете: столько-то, на такую-то сумму, может и должно быть построено
муниципального жилья, предоставляемого вообще бесплатно, или за символическую
плату. Эта схема выросла из социал-демократической философии середины-конца прошлого
века, очень прочно закрепилась и воспроизводилась, в части стран Европы воспроизводится
по сей день, в других до недавнего времени, воспроизводилась практически неизменным
образом. В своё время Тэтчер, прядя к власти, эту схему закрыла полностью. По
одной простой причине: всякое производство такого рода, целиком бюрократически
управляемое, обходится чрезвычайно дорого, а эффективность его на выходе чрезвычайно
невысока. Себестоимость такого жилья, сооружавшегося муниципальным образом в Англии,
начиная где-то с программы 48г., оказывалась чрезвычайно высокой, постоянно нараставшей,
а стоны и жалобы по поводу качества были непрерывными. Из зала:
Скажите пожалуйста, а кто строил вот то жильё, разве не частные фирмы этим занимались? Глазычев
В.Л.: Частные фирмы. Из зала: Как же себестоимость
была выше себестоимости других домов, построенных этими же фирмами для коммерческих
клиентов? Глазычев В.Л.: По одной простой причине: при системе
сугубо бюрократического контроля, когда сбыт у вас гарантирован единственным заказчиком,
вы же для него строите, через него для них, для этих бедных, существует полная
возможность взвинчивания стоимости на любых горизонтах, что абсолютно безразлично
всем инстанциям, которые эту операцию проводят. Конечно, периодически принимаются
грозные решения снизить, сократить и все прочее, кого-то увольняют, но схема —
это классический, социалистический рисунок. Но дело не только в этом. Поскольку
это жильё муниципальное, дармовое, — лопай, что дают, следовательно, потребительские
качества продукта можно невозбранно занижать. Т.е. вы можете за достаточно высокую
стоимость давать продукт, который на свободном рынке бы не котировался. Схема,
которую приняла Тэтчер, сводилась к полному отказу от муниципального строительства
вообще, с выдачей прямых, адресных субсидий на приобретение жилья. Ужас, представляете,
какое число чиновников оказалось без работы? Гигантский массив сложной архитектуры
движения проектов, и всего прочего — и вместо этого предельно простая схема адресного
запроса, комиссионного рассмотрения соответствия вашего права на получение таковой
субсидии, субсидию вам в руки, и привет, идите на рынок. Из зала:
А цены на жильё при этом не выросли? Глазычев В.Л.: Цены на жильё все время немножко растут, они и так выросли, и сяк бы выросли. Важно одно:
объем незаселенного жилья, жилья покинутого, брошенного или превращаемого в трущобы,
стремительно упал. Вот это существенное обстоятельство. Какие у нас ещё проекты муниципального жилья мыслимы в принципе? Первая ясна: вы строите и отдаете.
Полярная схема: ничего не строите, даете субсидию для выхода на свободный рынок.
Какие ещё проекты мыслимы? Из зала: Человек покупает квартиру
в строящемся доме, и идет… Глазычев В.Л.: Вот это вы, опережая
события, назвали московскую схему. Нигде в мире на такой тип проектного решения
не пошли, и не пойдут никогда. По какой причине? Из зала:
Потому что квартиры изначально разные. Глазычев В.Л.: В нормальной
рыночной картине это просто невозможно, потому что вы не будете иметь спроса на
такого рода жильё . Те, кто способен за него платить, не пойдут к тем, кто не способен.
Подобное тяготеет к подобному, старый экономический закон. Значит, есть
ведь ещё промежуточные варианты. Есть классический вариант вообще строить муниципальное жильё под социальный найм, когда вы его не передаете, вы его сохраняете: аналог
нашего ведомственного жилья. Схема срабатывает для наиболее низкооплачиваемого
населения в странах с твердой этикой. Вот в Швейцарии срабатывает, в Швеции срабатывает,
а вот уже даже в Германии не срабатывает, не говоря о движении к югу или к востоку.
Мера самодисциплины здесь предполагается в скобках, нигде не прописывается, но
остается чрезвычайно высокой. Услуга предоставляется, отношение к чужой, не своей
собственности сберегающее. Этика поведения — внеэконмическая, внеполитическая
категория — оказываются здесь ведущей. В каких-то культурах срабатывает, в каких-то
не срабатывает, и ничего с этим нельзя поделать. Когда перед проблемой недорогого
жилья встали после войны Соединенные Штаты, в связи с возвратом с фронта огромного
числа молодых людей, происходила чрезвычайно важная полемика по принципиальным
моделям подпитки процесса приобретения жилья. Средств у этой молодёжи не
хватало. На какой-то момент была заимствована и реализуема европейская социал-демократическая
модель. Началось строительство гигантских жилых комплексов. И в Нью-Йорке, и в
Чикаго, и где угодно, они были построены. Кстати, — очень дорого. Количество народу,
которое набегает грабить федеральный или муниципальный проект, всегда чрезвычайно
велико, иначе не бывает. Казенные деньги для того и созданы, чтобы их грабить.
Каким способом — это уже вопрос техники, изящным, грубым, тонким, сложно или просто
организованным, но это универсальный закон экономики, сколько она есть. Победила
конкурирующая схема: чрезвычайно низкопроцентный кредит на приобретение односемейных
домов… Из зала: Значит, это не только российские особенности. Глазычев
В.Л.: Да нет, конечно. Это общемировая система по одной простой причине:
здесь нет непосредственной экономической ответственности за принимаемое решение,
за выбор проекта, за выбор технологии, за выбор способа организации управляющей
компании, экономической финансовой ответственности лиц, принимающих решения здесь
нет. Из зала: Извините, а почему если существует несколько
строительных компаний, они же должны как-то между собой конкурировать, и можно
выбрать, кому доверить строительство, и можно выбрать меньшую цену. Глазычев
В.Л.: Да может выбрать сколько угодно, но что такое классический тип сговора?
Ну, сегодня вы назначите на 3 меньше, а завтра я на 4 меньше. Нет, сегодня я на
4 меньше, а завтра вам на 3 меньше. Квазирыночная игра вокруг муниципального или
федерального заказа тоже не вчера родилась, и не в России, смею вас заверить. Американский
опыт заимствования социал-демократической модели к 70м гг. дал феноменальный результат:
самый эффектный из этих результатов был взорван динамитом. Огромный комплекс Прют
Айгоу, в Сейнт-Луисе был взорван на самом деле. Это были 20ти этажные дома, которые
были заселены беднотой. Что такое в Штатах беднота? Преимущественно цветное население,
ну так уж получалось. За этим следовала схема бытового включения привычных рисунков
поведения в новую среду. Мусоропроводы перестают работать, лифты превращаются
в то, во что они превращаются, каждый знает сам как — там, где они плохо или совсем
не охраняются, начинают отвинчивать и реализовывать на черном рынке санитарную
фурнитуру. Немногие люди, платящие налоги, бегут оттуда при первой же возможности,
на их место приходят другие, живущие на пособие. Там, где “прописано” двое, живет
12. Вся эта процедура двигалась к финалу и кончилась динамитом. Из
зала: Это власти сделали или… Глазычев В.Л.: Власть.
Аккуратно всех оставшихся выселили, окружили, под наблюдением полиции сровняли
с землей направленными взрывами. Это потрясающее признание в крахе. В ситуации
выбора и открытой среды, в которой есть куда сбежать, и предложение всегда достаточно
высоко, рано или поздно такая система кончается крахом. В Швеции, в малых городах
срабатывает схема поквартирного социального найма, а вот уже в Стокгольме нет. В
конце 70х годов возник следующий проект: “приватизация муниципального жилья”.
Главная задача: снять его как гирю с городского бюджета, избавиться от него любой
ценой. В Бронксе по сей день есть целая сеть контор, которые ищут по всей стране
сбежавших домовладельцев, у которых за годы не уплачен налог на недвижимость.
Дома превращались в трущобы, квартиросъемщики не платили или платили мало (потолок
квартплаты был установлен на десятилетия, при игнорировании инфляционного процесса),
и владельцам гораздо выгоднее скрываться, бежать от этой своей собственности,
чем по ней отвечать. Из зала: Но продать ведь можно. Глазычев
В.Л.: Налог надо сначала уплатить. Кто же у вас купит имущество, отягощенное
долгами за ряд лет, да ещё с неустойками, да ещё руинированное? Жилье, а особенно
низкодоходное жильё, относится к сфере наименее доходных бизнесов в нормальной
мировой практике. Наименее доходной. Из зала: Т.е. не смотря
на то, что это госзаказы, которые считаются наиболее доходными бизнесом. Глазычев
В.Л.: Вообще, строительство низкооплачиваемого жилья это малодоходный
бизнес. Огромные затраты, большие платежи по кредитам, длинный процесс рыночной
реализации, который ускорить чрезвычайно трудно: маркетинг, сбор критического
минимума кваритросъемщиков или покупателей квартир. Дорогие кондоминиумы выгодны,
средние — так и сяк, дешевые невыгодны. Поэтому везде и идёт этот трагический
танец вокруг муниципального или социального жилья, т.е. везде там, где на самом
деле нужно доплачивать. Специфики российской в этом особой нет, за исключением
может быть масштаба бедствия, хотя на самом деле этого несчастья хватает сколько
угодно везде. Просто у нас слишком тонок слой людей обеспеченных. Есть ещё одна
схема, которая в мире в ходу. Изобретите пожалуйста. … Введение дополнительного
игрока. Т.е. формирование корпорации неимущих, как корпорации, выступающей соавтором,
соисполнителем, соруководителем, соответственным за строительство или реконструкцию.
Это движение началось в Англии. Вот я работал с такого рода группой в Штатах.
Ситуация предельно проста: существует значительный жилой фонд, невыгодный для
домовладельцев, т.е. то, что мы имеем с вами в Москве, почти весь центр — это
около 4 млн. м2 жилья — невыгоден городу: он в таком плохом состоянии, нужно затратить
такие суммы на его капитальный ремонт, что вам все скажут “снести дешевле”. Если
вы его снесете, на это место придут совершенно другие дома для другой категории
жителей. А что делать с прежними? Такая же ситуация существует везде, в
том числе в Вашингтоне, где мне довелось работать. Часть домовладельцев стремиться
исхитриться и провести коммерческую реконструкцию с превращением полуруины в достаточно
дорогой кондоминиум с выбрасыванием населения, которое там есть. Находят источник
кредитования для такой операции. В другом варианте не нашли бы кредита, дом бы
пришел в окончательно руинированное состояние, его рано или поздно бы снесли,
и дело в концом. До того, как появился новый игрок, именно это и произошло бы
в данном случае. В новой ситуации, когда появляется корпоративный игрок, грамотно
использующий юридические инструменты и экспертную помощь, многое преображается
радикально. Я был свидетелем замечательной процедуры, когда судебным решением
владелица одного из таких домов была присуждена к выплате около 7,5 млн. долларов
этому корпоративному лицу, которое сумело доказать, что домовладелец не выполнял
своих законных обязанностей. В виде окончательного судебного решения это здание
в возмещение этой суммы было передано в собственность истцу. Т.е. по сути дела
произошла конфискация собственности с передачей её совершенно новому агенту. Из
зала: А по какому праву… Глазычев В.Л.: Существует
достаточно жёсткая система законодательства, по которому домовладелец несет прямую
ответственность за то, чтобы вода проходила в квартиры, чтобы тепло грело. И жильцы
дома выступили как корпорация, в результате ставшая домовладельцем. Из
зала: А какие гарантии, что результат не будет то такой же. Глазычев
В.Л.: Эта корпорация — это не есть тот коммерческий домовладелец, это
ассоциация жителей, которые начинают искать способы приведения этого дома в чувство
в своих непосредственных интересах. Из зала: Это после приватизации? Глазычев
В.Л.: Конечно, до этого они по закону не могут заниматься изменением чужой,
не принадлежащей им собственности. Это очень любопытный процесс, охвативший уже
тысячи и десятки тысяч случаев, который невозможен в принципе без ещё одного игрока,
которого раньше не существовало. Игрок под названием “свободный эксперт”. Потому
что вы прекрасно понимаете, что объединение наивных в юридическом и техническом
отношении жителей не может переиграть на судебном поле силу, способную опираться
на недурных юристов. Из зала: Грубо говоря, это какой-то некий
предприниматель, эксперт? Глазычев В.Л.: Не предприниматель.
Вы можете назвать его предпринимателем при желании, но на самом деле это ситуация
ландскнехта. Он наёмный, он выступает в роли человека, продающего свою квалификацию
тем, кто этой квалификацией не обладает. Независимый консультант. Из
зала: Он свободный? Глазычев В.Л.: Он свободный, потому
что он не служащий, он не является элементом корпорации. Для того же, чтобы он
оставался свободным, немедленно нужен ещё один игрок, роль которого исполняет
так называемый третий сектор экономики. Из зала: Кто был первой
стороной? Администрация города? Вот вы сказали, что одна сторона — это корпорация
жителей, против кого они тут? Глазычев В.Л.: Против владельца.
Город здесь вообще не играет. Из зала: А муниципалитет как
владелец может? Глазычев В.Л.: Да, может, конечно. Если вы
докажете, что муниципалитет как владелец не исполняет свои обязанности, то вы
теоретически сможете отыграть собственность. Но совладать с муниципальным игроком ещё тяжелее, у него большие ресурсы, возможности, чем у домовладельца. Пока речь
шла об единичных случаях, об отдельных домах, возникали казусы, но когда это стало
формироваться как территориальные объединения, управляемые, самоуправляемые, возник
новый институт non profit управляющих компаний. В муниципальном секторе есть аналог
наших ПРЭУ, являющийся на рынке игроков управляющей компанией, которая вам чинит
то, се, 5ое, 10е, поддерживает, ремонтирует и стоит одних денег, а рядом с ним
появился ещё один игрок — non profit управляющие компании. Они работают на покрытие
расходов, из того минимума, который позволяет им существовать. Немедленно отстроилась
и масштабность такого рода компаний. Я проверял это на множестве мест. Любопытно,
казалось бы, управляющие компании стремятся естественно расширить сферу своей
деятельности, дойдя до разумного предела цены роста. Коммерческие управляющие
компании в среднем дорастают до предела в 1-10 тысяч домохозяйств. Как правило,
скорее меньше, чем у верхней грани. А некоммерческие управляющие компании имеют
эмпирический коэффициент 275 домохозяйств, 275 квартир просто говоря, не больше.
Меньше невыгодно, и больше тоже становиться невыгодно. Опыт показал целесообразность
разведения мощности управляющих компаний сообразно разведению их клиентов. В дорогих
кондоминиумах управляющая компания обычно обслуживает до 500 домохозяйств, в средних
размерность клиентских контингентов увеличивается, тогда как в бесприбыльных вновь
снижается до пресловутых 275. Трудности заключаются в том, что подлинные
non profit компании не могут возникать в среде сугубо бизнес-ориентированных персонажей.
Естствено: если квалификация менеджера позволяет ему быть полноценным элементом
управляющей компании, то при экономической карьерной мотивации он окажется в хорошей
коммерческой управляющей компании, где будет получать больше. Напротив, появление
мощной этической компоненты породило тысячи управляющих компаний, работающих в
системе non profit, что повлекло за собой систему соответствующей педагогики,
международной консультативной помощи, и всего остального. Гигантский мировой институт
сегодня развивается в этом направлении. Такого рода вещь нельзя было спроектировать.
Вы не можете заложить проект, в основе которого лежит отбор персонажей по этическим
склонностям, настроенных скорей на благотворительность, но благотворительность
трудом, что обходиться. гораздо дороже. В то же время это движение создало огромный
рынок труда, это уже не консультанты, они работают в паре с консультантами грубо
говоря, но организационно. Это огромный рынок труда, который втянул в себя колоссальный
сброс безработных выпускников вузов, особенно в периоды, когда наблюдается спад
строительной активности. Если есть спад, то выброс двух, трёх, четырёх выпусков
университетов в целом не может найти себе работу. Из зала:
А студенты? Глазычев В.Л.: Нет, они здесь не годятся, это
хорошо, если они есть как подмастерья, но в принципе такая работа требует достаточно
зрелых людей, потому что момент психологической обработки превращения россыпи
несчастных людей в корпорацию требует значительной социо-педагогической квалификации.
Заявка получилась чрезвычайно любопытной: соединение (помните прошлый разговор?)
социотехнической компоненты с социокультурной произошло там, где элементы проектных
схем, непроектного процесса дают сплав, поддающийся осмыслению и частичному репродуцированию.
Новый игрок, который появился на мировом рынке труда, разделения компетенций,
чрезвычайно любопытен — это союзы квартиросъемщиков. Смотрите — не домовладельцев,
они точно есть, а квартиросъемщиков. Лица, находящиеся в сходном положении, выстраивают
корпорацию, юридическое лицо, обретают правовую и техническую экспертную поддержку,
выступая уже как субъект политической игры в пространстве городов. Довольно сильно.
Существует международный союз союзов квартиросъемщиков, концентрирующий в своих
руках такую же мощь, как в своё время, в эпоху бума профсоюзного движения сосредоточивали
крупные профсоюзы, способные поддерживать забастовки, способные лоббировать,(особенно
сегодня в Европространстве, без проблем перебрасывая ресурсы, людей, квалифицированную
помощь). Появление такого рода игроков, как вы помните, заблокированное в самом
начале процесса в Москве после 91г., особенно 93гг., создаёт одну карту. Московский
проект, мучительно рождавшийся внутри администрации, не предполагающий наличие
игрока такого рода, привел к удивительной схеме, которую вы в двух словах описали:
“надеть” на коммерческое жильё стоимость муниципального жилья, да при этом инвестору
вменить выделение доли жилья для предоставления под нужды социального расселения.
Чрезвычайно сложная схема. К чему она прежде всего должна приводить и приводит?
Первое: к взвинчиванию цены, и не только на первичном, но, естественно, за ним
и на вторичном рынке, который подтягивался достаточно долго к цене на первичном
рынке, это очевидно. Второе: к поразительному социальному бреду, когда у вас делается
упорная попытка в один тип дома сразу же вселять людей с качественно различным
имущественным статусом, у которых по определению конфликтные интересы, у которых
разные масштабы преставления о бедности. Когда для одних внести 350 рублей с квартиры
для того, чтобы установить новую дверь, является вообще не расходом, для других,
которые готовы вокруг этого готовы начать мучить петициями Папу римского, не говоря
о местных властях. Это в принципе порочна схема, непременно усиливающая социальную
напряженность, низводя социальную напряженность общества до социальной напряженности
внутри хозяйственной единицы под названием многоквартирный жилой дом. Из
зала: А реально это действительно так, что какой-то бедный человек вселяется
в дом люкс? Глазычев В.Л.: В сам люкс нет, но получалось так:
инвестору надо продавать квартиры, следовательно, он старается заложить в проект
квартиры, на которые есть спрос. Не элитный спрос, но платежеспособный. Он же
не будет в одном доме устраивать квартиры принципиально разного типа, это немыслимо
и технически сложно для строительства, это невыгодно в принятой у нас схеме массового
строительства. Это было выгодно в старом доходном доме XIX столетия, и вы знаете
по литературе: бельэтаж, первый этаж, есть чердачок и есть задний двор. Структура
жилья внутри одной конструкции была различной. Такая система возможна, хотя не
эффективна. Мировой опыт показал, что проще их развести в разные стороны. Но тут
другой путь. Схема, избранная московским правительством, включала другой невысказанный
проект: ничего не менять в строительном комплексе, унаследованном от эпохи социализма,
воспроизводить его в неизменной форме, а это означает крупнопанельные сборные
дома, которые технически невероятно трудно сделать переменчивой структурой, даже
если вы захотите это сделать. Это вам обернется такими дополнительными затратами
на проектирование и контроль за реализацией проекта, что будет ещё дороже. Теоретически
можно было бы представить такую схему, я продолжаю их проект: вы инвестор, вы
строите себе для продажи дом какой хотите, а за это вместо той доли в 30%, вы
мне построите в другом месте другой. Из зала: А что, 30% надо
отдать? Глазычев В.Л.: Колеблется от 25 до 30, хотя инвесторы
упорно пытаются сбить вниз — до 20 или даже 15%. Так и сегодня, для того чтобы
инвестор эту нагрузку нес, ему дается грандиозная льгота: если он вложен в социальную
программу, то участок земли ему предоставляется бесплатно. Это “бесплатно” есть
просто перегон на другую строку. Из зала: Ну так это для всего
или только для муниципального? Глазычев В.Л.: Одновременно.
Инвестор не может одновременно строить и то и другое. Теоретически, повторяю,
это возможно: ему надо построить два коммерческих дома, чтобы уплатить натуральный
налог в виде некоммерческого дома на стороне. При системе выделения, присуждения
участков, при необходимости взять кредит на строительство этого третьего дома,
драма заключается в том, что уже непроектным образом, а в силу нехватки денег,
они как бы есть, но как бы нет всегда, расчёт со строителями Москва не ведет в
деньгах. Она тоже ведет его либо натурою, т.е. квартирами, которые строитель должен
реализовать на рынке сам, с естественными потерями, либо векселями с долгим сроком
погашения, городскими векселями. Они оплачиваются в среднем через 1,5 года. Почему
возможна такая система? Вы понимаете, её стоимость на самом деле, социальная цена,
техническая цена для нормального коммерческого инвестора тоже невероятно высока.
Но без игрока, обладающего политическим весом, без социальной фигуры, способной
вытащить проблему не на уровень газетных статей, где журналист в меру удачно или
неудачно это перескажет, а в виде контрпроекта системы экспертных расчетов, предъявление
иного решения в практически реализованном виде, изменить эту ситуацию оказывалось
невозможно. Она тянулась восемь лет без изменения. На сегодня мы имеем поразительную
ситуацию. Принято постановление Московского Правительства, которое гласит: “с
2000 г. ввести реконструкцию пятиэтажек” “из бюджетных средств”, т.е. прекратить
это все. Кто взбунтовался, кто немедленно начал лоббировать? Привилегированная
часть стройкомплекса, которая по этой социальной программе получает выгодное кредитование,
бесплатные участки получает, заявляя о том, что в противном случае строители неизбежно
обанкротятся. В следующий раз придётся
продолжить, но уже не на строительстве, а на других материалах. Сюжет появления
игроков и отношения между игроками заслуживает внимания, тем более что я теперь
- тоже один из этих игроков. |
