|
1. Разделяете ли Вы принятое в экологии культуры убеждение,
что культурное наследие (традиция, память), смысло- и правопреемство
составляют основу жизнеспособности человеческих сообществ, этносов,
гражданских союзов и свойственных им образов жизни? Какие доводы
считаете Вы наиболее значимыми для защиты или опровержения этих
убеждений?
Я разделяю, но не вполне убеждение в том, что культурное
наследие(традиция, память), смысло-
и правопреемство составляют основу жизнеспособности человеческих
сообществ, этносов, гражданских союзов и свойственных им
образов жизни.
Не вполне, — так как считаю первичным творящий
импульс, когда делается усилие решения сиюминутных и завтрашних
задач в их собственной логике. А разделяю, — так как действительное,
т.е. душевное и интеллектуально усилие, а не истеричное, спазматическое
хотение не может осуществиться вне опоры на «Место» в совокупности
его преемств. Дело весьма осложняется тем, что мы, увы, имеем
дело, прежде всего, с советской традицией и советской памятью,
в свою очередь пытавшимися подавить предшествовавшие традицию
и память.
Превосходный в своей отчаянности пример — Крым.
Нынешние татарове, прибывшие на место, привезли уже сугубо
узбекистанские навыки, вынужденно садятся на прежние незанятые
неудобья, не имеют и не умеют разводить садов, а разводят
овечек и монополизируют рыночную торговлю. О генуэзцах,
греках, армянах, не говоря уже о таврах и прочих готах,
здесь могут осмысленно говорить только останцы сугубо русского
населения в какой-нибудь Феодосии,
на которых одевают школьные программы украинизации. О какой
памяти и какой традиции здесь можно говорить?
На другом полюсе — какая-нибудь саратовская, сугубо университетская
филологическая традиция, слегка подхваченная местной поп-культурой.
Отсюда возвращаюсь к логике «Места» как более удобной:
идти к памяти через идентификацию «Места», через самоидентификацию
с «Местом».
2. Какие смысловые подвижки в нашем понимании развития и в
постановке стратегического мышления должны произойти, чтобы наследие
было не только признано стратегическим ресурсом развития, но и
включено в повестку дня «Стратегий регионального развития»?
Отсюда же испытываю и сдержанное отношение к региональности:
стратегия развития — да, через опознание сетевых ландшафтных связей
между «Местами» — да, через опознание и (там где возможно)
самоидентификацию с «краем», ареалы которого в общем случае никак
не совпадают с официальными границами регионов. Тем не менее,
возможно вплетать сюжет в стратегию регионального развития через
активизацию ресурсов «Мест» как единственного ресурса, ещё практически не задействованного в управленческих представлениях.
3. В 80-90-е гг. XX века исследования и разработки в области
культурного наследия были сближены с культурно- политической проблематикой
идентичности (этнической, культурной, гражданской, конфессиональной
или антропологической). Какова на Ваш взгляд сегодня роль
культурно символических, мифопоэтических и/или ритуально-драматических
составляющих региональной (областной), районной (волостной) и
городской/сельской идентичности?
Насколько подсказывает мой опыт, наиболее внятный горизонт для
идентичности — волостной. Отчасти потому, что поселения в целом
обрели (сохранили) столь убого неопределённую форму, что можно
мало за что зацепиться, и только с объемлющим ландшафтом (включая
сегодняшние компоненты — трассы и их сервисы) набирается достаточный
массив. Кстати, в российских русских волостях как раз и оказываются
следы усадеб, что весьма существенно, тогда как в нерусских волостях
завязка на территориальную группу так же прослеживается плотнее,
чем на поселение.
4. Реализация каких из известных Вам культурных проектов и
инициатив могла бы на Ваш взгляд способствовать появлению более
управленчески внятной и ценностно оправданной — с точки зрения
цивилизационной идентичности России — региональной культурной
политики?
В моем личном опыте есть только один случай полностью состоявшейся
цепи проектных инициатив — это город Мышкин.
Заметим, когда я там появился, местный активный народный музей
существовал уже почти 20 лет. Затем я раскрутил с ними (администрацией
и активными жителями) семинар в 1994-ом году. В 1995-ом был ответный
удар от районной администрации. В 1996-ом мое «знамя» подхватил
некий заезжий журналист (идея музея Мыши — его). Лишь к 1999-му
восстановили статус и начали раскручивать «Место» как туристическое.
К 2000 году поток туристов в 10 раз превзошел поток в официальный
Углич. С 2001 года реализуется мой проект Дома творчества, они
выходят на первую Тютчевскую конференцию. Готовится к изданию
первый сборник «Тютчевы на Ярославской земле», книга о родословной
Тютчева. В 2003 году — 2-ая конференция, реконструкция и открытие
Тютчевского центра, благоустройство в усадьбе Знаменское (пикантно,
но эта усадьба формально — на территории соседнего района).
Вроде бы, недурно продвинулись обитатели Кошек.
Делается попытка симбирских энтузиастов продвинуть идею Самарской
луки, но они слишком рано пытаются её «огосударствить», что чревато
выхолащиванием.
В любом случае, для инициации необходимо внешнее вмешательство
(идеально, если эту роль взяли бы на себя университеты или приуниверситетские
культурные клубы), для серьёзного продвижения необходимо не менее
8 лет.
|
