Социология архитектуры — какая и для чего?

Когда разом произносятся два слова: архитектура и общество, всякому очевидно, что речь идёт о социальных проблемах архитектуры, архитектуры внутри общества и для него, архитектуры как среды функционирования людей. Когда же ведётся проектная разработка типового клуба с залом на четыреста мест, обсуждается градостроительная роль здания драматического театра в Ашхабаде или оценивается архитектурное решение текстильной фабрики в Фергане, как-то само собой вдруг оказывается, что обсуждение приобретает сугубо профессиональный характер. Социальные проблемы архитектуры остаются где-то «над» конкретной задачей, а конкретность здания или проекта редко поднимается до них.

Социология архитектуры как научная дисциплина, исследующая «жизнь» архитектуры в обществе, только тогда выполняет свою задачу, когда находит ясные «мостики перехода» между уровнем общества и архитектуры в целом и уровнем конкретного проекта, конкретного задания на проектирование. Найти эти «мостики перехода»— на самом деле значит их построить; ведь сегодня их отсутствие компенсируется лишь тем, что заказчику представляется, будто он знает все действительные потребности тех, для кого задумано сооружение, и архитектор считает, что ему известны эти потребности. Практика же со всей убедительностью показывает, что не только представления архитектора и заказчика о потребителе не совпадают, но не совпадают между собой мнения специалистов, выступающих в роли заказчика, резко различны мнения архитекторов.

Социология архитектуры становится действительно научной дисциплиной, т.е. производит объективные знания только в том случае, если она способна множественность отдельных представлений заменить картиной подлинного положения дел. Впрочем, это никогда и никому не мешает интерпретировать такую картину по-разному, и знания ничью творческую свободу ограничить не могут. Достичь такой картины можно только в том случае, если мы откажемся всегда и по всякому поводу пользоваться понятием «человек»: «человеку нужно», «человек хочет», «человек не может» и т.п. Социология архитектуры не оперирует словом «человек» не потому, что теряет связь с гуманитарными дисциплинами, а потому, что для неё существуют не «люди вообще», а конкретные группы людей в различных ситуациях, чьи вкусы, интересы, пристрастия, навыки, привычки весьма значительно различаются.

Значит, для социологии архитектуры архитектура является прежде всего производством полезных пространственных структур, обладающих ценностью, т.е. вызывающих у различных людей оценку со знаком плюс (восхищение) или минус (неудовлетворенность всех ступеней). Человек же для социологии архитектуры — создатель архитектуры и её потребитель в самом широком смысле. Удовлетворенность трудно измерить, неудовлетворенность — напротив — всегда ориентирована довольно чётко и (путем сравнения) относительно измерима. Отсюда вполне естественно, что социология архитектуры интересуется прежде всего всеми формами неудовлетворенности, возникающей в контакте людей с архитектурой, интересуется изменением этих форм, так как именно изменение форм неудовлетворенности является очень точным показателем прогресса в культуре, ибо неудовлетворенность как зеркало отражает потребность — уже осознанную или ещё только смутно ощущаемую.

В самом деле, ещё недавно сам факт вселения в отдельную квартиру вызывал столь сильное чувство удовлетворенности, что «блокировал» все негативные реакции. Уже к началу 1960-х годов суммируется неудовлетворенность габаритами и планировкой квартир, что через некоторое время привело к известным положительным сдвигам и в проектировании, и в строительстве. Потребитель архитектуры очень скоро реагирует на новые удобства неудовлетворенностью другим — непосредственным окружением микрорайонного пространства[*], неравномерностью градостроительного комфорта в различных районах нового строительства; вновь — уже на новом уровне — размерами жилой ячейки, структурой организации квартиры, в частности недоучетом в планировочном решении квартир того обстоятельства, что дом все больше превращается в учебный класс, кабинет, мастерскую, лабораторию.

На уровне общих наблюдений всё это отлично известно, и, казалось бы, нужды в специальной социологии архитектуры не возникает; но ведь общие наблюдения такого типа — уже есть элемент социологии архитектуры, которой занимается архитектор на свой страх и риск, сам того не замечая. Однако совокупность наблюдений только тогда приобретает объективность основания планировки и проектирования, когда облекается в факты, в цифры. Только в том случае, если нам в количественном выражении известна неудовлетворенность отсутствием в доме кабинета-мастерской, можно на перспективу мотивированно планировать соотношение типов квартир в жилом районе.

Более того, у архитектора достаточно оснований полагать, что характер неудовлетворенности уже созданным и потребности в ещё не созданном будут существенно различаться в зависимости от пола и возраста, от профессии и типа хобби, от состава семьи и национальных традиций— от всего того, что определяется понятным при всей своей нестрогости выражением «стиль жизни». Определить количественно все подобные различия архитектор не в состоянии, да и никак это не входит в его профессиональные задачи — эту задачу может профессионально решать только социология архитектуры.

Особенно резко необходимость в более точном, чем сейчас, знании действительных потребностей проявляется в типовом проектировании. Здесь — например в проектировании клубов — до настоящего времени учитываются лишь простые количественные данные (ёмкость зала и набор кружковых комнат), и архитектор не знает, где и кто будет «привязывать» типовой проект, к кому он обращен. Не нужно быть социологом, чтобы понимать: тех же размеров клуб в Норильске и Пярну, в Нукусе и Муроме входит в совершенно различные жизненные уклады и не может, не имеет права быть везде одинаковым. Тем не менее необходимы специальные исследования, чтобы знать: сколько должно быть выявлено принципиальных типов потребностей, как они должны быть сгруппированы, какова в каждом типовом случае сфера реального воздействия клуба (она может колебаться от сотен метров до сотен километров в Сибири или в Казахстане).

Наверное, естествен вопрос: почему без специальной социологии архитектуры зодчие прошлого создавали неоспоримые шедевры, сегодня же понадобился особый посредник между архитектором и потребителем архитектуры, между архитектором и заказчиком — и понадобился не для создания шедевров ещё, а для обыденного проектирования?

На естественный вопрос несложно дать столь же ясный ответ. Зодчий прошлого не только работал на конкретного заказчика, потребности которого мог знать досконально, не только сам принадлежал к той культуре, на которую ориентировался заказчик и потребитель, но и работал в обозримом пространстве и ясно представлял себе численность людей. Сегодня заказчик анонимен (учреждение), потребитель тоже анонимен. В типовом проектировании анонимна и будущая ландшафтно-градостроительная ситуация. В то же время выросло разнообразие внутри культуры, в условиях социализма реализовано вовлечение всего народа в единый процесс культурных преобразований, чего история европейской цивилизации не знала никогда.

Сегодня всё это и ещё многое другое делает социологию архитектуры объективной необходимостью, условием развития самой архитектуры внутри развивающегося общества.

Итак, объективная потребность в социологии архитектуры есть, а самой социологии архитектуры почти нет. Здесь нет надобности детально разбираться в том, почему ростки этой дисциплины, возникшие в 20-е годы, развивавшиеся до середины 30-х (Гинзбург, Ган, Розенберг и др.), надолго заглохли и начать пришлось заново. Сейчас важен факт: при гораздо большей ясности задач, чем полвека назад, при том, что исследования по Ленинграду и Новосибирску, Волгоградской области и районам Москвы (и ещё нескольким городам) дали немало, сделанное остается ничтожной частью необходимого.

К сожалению, объем задач, возникающих перед не сформировавшейся ещё полностью научной дисциплиной, всегда резко превышает её сегодняшние возможности. Социология архитектуры здесь отнюдь не составляет исключения: наряду с выяснением объективной картины ожиданий потребителя, обращенных к архитектуре, перед нами возникла несколько неожиданная и тем более трудная проблематика.

В самом деле, говоря об архитектуре, мы все чаще обращаем внимание на то, что архитектура включает не только способ создания зданий и сооружений, не только действия творческой личности— архитектора,— не только самую совокупность зданий и сооружений, но и организованную сферу профессиональной деятельности. Следовательно, мысль и дело архитектора оказываются в зависимости не только от содержания архитектурной задачи, от материальных возможностей реализации решения, но и от общего состояния организации работы архитектора, утратившей прежний универсальный характер, раздробленной и специализированной.

Чуть огрубляя для большей выразительности, мы можем сказать, опираясь на знание практики, что в значительной её части (если не в большинстве случаев) решение архитектурной задачи — от задания к проекту и от проекта к реализации— оказывается во многом предопределено ещё до того момента, когда задание на проектирование поступает к авторскому коллективу. Решение предопределяется системой норм, собранных в постоянно и быстро стареющих СНиП; представлениями о желаемом, возможном и необходимом, которые имеются у заказчика, у множества контролирующих, оценивающих и утверждающих инстанций.

Коль скоро архитектура вовлечена в общественный процесс расходования и обращения значительных, нередко огромных средств, материальных ресурсов и рабочей силы, система оценки и контроля является объективной необходимостью. Коль скоро работа архитектора в эпоху индустриализации строительства гораздо теснее, чем раньше, сопрягается с работой инженера, технолога, конструктора, экономиста, специалистов различных научных дисциплин, такой же объективной необходимостью оказываются определённые организационные формы взаимодействия специалистов, склонные к саморазрастанию и отделению от первичных творческих задач.

Тем не менее одна и та же объективная необходимость может действовать через различные механизмы, одни из них могут быть более связаны с содержанием архитектурного творчества, другие — менее, особенно, когда они копируют организацию деятельности в промышленности или администрации. Сегодняшняя практика проектирования и строительства с убедительностью показывает, что организация труда архитектора никак не может быть названа оптимальной, что её формы закоснели, приобрели громоздкость и инерционную массу. Это известно каждому практику— на его личном опыте, на опыте коллег, но такое знание носит оттенок субъективного опыта, не обязательно для всех возможных случаев, т.е. это знание эмпирическое, а не научное.

Социология архитектуры ставит исследование существующих и возможных форм организации деятельности архитекторов и других специалистов, поиск научно обоснованных оптимальных форм такой организации в разряд строгих научных исследований, имеющих первостепенное практическое значение.

Приведем ряд характерных примеров. Эмпирически известно, что значительное число дипломированных архитекторов реально работает вне сферы архитектурного проектирования, тогда как потребность в квалифицированных архитекторах (судя по заявкам с мест и наличию вакансий даже в центральных архитектурно-проектных институтах) не удовлетворена. Каждый архитектор может назвать ряд своих коллег по архитектурной школе, перешедших на административную, научную, производственную работу, в художественное и художественно-прикладное творчество. Каждый может назвать конкретные причины, побудившие этих специалистов покинуть сферу архитектуры.

В то же время неизвестно: сколько архитекторов оказалось вне сферы архитектурного дела в целом, сколько перешло из сферы архитектурного проектирования в другие области, каковы пропорции между этими группами, каковы наиболее типичные причины этого явления. Соответственно, любые предложения, направленные на повышение занятости архитекторов в сфере архитектуры, т.е. на повышение фактической «отдачи» архитектурной школы, оказываются в научном смысле случайными.

Другой пример: эмпирически нам известны формы организации деятельности архитектора в сфере проектирования. Организации различаются размерами, центральной, региональной и местной подчиненностью, включённостью в различные организационные структуры министерств и ведомств. Известно также, что одни организации пользуются большим престижем, другие меньшим; одни испытывают постоянную нужду в специалистах, другие страдают от относительного «старения» коллектива, третьи не могут периодически обеспечить полную профессиональную занятость всех квалифицированных специалистов.

Повторим, всё это известно на уровне личного и группового опыта, но это известное превращается в объективное знание только в том случае, если облечено в сухие, но отнюдь не бесстрастные цифры. Воспользуемся любопытным примером: опять-таки из практики известно, что в архитектурно-проектных (так они определяются неформально) институтах архитекторы пребывают в меньшинстве по отношению к другим специалистам: технологам, конструкторам, сметчикам. Тем не менее, опираясь на личный и групповой опыт, мы ни в коем случае не можем обоснованно определить, каково пропорциональное отношение между архитекторами как профессиональной группой и другими профессиональными группами — «смежниками».

Исследование, проведенное сотрудниками сектора социальных проблем советской архитектуры ЦНИИТИА в 1973 г., показало, что эти пропорции существенно различаются по разным группам проектных учреждений и колеблются от 1,2 до 14% архитекторов в штате специалистов учреждения. Эти нехитрые количественные показатели позволяют мотивированно задать ряд вопросов, имеющих для архитектурной деятельности весьма существенное значение.

Один из таких вопросов: целесообразно ли распыление имеющихся сил по множеству организаций, где архитекторов не более 10 человек и группа архитекторов составляет около одного процента от общей численности института? Не целесообразнее ли в ряде случаев создание крупной архитектурно-проектной организации, имеющей в своем составе лишь тех «смежных» специалистов, которые необходимы как эксперты в контактах с различными специализированными институтами? Социология архитектуры не может и не должна однозначно отвечать на этот вопрос, но может существенно облегчить выбор возможных ответов, например исследовав степень удовлетворенности выполняемой работой, характеризующей деятельность архитекторов в различных учреждениях. Специальные исследования «траектории» деятельности от исходного задания до проекта и его реализации могут и должны выявить практически используемые критерии оценки, указать те пункты, где в силу ведомственной разобщённости архитектурно-проектной деятельности возникает постоянно дублирование идентичных задач — не творческих (здесь «дублирование» в вариантности решений — основа здоровья профессии), а технических.

Отметим также, что пути взаимодействия между архитектурным проектированием и сферой строительного производства формировались без научного обоснования и отнюдь не оптимальным образом. Очевидно, потому, что ещё почти не начатые исследования организации архитектурно-проектного дела в высшей степени актуальная задача, совмещающая в себе увлекательность теоретического поиска с прямой практической полезностью получаемых результатов.

В этой линии задач социологии архитектуры есть в высшей степени любопытные теоретические проблемы, вплотную примыкающие к наиболее тонким аспектам архитектурного творчества. В самом деле, архитекторы работают в профессиональных группах, вступая в сложные профессионально-служебные и личные отношения. Между формальной лестницей должностей и лестницей творческого престижа неизбежно возникают несовпадения и разрывы. Изучение сферы межчеловеческих отношений внутри профессионального коллектива—одно из важнейших средств для выработки мотивированных предложений по реорганизации существующей системы труда архитектора.

Социология архитектуры не может и не должна выдвигать суждения о глубинном, методологическом содержании процессов архитектурного творчества, однако, исследуя цели и принципы творчества своими методами, она может существенно облегчить необходимые специальные исследования. Так, именно социолог способен объективно, т.е. исходя не из собственной концепции творчества и творческого метода, исследовать пути утверждения и распространения образцов, механизм их нередкого превращения в «штампы», роль авторитета мастера для изменения и утверждения новых критериев функционально-художественной оценки. Говоря несколько упрощенно, мы всё же можем сказать, что социология архитектуры способна помочь исследованиям творческого содержания архитектурной деятельности тем уж только, что именно её средствами строже всего можно в этой деятельности выделить нетворческое и отсечь его.

Это имеет немаловажное значение. Ведь следует считать очевидным, что не всякая задача или подзадача архитектора была и остается творческой, что архитектор, как и художник, и композитор, и учёный, наряду с творчеством занят решением множества по сути технических (в широком смысле слова) задач. Отделить эти задачи, проанализировать их — значит весьма и весьма облегчить общее совершенствование архитектуры во всех присущих ей звеньях.

Задач перед социологией архитектуры, как мы видим, много. Тем с большей тщательностью подготовки нужно развертывать исследования в этой перспективной области, которая, сохраняя свой служебный, вспомогательный характер по отношению к архитектуре, имеет немало шансов стать важным средством теоретического и методического «самопознания» архитектурной деятельности.