Культура бедности

Послание президента заставило вернуться к теме. Опыт научил: ежели тебе обещают скорое улучшение ситуации, разумно проколоть в поясе новую дырочку.

Пора называть вещи своими именами. Задача сокращения зоны российской бедности в два раза, поставленная властями, означает не более, но и не менее, чем прочерчивание вектора: приближение к цивилизационной норме порядка 10%. Совершенно понятно, что без трюков с подсчетами за несколько лет достичь этой цели невозможно, тем более что мучительно развертывающиеся реформы — здравоохранения, пенсионная, муниципальная, образования, — вопреки заверениям властей, неизбежно будут расширять зону бедности одновременно с попытками её сжатия "сверху".

Соответственно, перед нами стадия долговременного существования обширной зоны бедности, что предполагает, во-первых, признание особой культуры бедности, а во-вторых, её развитие. Все время советской власти само наличие такой культуры категорически отрицалось, тогда как реальная культура бедности была отстроена вполне сносно. Это было наследование фундамента — весь мир был, конечно, разрушен до основания, но дореволюционная культура бедности не только сохранилась, но и была весьма развита. Советская литература верно отобразила её развитие, и наблюдения сочинителей сколько-нибудь существенно не отличаются от устных мемуаров переживших. Главным здесь было ощущение нормальности состояния как в социальном, так и в психологическом смысле. Комфортность нормы отнюдь не нарушалась тем обстоятельством, что были люди, стоявшие над ней: им было положено обитать в отдельных квартирах, получать большие деньги и тратить их "за всех". Несокрушимость такой "положенности" означала воссоздание формально отмененной в 1917 г. сословной схемы строения общества как схемы именно состояний. Приобщение к образованному сословию обещало шанс вхождения в иное состояние, в принципе допуская восхождение по длинной лестнице от полуголодной юности к солидной зрелости, тем более что набор мыслимых благ оставался по нынешним представлениям весьма скромным.

Хрущёвская революция, все значение которой не осмыслено до сих пор, начала решительно ломать систему, привнеся в умы идею эгалитаризма. Достаточно и того, что отдельная квартира из зоны исключительности передвинулась в зону теоретической нормы, а возможность купить кило апельсинов, пусть и отстояв в очереди, была принята соотечественниками как всеобщая бытовая норма. Хотя практически реализовать многое было невозможно, психологически теперь было положено всем. Однако же положенное было трудно достижимо, и культура бедности находила себе все более изощренные формы: от "чёрных" касс на службе, нелегальной системы торговли и нелегальной же системы обмена услугами до надёжной связки "дом — огород — гараж/погреб". Опять же сохранилось особое состояние — номенклатура, которой было положено нечто иное, чем всем прочим, но так как эта система, при Брежневе почти свободная от перетрясок, замкнулась в себе и в общем-то была не слишком заметна за светлым кирпичом домов, похожих на стандартные, и зелёными заборами в рощах, она не особо раздражала...

Настырность безответственных СМИ, охотно муссирующих тему имущественного неравенства, и общее смятение умов в эпоху перестройки привели к существенной деградации культуры бедности. Взаимная социальная поддержка почти совсем ушла в прошлое вместе с советскими трудовыми коллективами, тогда как щедрые льготные обещания выработали у слабейших граждан закрепление синдрома зависимости от властей. В действительности — большей зависимости, чем в ушедшую эпоху. На глазах "из ничего" лепится новая сословность, она отнюдь не закрыта "снизу", но только для наиболее агрессивных, наиболее сильных персонажей, тогда как получение высшего образования само по себе не открывает заветную дверь. Легитимность новой сословности всё ещё под вопросом, так что застарелая, дореволюционная ещё, неприязнь к богатеньким явно прорывается на поверхность. Заметим: пока что прорывается чаще и больше в СМИ, чем в жизни сообществ, чаще в ответах на социологические опросы, чем на улице, чаще в письмах и обращениях, чем в подъезде. Но так как власть очевидным образом относится к формализованному общественному мнению с излишней доверчивостью, есть реальная опасность подмены действительной проблемы проблемой фиктивной.

Вопрос об устойчивости состава зоны бедности, о технологиях разрыва порочного круга её воспроизводства является, быть может, наиболее трудным. Наряду с отстройкой т.н. объективных условий особое значение приобретает мотивационная составляющая, пробуждение и поддержание которой требует серьёзных специальных усилий, и в первую очередь — мужества власти, заробевшей перед воплями по поводу замещения на две трети фиктивных льгот малыми, но реальными выплатами денег. Напрочь забытая вместе с марксистско-ленинской философией проблематика отчуждения выходит на первый план, что взывает к постановке непростых задач отстройки институциональной системы компенсаций. Надеяться на способность администраций справиться с такими задачами не приходится, что ставит серьёзную проблему перед экспертным сообществом, включая экспертов от общественных организаций.

От зоны бедности, многоаспектное окультуривание которой является грандиозной задачей как для властей всех уровней, так и для общественных организаций, необходимо отделить достаточно обширную зону нищеты, что требует для начала в полной мере учесть всю совокупность неблагополучных семей, одиноких стариков, безнадзорных детей и прочих несчастных. Сколько-нибудь серьёзной статистики нищеты в стране нет, и едва ли реалистично выстроить её силами казённых учреждений, что ставит негосударственные объединения и локальные общественные организации перед весьма серьёзным вызовом. Картина различных "субкультур нищеты" не отстроена, хотя её видовое богатство не является секретом ни для исследователей, ни для ответственных публицистов. Понятно, что без картирования явления нельзя выстроить сколько-нибудь действенную политику последовательного сжатия зоны нищеты до социально допустимого минимума, предопределённого сугубо личностными девиациями. Более того, сама постановка этой проблемы предполагает её тщательную локализацию, что означает новые основания для разработки эффективных программ развития "снизу-вверх". Но это, пожалуй, отдельный сюжет.