Заключение: от культуры символов к
культуре бытия
Специфика российской интерпретации марксизма, выросшего из городской
культуры с её длительной традицией и потому без особых оговорок
почитавшего её естественным условием существования, заключалась
в несколько странном качестве. Теоретики ленинизма и тем более
его практики при всей яростной полемике между Троцким, Бухариным,
Сталиным были едины в равной неприязни, если не сказать ненависти
к деревне и городу. Нет нужды цитировать: обвинения деревни в
темноте и дикости (в чем немалым подспорьем оказались "отцы"
советской литературы во главе с Горьким), равно как города — в
буржуазности и мещанстве ещё у всех на слуху.
Но если не город и не деревня, то что? Ответ был чудовищно упрощен:
фабрика. Завод, заводской пролетариат — не тот, истинный, который
бастовал в Петрограде против большевиков в 1919 году, а условный,
теоретически выведенный в пробирке, — вот символ большевистской
веры. При сугубо технологическом понимании культуры как собрания
инженерных навыков (Рабфак), город как культурная опора хотя бы
того же завода игнорировался полностью.
Заметим, что изначально ярко проступало стремление по возможности
оставить старые города их участи, создавая новые промышленные
слободы ПРИ заводах. Рабочие клубы — ПРИ заводах. Столовые, детские
сады и ясли — ПРИ заводах. Профессиональные школы и учебные комбинаты,
даже музеи — ПРИ заводах. Позже добавились профилактории, дома
отдыха, санатории, турбазы — также ПРИ заводах или их объединениях
в государственных только профсоюзах. Эта политика проводилась
в жизнь последовательно, так что почти все то, что с формальной
точки зрения можно было бы приписать развитию городов, оказывалось
по преимуществу лишь разрастанием "завода" в теле города
подобно раковой опухоли.
От господствующей идеологии осталось мало, однако налицо остаточное,
пережиточное небрежение городской культурой как главной, если
не единственной опоры всякому развитию, включая и цивилизующее
развитие села.
Пока под культурой традиционно понималось нечто "большое
и хорошее", скорее музейное собрание признанных ценностей,
чем живой сложный механизм порождения, обращения и присвоения
ценностных ориентации, трудно было ожидать формулирования каких-то
серьёзных конструктивных задач. Собрание признанных ценностей
мертво без прикосновения к нему ищущего интеллекта, но до самого
последнего времени такое отношение было уделом исключительно специалистов
— искусствоведов, литературоведов, музыковедов. Для всех таких
специалистов характерна специфическая подмена проблем -они начинают
видеть мир через призму своего предмета. Поскольку же чем уже
предмет, тем выше считается квалификация и, соответственно, репутация
специалиста, возникла драматическая по сути ситуация. В стране
есть пушкиноведы и чеховеды, специалисты по истории обыденного
права в дореформенной российской деревне и специалисты по эстетическому
воспитанию детей дошкольного возраста и множество других... нет
лишь специалистов по практике развития культуры. Место последних
традиционно занимали служащие т.н. учреждений культуры, которые
в момент кризиса классической бюджетной государственной схемы
оказались в растерянности.
Традиционная модель культуры, как мы уже подчеркивали ранее,
сугубо просветительская, исходящая из представления о том, что
готовый запас сведений и оценок надлежит передать всем и каждому,
независимо от его интересов и жизненной позиции.
Мы исходили в этой книге из другой позиции: культура есть механизм
работы с ценностями, проявляющийся в любой деятельности и любой
форме поведения без каких-то исключений. Городская жизнь, город
— естественная питательная среда для так понимаемой культуры.
Культура есть ценностное отношение к жизни — а значит, экологическое,
экономическое, социальное, эстетическое отношение в их взаимосвязанности.
Поэтому нет учреждения, т.е. социальной организации, которая не
была бы учреждением культуры. Есть однако специализированные учреждения,
которые могут быть в полной мере учреждениями именно культуры
только в той мере, в какой через них облегчается проникновение
в такого рода связность всего со всем в единой системе ценностей.
Критерием для оценки т.н. учреждения культуры становится именно
степень его способности ответить проблеме, поставленной самой
жизнью: мучительному преобразованию слободской субкультуры в городскую,
то есть универсальную, общечеловеческую.
Сейчас, когда в моде квазипатриотические лозунги, когда самовосхваление
российского легко замещает собой всякую серьёзную работу, когда,
забывая о том, что религия есть дело интимное и обращенное к царствию
небесному, но не земному, и потому религия не может ничего дать
устроению земных дел по сути своей, наша позиция, так сказать,
поперёк течения. Но сколько бы ни говорилось вокруг о некой таинственной
российской соборности, "духовности" и прочих звучных,
но решительно бессодержательных вещах, мы тверды в своей убеждённости.
Это убеждённость в том, что простая практическая деятельность
куда важнее, чем любой разговор о пользе созерцания, из которого
ничего не произрастает кроме убогого по содержанию индивидуализма
"самоспасения".
Последнее есть дело свободного личного выбора, но если делается
иной выбор, если деятельное начало жаждет самовыражения вовне,
оно может проявиться исключительно через культурную окрашенность
всякого действия, всякого поступка. При такой позиции можно и
должно говорить о задачах, с культурной политике, которая сегодня
не есть только дело властей, хотя и из тоже, но всякого человеческого
существа, которому небезразличны реальные судьбы реального отечества
— такого, которое нам досталось в наследство, та кого, которое
мы заслужили своей собственной исторической судьбой независимо
от того, нравится она нам вполне или нет. Личную судьбу сегодня
выбрать можно, но историческую судьбу выбрать нельзя. Она нам
дана.
Однако она нам дана не как фатальная предопределённость, хотя
много следует считать заданным. Она нам дана как материал, из
которого и только из которого можно и должно строить новую историческую
судьбу отечества через судьбу каждого города в отдельности — в
соответствии с материалом, но также и на основе конструктивной
мудрости, накопленной миром.
Рассмотрев на протяжении книги ряд конкретных практических задач
развития культурного потенциала города, мы в состоянии теперь
определить некий небольшой набор стратегических целей, достижение
которых можно счесть сверхзадачей развития.
- городская элита как лидер "окультуривания" экономики;
- город как лидер хозяйственной революции на окружающей территории;
городская власть как лидер осуществления интегрального образовательно-культурного
процесса.
- городское сообщество как субъект укрепления правосознания;
- самоосознание городского сообщества.
Городская элита как лидер "окультуривания" экономики
Осуществлявшееся вне мирового и отечественное опыта, а значит
внекультурное становление экономики советского периода привело
к неизбежному кризису. Эту систему хозяйствования в строгом смысле
слова нельзя именовать экономической, так как законы формирования
стоимости были, как известно, "отменены". Главная черта
этой хозяйственной системы заключалась в "освобождении"
производства от жизни человеческих сообществ, прежде всего городских,
при прямом включении в абстрактную государственную машину.
Сбои в функционировании этой машины и неизбежное ослабление всемогущей
централизации создали наконец городскому сообществу условия для
возвращения простого хозяйствования в сферу нормальной экономики,
в сферу накопления и обращения капитала. Естественная неподготовленность
сознания всех участников процесса вместе и каждого в отдельности
стала главным препятствием на этом пути.
Приобщение к подлинной культуре экономических отношений в городе
есть в первую очередь уяснение совокупности его ресурсов, как
имеющих форму основных средств, так и, главное, имеющегося человеческого
потенциала (см. Персонализация), равно как и сосредоточение внимания
на создании условий наибольшего благоприятствования для соединения
первых и второго. Войти в экономическую культуру значит также
уяснить условия и шансы повышения позиции города в разделении
труда и компетенций в региональном, федеральном и общемировом
масштабе. Традиция хозяйствования, едва окрепшая в начале нашего
века и быстро разрушенная эпохой социализма, может быть выражена
в одном ключевом слове: особое качество.
Великая экономика античности формировалась на производстве и
коммерческом обмене особыми качествами, оттенками вкуса вина и
оливкового масла, чернофигурной и краснофигурной керамики, рисунками
ткани. Античным полисам, широко разбросанным на огромном пространстве
Средиземноморья, обмениваться более было нечем, но этого скудного,
на первый взгляд, набора оказалось достаточно, чтобы действительно
великая экономика стала краеугольным фактом мировой истории. Великая
экономика развитого европейского Средневековья усилила поток обмена
готовыми изделиями ремесла и готовыми продуктами сельского хозяйства
между городом и зависимой от него деревней, оттенками качеств
продукции — между городами. Но она добавила к этому обмен оттенками
квалификации, приобретавшейся в городских университетах, обмен
векселями между банкирскими "домами", быстро ставшими
на ноги после эпохи варварства. Великая экономика XV-XVII веков
нарастила над этими процессами ведущую роль немногих городов —
Венеции, Генуи, Антверпена, Амстердама, ставших мировыми центрами
прежде всего в обмене потоками ценных бумаг, которые обеспечили
прочность кредита как опоры торговли и производства. Великая экономика
XVIII-XIX веков нарастила над этим сложение национальных экономических
систем, подпитывавшихся мировым товарообменом, но опиравшихся
на новую форму кредитования экономики государства его гражданами
в форме государственного долга с гарантированной выплатой процентов
индивидуальным вкладчикам. Великая экономика нашего времени достроила
систему созданием международных корпораций, но никогда, ни на
каком этапе не исчезала база всей этой пирамиды — обмен особыми
качествами продукции.
В силу тысяч причин Россия всегда запаздывала к "общему
столу", сначала предъявляя на мировой рынок пушнину (но,
заметим, пушнину особого качества), затем пеньку и парусину и
железо (ещё в эпоху Павла I Россия держала первенство в экспорте
высококачественного железа за счёт нещадной эксплуатации своих
лесных богатств, пережигавшихся на уголь). Затем, после завоеваний
Екатерины II на Юге, пришла пора российского хлеба, экспорт которого
однако осуществлялся в ущерб собственному потреблению, а не от
реальных излишков. На рынке пушнины и хлеба Россию потеснили Соединенные
Штаты, на рынке металла — Англия, перешедшая на коксовую металлургию,
и тогда Россия начала быстро специализироваться на особом, высококачественном
экспорте сливочного масла и другой сельскохозяйственной продукции,
которая успешно теснила конкурентов на мировых рынках.
Советское время разрушило эту традицию, сначала — при Сталине
— возобновив ставку на демпинговую продажу зерна ценой голода
в собственных пределах, затем перейдя на нефть и другое минеральное
сырьё. Сейчас перед нами двойной шанс: с одной стороны, воссоздание
ориентации на качество пищевой продукции (что особенно важно в
нынешнюю эпоху концентрации внимания на экологически чистой продукции),
с другой — использование того потенциала инженерно-технической
мысли и качества во многом ремесленного мастерства, что сохранились
здесь по множеству причин, чтобы врываться на рынок эффективных
технологий.
Очевидно, что за редчайшими исключениями, вторая линия развития
открыта лишь перед крупными, университетскими по характеру городами,
тогда как первая открыта для всех и прежде всего перед малыми
городами и регионами средних городов.
Метод проб и ошибок, разумеется, лучше отсутствия всякого метода,
однако это путь сложный, долгий, чреватый множеством ошибок, которых
можно избежать. Гораздо более прямой путь — тщательный и глубокий
анализ естественно-искусственной истории хозяйственного ландшафта,
открытие наново культуры лесных собирательских промыслов и их
поддержания, открытие наново культуры лугового хозяйства и поддержания
его гидрогеологии, открытие наново селекционной и технологической
культуры, которая отличала все староосвоенные российские территории.
Конечно, в этой работе важное место занимает установление и укрепление
контакта с столичными и региональными научными центрами. Однако
на первый план всё же выходит мобилизация ресурсов знания, содержащегося
в музеях, библиотеках областных и городских архивов, а также бесценного
знания, носителями которого являются местные жители, сохранившие
и часто развившие высокое мастерство предков. Серьезная сосредоточенная
работа в этом направлении требует минимума денежных средств, но
высокой отдачи интеллигентского труда. Важность этой работы заключена
не только в непосредственных практических результатах, но и в
самом процессе "открытия" своей земли наново и ещё в
том существенном обстоятельстве, что большинство городского сообщества,
питающее некоторое недоверие к "чистому" знанию, получает
возможность убедиться в практической его полезности. Переоценить
этот факт для создания условий, благоприятствующих историческому
краеведению, а вместе с ним и историческому самосознанию, невозможно.
Это ключевое условие, не реализуемое никакими силами без активнейшего
включения в процесс всей местной элиты, всего активного меньшинства
горожан.
Город и хозяйственная революция на окружающей территории
Вопрос о первичности города или деревни подобен вопросу о курице
и яйце, и ответ на него теряется в глубине тысячелетий, но во
всяком случае на протяжении всей истории цивилизации именно город
создавал то поле экономического и культурного тяготения, в котором
формировалась деревенская округа. Создавая рынок продуктов питания,
заставляя ближние и дальние сельские местности конкурировать за
место на нем, город издавна во многом регулировал структуру сельского
производства. Сначала не впуская "промышленную" продукцию
внутрь городских стен, огородившись ввозными пошлинами, средневековый
город позже словно выбрасывает заготовительное, преимущественно
надомное производство в округу, эксплуатируя её и вместе втягивая
её сильнее в денежный оборот, увеличивая деревенский платежеспособный
спрос. За последние два столетия западный город втянул в себя
львиную долю деревенского населения, реорганизовал сельскохозяйственное
производство по наиболее финансово-эффективным направлениям, твердо
удерживает контроль над территорией системой банковского дела
и законов.
Мы уже говорили о специфике российского расселения, но и в её
рамках унитарное государство, утверждая город, приписывало к нему
деревни "для прокорму". И в её рамках торгующие крестьяне,
несмотря на сопротивление городского купечества, создавали ему
острую конкуренцию, крупномасштабное ремесленное производство
чаще всего было сосредоточено в селе, точнее, в сельских слободах,
а "отходничество", т.е. сезонные работы в городе, служило
ключевым средством финансовой подпитки села, пребывавшего в вечной
задолженности.
Сейчас мы обнаружили себя обладателями разоренной донельзя сельской
округи, во многом люмпенизированной и привыкшей жить за счёт невозвратных
государственных кредитов, которые в основной своей части попросту
проедаются. Сегодняшний город (не только крупный, но и средний
и даже малый, если только это сугубо фабричная "слобода")
окружен полусельским производительным поясом, где и сами горожане
и работники совхозов или колхозов, переименованных в акционерные
общества, обеспечивают себе сносное существование поставками на
продуктовый рынок. Не только Щекино или Новомосковск, но даже
какие ни будь Электросталь или Суворов оказываются в роли такого
рынка, постоянно страдающего от дефицита, так что в самих мельчайших
городах рынка, как правило, нет, и их жители так же существуют
на самообеспечении, как горожане Гоголевских времен. За пределами
"кормящего пояса" простирается почти неведомая земля,
на которой с более чем переменным успехом хозяйствуют колхозы,
совхозы, леспромхозы, рыбхозы, непомерно разросшиеся благодаря
печально известной политике "укрупнения" и ликвидации
"неперспективных" деревень. Конечно, ситуация весьма
различна по регионам, и отнюдь не повсеместно мы имеем дело с
такой мерой разоренности, как в историческом Центре, на Севере,
на Урале или в Среднем Поволжье и Калмыкии. Но всё же скорее правилом
чем исключением является критическая ситуация, при которой ускоренно
стареющее и прямо вымирающее население не находит ни сил, ни средств
для качественного рывка, а неимоверно разросшаяся в объеме сельская
бюрократия не только не находит, но и не ищет путей выхода из
заколдованного круга. В целом не будет ошибкой сказать, что сельское
хозяйство разной степени своей конечной продуктивности всё же живо, но сельской экономики практически не существует вовсе. Да,
нет нужной техники и нет средств на её закупку, быстрый рост цен
на оборудование, топливо и удобрения, химические средства защиты
растений и электроэнергию "съедают" без остатка всякий
эффект от повышения закупочных цен. И всё же главное сегодня не
в этих очевидных бедах, но в отсутствии динамики экономического
действия, в отсутствии экономического воображения и экономического
знания.
За редкими исключениями, сельская округа не имеет самостоятельных
ресурсов для того, чтобы вырваться из кризиса. В первую очередь
— интеллектуальных и квалификационных ресурсов, расчёт на восполнение
которых за счёт вынужденной обратной миграции в Россию из ближнего
зарубежья малоперспективен. В этих условиях только город может
мобилизовать необходимые ресурсы — иного источника нет, так как
отдельные случаи прямого включения в глобальные коммерческие сети,
как то происходит с плантациями лекарственных растений на Алтае
или в Хабаровском Крае, скупкой пантов на Севере или сбором лягушек
или улиток для экспорта, не меняют общей картины и отличаются
чертами классической, почти феодальной зависимости от далекого
импортера.
Итак, необходимая разрушительная работа уже совершена — нет или
почти нет той абсурдной системы управления, при которой план производства
(скорее, одного сева) зерновых подавлял, уничтожал историческое
разнообразие землепользования практически на всей сельскохозяйственной
территории
России, а абсурдные закупочные цены промкооперации делали нерациональным
традиционный лесной промысел. Однако встречного конструктивного
движения также ещё почти не отмечено, хотя тем более ценны всякие
отклонения, любые исключения из правила, будь то оживление пчеловодства
и разумной переработки всех его продуктов или оживление приватизированных
малых льнозаводов Центра, или некоторое оживление прудового рыбного
хозяйства.
Именно в этой ситуации открывается существенный шанс для города,
независимо от его масштаба, но, разумеется, в наибольшей степени
важный для малого города, у которого нет иных источников для развития
с почти нулевой точки. Если традиционно сельскими сюжетами заняты
были исключительно территориальные власти — областные в первую
голову, районные уже скорее как исполнители команд, то теперь
сам город обязывается ситуацией выступить в роли своего рода корпоративного
цивилизованного "плантатора".
На первый план выходит задача целостного исследования и построения
средового кадастра всех территорий округи, которая в функциональном
отношении тяготеет к нашему городу N. Речь идёт о том уточняющем
исследовании, когда его элементарной ячейкой или "молекулой"
становится конкретное урочище, индивидуальный, естественно ограниченный
фрагмент исторического ландшафта, а обобщающими сетями — естественноисторические
"страны", в целом соответствующие речным и поручейным
бассейнам. Речь идёт об учете и почв и грунтовых и поверхностных
вод, загрязнений, состава и состояния естественной растительности
и угодий, об учете господствующих ветров и микроклимата... о всем
том, что сохранено в историческом опыте десятков поколений, но
нуждается сегодня в обновлении и корректировке (увы, по большей
части в сторону регистрации необратимых и обратимых потерь). Только
таким исследованием можно установить разумные, естественные основания
для уточнения границ частных систем хозяйствования, выработать
разумные рекомендации относительно перспективной продуктивности
с учетом экономических затрат, т.е. разумной специализации. Только
в этом случае можно покончить наконец с абсурдом, когда заливные
пойменные луга в лучшем случае используются в том случайном составе
травостоя, который успел сложиться в ходе поступательного одичания
угодий в советское время, когда направление борозд при пахоте
игнорирует ускоренный смыв плодородного слоя почв, расположение
животноводческих ферм игнорирует как поверхностный сток, так и
подземные водотоки, а их размерность — возможности места и цену
его сохранения.
На втором плане, однако, ничуть не менее значимом, оказывается
необходимость разработки осмысленной программы хозяйствования,
сочетающей в себе анализ непосредственно сельскохозяйственного
использования, культурного промысла в лесах, на болотах, на заливных
лугах, реках, прудах, а также рекреационного использования, экономическая
эффективность которого может равняться или в отдельных случаях
превосходить все прочие формы хозяйствования. Именно здесь раскрывается
вся бездна непочатых проблем, сопряженных с отношением человека
и земли, отношением людей, занятых на земле, друг к другу.
Всякому разумному человеку ясно, что по тысяче причин, как экономических,
организационных, так и квалификационных прямые производственные
перспективы культурного фермерства в наших условиях невелики.
Оно может успешно развиваться только специализированным образом,
ориентируясь в первую очередь на городской рынок и снабжение рекреационных
систем — в своего рода "пазухах" между более крупными
хозяйствами, коллективными в той или иной форме.
Столь же очевидно, что традиционная колхозно-совхозная система,
как бы не переименовывались её звенья, не в состоянии самостоятельно
вырваться из воронки расхищения богатств и истребления ресурсов,
в которую она погружалась с момента своего создания к 1930 году.
Наконец, не менее ясно, что лишь сами люди на земле в состоянии
осуществить необходимый рывок качества, если оказать им соответствующую
поддержку, что управлять сельским хозяйством из города невозможно.
Реальный выход просматривается лишь в одном трояком по природе
направлении. Это сложение тонко организованного банка информации,
оговоренного выше вкратце, и уже на его базе — создание местного
Аграрного банка, становящегося наиболее эффективным рычагом управления
условиями, в которых сельские производители могут осуществлять
свободный выбор из множества альтернатив, и наконец — разработка
таких альтернативных программ во всеоружии экономической, маркетинговой
информации.
Нет нужды специально акцентировать то, что решение такой тройственное
задачи требует от города вовлечения в эту работу всех человеческих
ресурсов которые в той или иной форме теперь высвобождаются в
связи с началом перехода промышленности и управления на экономическую
основу, с началом освобождения от той укрытой безработицы, которая
подобно раку разъедала все социалистическое хозяйство. Дело не
в одних только ресурсах рабочей силы (одно лишь построение средового
кадастра способно занять сотни и сотни человек), но и в необходимости
мобилизации квалификации, интеллектуальных ресурсов, необходимых
для её освоения. В том, что уже самое начало процесса установления
нового типа контроля над округой со стороны города непременно
оборачивается процессом активного обучения и переобучения, педагогическим
по существу процессом.
Интегральный образовательно-культурный процесс
Мы, разумеется, не открываем ничего нового, утверждая, что общее
повышение образованности и, шире, культуры, понимая под последней
все форм] осмысленного отношения к действительности, есть в России
основной, если не единственный сегодня ресурс выживания и развития.
Как это ни парадоксально звучит, но мы в известном смысле оказываемся
вновь в ситуации, близко той, когда Петр I был вынужден начинать
свои реформы с реорганизации образования в стране. С одной стороны,
нынешняя ситуация легче и потому, что накопленное культурное богатство
принадлежит нам по праву прямого наследования, и потому, что сознание
современного российского человека открыто внешнему миру, а сопротивление
инновациям существенно ослаблено разочарованиями в попытке сочинить
свой собственный, невиданный нигде путь развития. С другой стороны,
эта ситуация если и не сложнее, то запутана в достаточной степени,
так как разочарование, накапливавшееся из поколения в поколение,
развенчание всех форм идеализма при одновременной жажде немедленного
обладания всем современным цивилизационным стандартом потребления,
представляют собой страшную силу. Тем более мощную, что она неорганизованна,
размыта, пропитывает все сознание огромного множества людей, столь
часто обманутых в прошлом, включая совсем недавнее "перестроечное"
прошлое, что рассчитывать на какой-то энтузиазм не приходится.
Единственным более ли менее надёжным движителем оказывается персональный
интерес — те немногие, для кого энтузиазм есть форма существования
и самоуважения, не нуждаются в специальной заботе, ибо иными они
быть не могут.
В этих специфических условиях мы не можем позволить себе традиционно
предаваться иллюзии самоочевидности культурных ценностей. Они
отнюдь не самоочевидны за исключением сознания тех, для кого такая
самоочевидность естественна как дыхание: встречи между этим меньшинством
и всеми иными, составляющими реальное большинство, фактически
не происходит. Значит, речь идёт о такой конструктивной трактовке
проблем развития культуры, чтобы последняя явственным образом
выступала как основание роста культурного потенциала города как
экономического целого, как среды повседневного обитания и эффективной
хозяйственной деятельности.
Пересмотр привычных форм обособленности учреждений культуры от
всех прочих учреждений, привычного выключения культуры из области
"настоящего дела" оказывается теперь практической задачей
выживания и культуры и самого "настоящего дела".
Начать резонно с простейшего. Есть ли какой-то сущностный смысл
в обособленности учреждений образования и культуры? При спокойном
рассмотрении этого вопроса немедленно обнаруживается, что единственным
оправданием такого рода отдельности выступает уверенность в том,
что мир детей и подростков резко отграничен и должен быть отделен
от мира взрослых. Никто, разумеется, не станет отрицать, что особенности
детской психики и педагогики, обращенной на детей, есть реальность.
Однако традиционная культура, стержнем которой было и является
трудовое воспитание в семье, во всяком случае доказала веками
свою эффективность. Чем раньше ребёнок втягивается в процесс посильного
участия в делах семьи, тем больше шансов на то, что комплекс трудовых
навыков окажется и в сознании взрослого прочно сцеплен с комплексом
этических норм. Современная школа — аквариум, отгороженная от
внешнего взрослого мира, оказывается в этом отношении вполне беспомощной:
образование и воспитание в ней разорваны напрочь.
Конечно, можно сослаться на опыт западной школы (хорошей школы,
ибо отчаянно скверных школ сколько угодно), где учебный процесс
более напоминает игру. Однако не следует забывать, что, во-первых,
это школа, где на одного педагога-воспитателя норма составляет
от семи до десяти питомцев, а во-вторых, — что здесь господствует
установка на персональную работу с каждым ребенком по индивидуальной
программе. Не следует также забывать, что дети из этих привилегированных
школ вступают в жизнь с её острой конку рентной борьбой хорошо
подготовленными к ней всей системой массовой культуры и воспитанием.
Они приучаются с малолетства к приработку. Они, даже из весьма
состоятельных семей, как правило, должны сами заработать на оплату
учебы... Короче говоря, за той школой иная культурная традиция
и иная экономика. За нашей — наивная установка военного поколения
на то, чтобы "хоть дети наши не мучились", унаследованная
их детьми: в городах России, где проблем, решение которых вполне
по силам детям и подросткам, не счесть, сознание подростков оказалось
насквозь пропитано установкой на один лишь досуг. Ничего, кроме
досуга, при непрестанном скулении, что "некуда податься".
Официальная идеология, десятилетиями следившая за обновлением
лозунгов, посвященных воспеванию труда, рикошетом вызвала к жизни
несколько поколений людей, чурающихся труда и презирающих труд.
В наших условиях главным основанием раздельности школы и учреждений
культуры оказывается всё же сама обособленность звеньев бюрократической
машины управления. Основным оказывается тот факт, что отделы или
комитеты или департаменты культуры и отделы или департаменты образования
унаследовали обособленность ГОРОНО и отделов культуры прежних
исполкомов. Их объединение стало бы причиной устранения одной
начальственной должности.
При острейшем дефиците помещений возникла абсурдная ситуация,
когда залы и классы школ пустуют в вечернее время, тогда как залы
и рабочие помещения всевозможных домов культуры — в утреннее и
дневное. При дороговизне оборудования видео- или компьютерных
классов оно недоиспользуется на три четверти времени. При низких
заработках как учителей, так и работников учреждений культуры
им приходится искать приработок вне сферы основной деятельности,
так как в большинстве средних городов, не говоря о меньших, им
не хватает оплачиваемых часов... Обычные уверения в том, что при
всяком объединении теряется контроль за состоянием помещений и
имущества, не выдерживают критики — опыт крупнейших городов показал,
что при коммерческой организации, при точном составлении договоров,
скажем, платные курсы изучения языков без особых проблем совмещают
использование одних и тех же помещений не только со школами, но
и с детскими садами.
Речь не идёт, разумеется, о физическом соединении школ с домами
культуры, библиотеками или музеями (хотя нам отлично известны
и школьные музеи и школьные библиотеки и школьные почти профессиональные
самодеятельные ансамбли и студии). Однако только сближение целей
и условий работы между ними даёт грандиозный выигрыш: нет и в
ближайшее время не предвидится иной возможности разобрать и инвентаризовать
музейные коллекции и архивы, тогда как в процессе этой умеренно
оплачиваемой работы воспитательный и образовательный процессы
могут соединяться крепче, чем где бы то ни было. Объем необходимой
реставрационной работы в наших городах, особенно в том, что касается
традиционной деревянной малоэтажной застройки, так грандиозен,
что у властей опускаются руки при одной мысли об этой проблеме.
В то же время сотни тысяч учебных часов тратится в стране на т.н.
уроки труда, на которых ученики заняты либо невразумительной деятельностью,
вроде расточки болтов или сколачивания скверных полочек, либо
абсурдной псевдодекоративной продукцией. Нет принципиальных препятствий
тому, чтобы весь практически просечной декор в дереве был, в точном
соответствии с прорисями, изготовляемыми под руководством музеев,
выполнен в школах -при экономии ресурсов в сотни и даже тысячи
раз. Дети, если они здоровы, весьма чувствительны к ощущению ответственности
за им лично порученное дело (если это настоящее дело!) — летняя
практика, во время которой детским бригадам поручается реальная
плантация, по всей России даёт весьма убедительные результаты.
Но как слабо при этом эта работы сопряжена обычно с учебными программами
биологии или географии, в которых вообще отсутствует тема краеведения...
Ещё более абсурдной оказывается традиционная обособленность средних
школ от ПТУ, ныне переименованных в технические лицеи, так что
ключевой проблемой, на наш взгляд, становится программа, в рамках
которой строятся сверхзадачи, решение которых способно соединить
вместе усилия и школьников и учеников ПТУ и работников учреждений
культуры и их родителей и, наконец, городские власти.
Одной из таких сверхзадач является, на наш взгляд, острая необходимость
создания наглядной объемной карты, где легко можно было бы опознать
и город и его округу, включая все поселения до мельчайшей деревни
или лесничества. Познание своего родного края через его картографическую
и макетную реконструкцию — вот задача, решение которой способно
объединить все поколения и в самом городе и в селах, так или иначе
тяготеющих к нему, все учреждения образования и культуры в городе
и в поселениях его округи. Другой сверхзадачей оказывается вне
всякого сомнения подготовка к средовому кадастру с микрокартированием
всех без исключения местных ориентиров, всех погрешностей, будь
то "вечная" яма на улице или промоины, грозящие оползнем
раньше или позже, подмокшие стены или засоренная труба, подгнившие
или опасные при наледи мостки... Решить подобные задачи без участия
детей и подростков в реальном состоянии нашей экономики и культуры
в принципе невозможно, и в то же время обратный воспитательный
эффект такого участия невозможно компенсировать никакими искусственными
ухищрениями и педагогическими опытами.
Естественно, что переориентация организационного мышления городской
власти и городской элиты, способной её поддержать, требует существенных
усилий. Однако без таких усилий ни создание программы повышения
культурного потенциала города, ни достижение обратного эффекта
её реализации в принципе невозможны.
Наряду с конструктивным освоением среды своего города, своей
округи в совокупности её богатств и её ущербностей, перед составителями
программы есть, пожалуй, не менее важная, но качественно иная
по природе задача. Речь идёт о необходимости преодоления застарелого
чувства провинциальной заброшенности, оторванности от Большого
мира. В последние годы немало уже подготовлено для постановки
и решения такой задачи — трудно уже найти город, некоторые жители
которого, включая и представителей городских властей и школьников,
не приобрели бы самостоятельный опыт знакомства с зарубежным миром.
Трудно уже найти город, где не было бы видеосалона, и хотя репертуар
последних, как правило, далек от идеала, факт расширения культурного
горизонта и ими утвержден достаточно весомо. Более того, трудно
найти город, в школе которого не было бы уже хотя бы одного компьютерного
класса, и сегодня не слишком удивляет, когда в каком-нибудь крошечном
Лихвине
возникает специализация по менеджменту, а в мышкинском техническом
лицее — по экономике фермерского хозяйства.
И всё же остается реальность огромной, слабо заселенной страны,
где длинные расстояния между городами приходится теперь множить
на все растущие цены перемещений. Как бы ни стремились на месте
к модернизации образования и дообразования взрослых, остается
проблема дефицита информации и затрудненности доступа к ней, тем
более что резко выросли цены книг и подписных изданий.
Сегодня просматривается лишь один выход из этой объективной трудности
— сложный, неизбежно дорогой и, главное, требующий совершенно
новых форм кооперации усилий городов в областном или региональном
масштабе. Речь идёт о формировании компьютерных сетей — не столько
прямых сетей, стоимость которых пока ещё чрезмерно высока, сколько
систем "электронной почты", модемной связи между компьютерами
с использованием телефонной связи. На момент завершения книги
эта перспектива кажется слабо реальной, так как известны и недостроенность
и скверное состояние телефонной связи. Однако скорость развития
технологий в этом направлении высока, а начавшаяся конверсия оборонных
предприятий с середины 1993 года явственно набирает обороты, так
что как ни странно на первый взгляд, но главным сегодня становится
сама своевременная подготовка спроса, заблаговременная работа
по формированию социального заказа. Как ни неожиданно это звучит
в обстановке изрядной разрухи первой половины 90-х годов, но уже
через десяток лет прямое подключение любого рабочего места в любой
точке России к глобальным информационным сетям станет вполне привычным
делом, хотя и не чрезмерно распространенным. Где, в каких городах
произойдет этот качественный прорыв, заранее предвидеть не возможно
— во многом это будет определено инициативной самих городов в
реализации своих программ развития собственного культурного потенциала.
Это — ещё раз подчеркнем — самонастраивающий, самоусиливающий
процесс.
Городское сообщество как субъект укрепления правосознания
Ещё одно звучит непривычно для российского уха: ключом к формированию
целостной городской культуры, преодолению остатков нищего слободского
сознания становится зарождение и развитие правовой культуры гражданственности.
Нет в России этой традиции и практически не было — силовые методы
управления, равно как и силовые методы неподчинения управлению
составляют все богатство нашей драматической истории. Признание
абсолютных прав личности во всем, что не нарушает прав иной личности,
а значит, и прав их территориального сообщества, может пропагандироваться
прессой, может быть торжественно закреплено в новой Конституции,
однако всё это недорого стоит до тех пор, пока практика договорной
этики отношении не станет повседневностью. В свою очередь такая
практика не может стать на ноги до тех пор, пока азбука таких
договорных отношений не вошла в сознание горожан, начиная с власти
и кончая последним школьником.
Ответственное отношение к предмету и условиям договорной сделки
по всякому поводу не может возникнуть вдруг, по мановению волшебной
палочки. Формирование такого отношения есть трудный педагогический
процесс универсального характера, в ходе которого необходимо выращивание
практической убеждённости в выгодности договорных, контрактных
связей между субъектами права, в их конечной полезности для соблюдения
эгоистического интереса, который только и может сегодня служить
основанием выращивания корпоративного интереса города как сообщества
горожан.
Было бы полнейшей иллюзией верить в то, что правосознание может
быть преподано в школе, быть внедрено через средства массовой
информации, хотя ни первым, ни вторым нельзя ни в коем случае
пренебречь. Силой исторической судьбы оказавшись в приготовительном
классе правовой культуры, наш город может ускорить изучение "предмета"
единственным известным способом: выстраивая собственный Устав.
В процессе его разработки, в ходе мучительной пригонки друг к
другу контрастных мнений и не менее сложного согласования с федеральным
законодательством и законами отдельных субъектов Федерации открывается
шанс практического изучения опыта, накопленного миром. Чем шире
круг горожан — сначала городской элиты, а затем и всех, кто почувствует
к этому вкус, — тем интенсивнее и результативнее такой педагогический
процесс. При серьёзном сосредоточении усилий в этом направлении
правовую "начальную школу" реально пройти за один-полтора
года Неустанной работы. Заменить, заместить такую работу нельзя
никакими иными средствами. Она, быть может, главный компонент
начального процесса реализации программы развития культурного
потенциала городского сообщества.
Итак, мы не можем не придти к выводу о сложно составной деятельности
формирования такой программы. Она непременно включает постижение
экологической целостности и вместе с тем внутренней неоднородности
и города и его округи. Она не может не вбирать в себя постижение
экономического потенциала и города и округи, равно как и степени
его использованности и потерь. Она не может не вобрать в себя
элементарное представление о социальной структуре города и округи,
равно как о персональном составе местной элиты, под которой понимаются
лучшие, наиболее одарённые и ничего более. Она не может не включить
постижение связанности культуры в традиционном её понимании с
обыденной жизнью во всех её проявлениях, с хозяйствованием и интересами,
лежащими в его основе. Наконец, она не может не настраиваться
на формирование элементарных основ правовой культуры отношений.
Если все эти компоненты удается связать в единую программу и если
её удается реализовать хотя бы на треть, перед нами самый надёжный
путь к формированию уже не слободского, а подлинно городского
самосознания сложно организованного городского сообщества. Самый
надёжный путь к перерастанию гражданства — горожанства из экзотического
"чужого" знания в практическое своё, по характеру приближающееся
к инстинкту.
|
