Таинство жилого дома
На первый взгляд нет тайны. Уже к четырем годам жизни люди уверенно
рисуют дома. Но вот странно: до сих пор, хотя большинство детей
растут в окружении многоэтажных громад, особенно огромных рядом
с юными художниками, на бумаге чаще всего возникает весьма древняя
композиция. Как правило, хватает пятнадцати линий. Четыре расходуются
на квадратик, две — на треугольник поверх квадратика, ещё три
помогают изобразить трубу на крыше и целых шесть чёрточек нужны
для того, чтобы на «фасаде» изобразить квадратик поменьше
и дважды его перечеркнуть — окошко.
Почему? Потому что мы рисуем прежде всего не то, что видим, а
то, что знаем, и первый образ жилого дома порождается отнюдь не
непосредственным наблюдением. Маленькому человеку чрезвычайно
сложно охватить целостный облик жилого дома осмысленным взглядом.
Подозреваю, что для многоэтажного сооружения такое вообще невозможно.
Дело в том, что первые самостоятельные изображения дома порождены
другими изображениями. Их часто рисуют для малышей родители, их
любовно и очень по-разному воспроизводят художники на страницах
детских книжек. Книжки детские, но создают-то их взрослые, которые
хотят, чтобы «было попятно», не всегда твердо зная, что понятно
и почему. Получается, что рисунку, который только что завершен
маленьким человеком, от напряжения прикусившим губу или кончик
языка, никак не менее тысячи лет — в этом легко убедиться, проглядывая
иллюстрации в книгах этнографов.
К концу четвёртого класса дело обстоит по-иному. Окружающая действительность
властно вторгается в сознание, и это вся действительность, а не
только то, что каждый день перед глазами. И вот все чаще школьники
нашей страны воспроизводят почти одну картинку, У одних «дом»
может быть прямоугольником, у других — пятиугольником (так отображается
взгляд снизу вверх, с угла, когда правила перспективы ещё не вполне
уяснены — очень похоже на изображения зданий у старинных иконописцев),
но во всяком случае его покрывает относительно ровная сетка прямоугольников
— окон. Поскольку 9то явно скучно, иные, вособенности
девочки, аккуратно вставляют в прямоугольнички окон цветные треугольники
занавесок и горшки с цветами. Всего два поколения назад такого
рода рисунок был невозможен, хотя многоэтажные дома уже были.
Всего два поколения назад для ученика или ученицы четвёртого класса
было вполне естественно нарисовать рядом с домом человека, который
выше дома, потому что по ходу изображённого действия человек важнее.
Сейчас таких рисунков не встретишь не только в Москве или Киеве,
но и в Тихвине или Томске. Мир изменился. Но ведь он всегда менялся,
только медленнее в одни эпохи, очень быстро в другие, значит,
разумно пред- положить, что представление о жилище менялось всегда:
когда медленнее, когда быстрее, И уж совсем резкой была первая
великая смена обстановки: человек построил первый дом. Автору
нестерпимо повторять написанное раньше, поэтому, отсылая тех,
кому это интересно, к ранее изданной книжке, попытаюсь ту же историю
рассказать иначе.
Впрочем, совсем короткий пересказ тех же фактов всё же необходим.
По меньшей мере 200 тысяч лет назад люди выложили из камней ровную
площадку, возможно окружив её плетенными из ветвей «стенами» и
накрыв крышей из тех же ветвей, — в Африке, в ущелье Олдувэй.
По крайней мере 15 тысяч лет назад, даже отправляясь в кратковременную
охотничью экспедицию к берегу моря, люди воткнули в песок по овалу
длинные гибкие жерди и связали их тонкие концы поверху, накрыли
ветвями получившийся каркас. Это в Европе, около французского
города Ниццы. Не позже, чем 9 тысяч лет назад, люди выдолбили
в известковой скале круглое в плане углубление и уже его накрыли
шатром, но уже постоянным, из шкур — в долине Вади эн Натуф, в
Палестине. И, наконец, не позже, чем через тысячу лет,
в соседнем Иерихоне обмазали плетенный из ивняка каркас глиной,
а ещё несколько веков спустя, там же сложили стены из необожженных,
но старательно отформованных кирпичей.
Вполне возможно, что будут обнаружены и более ранние «дома»,
но одно несомненно: одни, перейдя к оседлой жизни, упорно совершенствуя
земледелие и скотоводство, положили в буквальном смысле слова
кирпич в основание «нашего» жилища; другие, совершенствуя отгонное
скотоводство, начали долгий процесс отработки конструкции шатра.
В этой книжке нас будет занимать лишь первая из двух этих разных
историй. Что же он такое, первый дом? Спросим иначе: что же осталось
в нашем сегодняшнем жилище от самого первого дома?
Совсем не так мало, как может показаться поначалу.
Прежде всего, самое очевидное, самое главное: до сих пор мы произносим:
«свои четыре стены, «своя крыша над головой;», «дым родного очага»,
хотя очага в наших домах нет и дым из печной трубы становится
редкостью, — язык древнее нас.
Стены. Вернее, почти повсеместно — это одна стена, замыкающая
грубо очерченный круг или овал. Хотя очень скоро (мерой исторического
времени) жильё очерчено уже четырьмя стенами, замыкающими прямоугольник
более или менее правильных очертаний; «круглый» дом вновь и вновь
продолжал изобретаться наново, пока повсеместно не закрепился
в круглом храме или мавзолее как память о давнем прошлом, как
модель Мира.
Вроде бы, между легкой стенкой и прочной стеной из кирпича или
камня различие не столь уж существенно — так ли, иначе ли, мы
оказываемся во внутреннем пространстве, отгороженном от внешнего
мира непроницаемой для взгляда преградой. И всё же помимо Совершенно
понятного качества долговременности у солидной, массивной стены
есть качество сугубо психической надёжности, какого нет, к примеру,
у стены палатки, сделанной из сверхпрочной синтетической ткани.
И в этом вопросе важно наследование. Психика скотовода-кочевника
прочно связывала его бытие с миром природы, миром стихий, и для
него важно удобство защиты от непогоды, что превосходно обеспечено,
скажем, двойным войлоком. Для земледельца же, с трудом защищавшего
маленький рукотворный мирок от «дикой» природы, было, по-видимому,
всегда чрезвычайно важно, чтобы ограда «искусственной» среды казалась
как можно более прочной, нерушимой.
В экваториальных странах жаркий влажный климат делал массивную
стену излишней. Роль психической преграды отдана здесь плетенке
из пальмовых листьев или бамбука. В Японии природа слишком часто
и слишком грозно напоминает о себе, чтобы человек мог довериться
иллюзорной несокрушимости стен, и роль психической ограды была
издавна доверена тонкой деревянной раме с натянутой на нее бумагой.
Углубляться в это море различий мы не будем, но важно помнить:
если слово стена прочно связано в нашем сознании с чем-то солидным,
то за этим не только требования климата, но и отпечатанная в нас
память предков, населивших страны умеренного климата. Материал
не имеет принципиального значения, лишь бы обеспечивал желанную
надёжность. Выбор материала зависел от места, выбор конструкции
— от материала: камень там, где много удобного для обработки камня;
дерево — в лесах; глина там, где недоставало и дерева, и камня.
Вопрос о происхождении формы жилищ волновал человека давно, с
того момента, когда он осознал себя детищем цивилизации и вглядывался
в сумрак прошлого, чтобы понять своё «сегодня». Сопоставляя привычные
для себя дома с домами «варваров», древние египтяне, шумеры, греки,
римляне, китайцы в принципе верно догадывались о логике развития
жилища. Почти две с половиной тысячи лет назад великий драматург
Эсхил в «Прикованном Прометее» утверждал:
«Из кирпичей не строили
Домов, согретых солнцем.
И бревенчатых
Не знали срубов.
Врывшись в землю, в плесени
Пещер, без солнца, муравьи кишащие
Ютились».
Действительно, искусственная пещера — землянка, то есть жилище,
для которого роль солидной стены выполняла вся толща земли, тысячи
лет служила человеку надёжным убежищем. Иное дело, что не получается
простой зависимости: сначала землянки, потом срубы или дома, выстроенные
из камня или кирпича. Землянка возрождалась вновь и вновь как
самое простое, самое дешевое жилище, когда не было средств создать
иное или когда было опасно сооружать что-либо иное. С землянок
начинали свои черноморские колонии греки, читатели и почитатели
Эсхила — это доказано раскопками в Крыму, Румынии, Турции. В землянках
жили обитатели некогда великолепных городов Европы после того,
как Римская империя перестала существовать. В землянки хоронились
уцелевшие после набега степняков или соседних князей жители русских
городов и сел в XI, XIII, да и в XV веке. С землянок начиналось
строительство Петербурга.., партизанская землянка вошла в легенду
в годы Великой Отечественной войны.
К первым векам нашей эры огромность Римской империи, разнообразие
народов, включённых в её орбиту или соседствующих с ней, было
уже столь велико, что Плинием, Страбоном, Диодором были отмечены
и описаны уже десятки типов жилища: от Британии до Эфиопии, от
Западной Африки до Кавказа, Персии, Индии. Более того, филолог
III века н. э, Фест, упорно доискивавшийся до значений и происхождения
слов современной ему латыни, довольно точно восстанавливал часть
истории дома. Так, он записывал между прочим: «Адтиберналис
— жилец постоянного дощатого жилища (таберна); что такой вид жилья
был самым древним у римлян, подтверждают чужеземные племена, которые
поныне живут в дощатых сооружениях. Вот почему и лагерные палатки,
хотя и покрываются шкурами, называются табернакула».
К нашему времени число известных типов жилого дома — это многие
сотни, даже если отбросить частности; стена может вовсе не иметь
окон или превратиться в сплошное окно (к слову сказать, это отнюдь
не сегодняшнее изобретение, уже в XVIII веке было широко известно
«французское окно» — стеклянная дверь, открывающаяся на террасу),
но это все та же стена, что и на холме Ч’атал Хюйюк в сегодняшней
Турции, возведенная в VII тысячелетии до н.э.
Заметим: почти во всех случаях стена дома значительно выше видимой
своей части. Только на сплошной скале можно было просто, слой
за слоем, возвести массивную стену; только легкую стену-плетень
можно поставить прямо на землю. Во всех остальных случаях видимая
стена продолжена вниз невидимой — фундаментом. На «дышащих», то
есть замерзающих и оттаивающих, напитываемых вешней и дождевой
водой грунтах стена стоять не может. Она сначала даст трещины,
затем неравномерно просядет, оползет, расколется, рухнет. Давным-давно
на печальном опыте человек освоил эту истину, «Древние
говорили,— записывал замечательный итальянский мыслитель
XV века Леон
Баттиста Альберти, — рой на благо и счастье».
Древние это говорили, современники Альберти следили за этим очень
тщательно, и, например, при начале строительства палаццо семьи
Строцци во Флоренции в 1490 г. фундаменты были отрыты на глубину
до шестнадцати локтей, то есть почти на девять метров!
Сегодняшний строитель экономнее, и, если грунт не очень слаб,
он ограничится тем, что опустит подошву фундамента несколько ниже
горизонта, до которого промерзает грунт, — менее двух метров в
средней полосе страны. Однако не будем спешить с обвинениями предков
в расточительности — по крайней мере палаццо Строцци не нуждается
в капитальном ремонте вот уж 500 лет.
Если грунт слабый, болотистый, рыть бесполезно, и вот, глядя
на старые дома Ленинграда, любуясь изображениями древних зданий
Венеции, нужно заглянуть «под землю»: под стеной трёхэтажного
здания в глубь земли уходит сплошной частокол дубовых свай почти
такой же длины. Огромный труд тысяч и тысяч людей скрыт под равнодушной
поверхностью мостовых или водой каналов. Камень или дерево стены
нужно ещё защитить от того, чтобы влага, поднимаясь по трещинкам
и порам фундамента, не проникла выше уровня земли. Иначе стена
начнет гнить. До недавнего времени (и то нередко возникают неприятности
со швами между панелями) стену нужно было по возможности защитить
от стекающей по её поверхности дождевой воды — вот почему так
далеко вынесены водостоки на кровлях древних домов...
Простота стены оказывается обманчивой — не удивительно, что,
вопреки широко распространенному мнению, с глубочайшей древности
возведение даже примитивного дома было делом специалистов. И крестьянин
Древнего Египта, и горожанин средневековой Европы, и даже русский
крепостной крестьянин доверяли строительство дома лишь настоящим
артельным мастерам. Недаром в древнейшем из целиком дошедших до
нашего времени своде законов Хаммурапи (напомним — первая половина
II тысячелетия до н. э.) шесть параграфов из трёхсот посвящены
строителю:
«Если строитель построил дом человеку и завершил
его, (то) за один сар дома он (домовладелец) должен ему дать в
подарок 2 сикля серебра.
Если строитель построил человеку дом и свою работу
сделал непрочно, а дом, который он построил, рухнул и убил хозяина,
то этот строитель должен быть казнен.
Если он погубил имущество, то все, что он
погубил, он должен возместить и, так как дом, который он построил,
он не сделал прочно и тот рухнул, он должен (также) отстроить
дом из собственных средств», и т.п.
За скупыми строками кодекса проступает многое: отработанность
строительной практики, относительная просторность жилищ, коль
скоро их площадь меряется в «сар», а это почти 36 м2,
и относительно невысокий гонорар строителя (2 сикля — это около
17 грамм серебра), не уступавший, однако, оплате труда строителя
больших грузовых лодок. Но5 не задерживаясь на этих
любопытных деталях, запомним только то, что стена и кровля столь
непросты в исполнении, что, по крайней мере, четыре тысячи лет
их возводят профессионалы, даже если речь идёт не о дворце или
храме, а о самом заурядном жилище.
Только в положении Робинзона человеку приходилось всякий раз
заново на ошибках открывать историю жилищного строительства. Только
в наше время, вооружившись чертежами, справочниками, пособиями
и запасшись всеми необходимыми материалами, средне-интеллигентный
человек способен построить несложное жилище, целиком полагаясь
на собственные силы.
Простейший жилой дом всегда был миром семьи и осознавался как
особый мир, поэтому его возведение, предшествующая ему «разбивка»
плана на поверхности земли, да и сам выбор места строительства
были сопряжены с множеством специальных ритуалов. От этого множества
до недавнего времени сохранился обычай бросать монетку под «краеугольный
камень», даже если дом был деревянный, да запускать в новый дом
кошку, прежде чем войти в него будущим жильцам. Простейший дом
мог не иметь ни одной внутренней перегородки (на юге сени часто
отсутствуют), но без кровли нет и простейшего дома, а кровля —
целое сооружение, все более сложное при движении с юга на север.
На юге потолок мог быть всего лишь нижней стороной кирпичного
свода или «наката» из деревянных балок, плах, тонких бревен. Поверх
такого наката укладывались плетеные цыновки, на них натаскивалась
и утаптывалась глина. Там, где зимы холоднее, а дожди сильнее,
не говоря уже о местах, где ложится мощный снежный покров, понадобилось
разъединить потолок и кровлю, придать кровле сильный скат. Возникло
многообразно используемое пространство, которое мы называем уже
много столетий тюркским словом «чердак». Как велико разнообразие
крыш, чердаков, кровель, как богато представлены они в мировой
литературе, для скольких подростков «открытие мира» начиналось
с чердака! Мы многое потеряли с тех пор, как возобладали бесчердачные
перекрытия многоэтажных зданий или вместо чердаков появились так
называемые технические этажи, доступ в которые закрыт, К счастью,
в самые последние годы положение начинает меняться, но об этом
— позже.
Толстенные тяжелые кровли из соломенных матов, края которых идеально
подстрижены, — на традиционных японских домах; толстые теплые
кровли из связок камыша — на традиционных эстонских жилищах; серебристые
от времени и непогоды осиновые дощечки —лемех — кровли северного
русского или норвежского дома; почерневшая от времени глухая краснота
черепичных крыш Таллина или Риги — всё это прекрасное зрелище,
чарующее живописцев, фотографов, кинематографистов по сей день.
Временное торжество железной кровли в XIX веке, повсеместное распространение
плоской кровли в наше время нанесли чувствительный урон эстетике
жилого дома, но, судя по проектным разработкам последнего времени,
архитектор и конструктор вновь «открыли» достоинства выработанных
долгой историей решений. Все чаще классический детский рисунок
домика вновь получает отражение в действительности, но только
в роли кровельного материала выступают солнечные батареи, аккумулирующие
энергию, или стеклянные панели теплиц.
Очередь дошла до того элемента всякого дома, который лишь недавно
стал в нашем сознания отступать на второй план. Это — очаг. Известно,
что самые древние очаги дали учёным возможность с высокой точностью
определить возраст дома — количество радиоактивного изотопа углерода
С,4 позволяет исчислить дату, когда огонь был разведен
в последний раз, с ошибкой менее 10%, Изыскания во всех уголках
Земли дали несколько неожиданный результат; семья, знакомая нам
небольшая семья, состоящая из родителей и не ставших ещё взрослыми
детей, оказалась гораздо древнее и самостоятельнее, чем думали
раньше. В древнейших поселениях Ближнего Востока или Балкан, так
же, как и в самых первых поселках Северной Европы, дом был миром
одной семьи. Об этом поведали угли очагов, где каждая семья готовила
еду по-своему.
Человек не мог быть равнодушен к огню и тогда, когда укротил
его. Частичка «живого» огня, помещенная в дом, всегда трактовалась
как божество, и отзвук представлений немыслимой давности оживает
в нас всякий раз, когда удается глянуть на пылающие поленья. Стихия
огня, бьющегося в каменной или желез-нон клетке, буквально зачаровывает
нас и сейчас -недаром даже жалкие имитации вроде электрокаминов
пользуются изрядной популярностью. Человек знал цену коварства
огня, готового вырваться на волю при малейшей неосторожности и
в миг пожрать все вокруг. В южных краях, где людям важнее укрыться
от зноя, чем от холода, огонь чтили, но в дом не пускали, сооружая
очаг или печь во дворе. Там, где холоднее (уже в странах Средиземноморья
зимы хотя и не морозны, но сыры, промозглы и холод, как говорится,
пробирает до костей), огонь приходилось впускать внутрь дома.
В «Илиаде», древнейшей из героических поэм, традицией приписанных
Гомеру, находим:
«Много и тучных овец и тяжелых волов круторогих
В доме зарезано; многие свиньи, блестящие жиром,
По двору были простерты на яркий огонь обжигаться...
Стражу держали, сменяяся; целые ночи не гаснул
В доме огонь, один — под навесом двора разгораясь,
И такой же — в сенях, пред дверями моей почивальни».
На родине Гомера, в Италии, в Испании люди так давно истребили
большую часть лесов, что проблема топлива для бесчисленных очагов
стала непростой задолго до наступления нашей эры. Лишь богачи
могли позволить себе в Древнем Риме устройство замечательной системы
отопления, которую римляне назвали гиппокаустом и применяли сначала
только при создании публичных бань- терм. Лишь одна большая печь
в подвале, но горячий воздух по специальным каналам проходил под
полами и в толще стен. Всем остальным приходилось довольствоваться
пригоршней углей, насыпанных в бронзовую жаровню. Такими же жаровнями
приходилось до последнего времени довольствоваться обитателям
«бумажных» японских домов и ими же приходится довольствоваться
обитателям глинобитных фанз — китайских хижин. Согреться как-то
можно, но без очага приготовить еду не удавалось, и с давних времен
изобретательская мысль строителя домов была в основном сосредоточена
на отработке конструкции все более сложного очага — печи.
Владельцы средневековых замков, куда стекались подати с окрестных
деревень, могли позволить себе не заботиться о пище для прожорливого
огня. Если засунуть голову в давно уже остывший камин превращенного
в музей королевского замка Шамборво Франции и посмотреть
вверх, то увидишь небо. Конечно же, пламя весело гудело в огромной
пасти каминов, да и опасности «угореть» не было, но и 9/10
тепла терялось впустую. Гигантские поленницы были сложены в каменных
вестибюлях (о чем хорошо знали осаждавшие замок неприятели), круглые
сутки слуги таскали вверх по лестницам дрова...
Ремесленники, мелкие буржуа городов Северной Европы не могли
позволить себе такую расточительность, крестьяне — тоже: лес был
рядом, но или господский (за «кражу» хвороста могли отсечь руку),
или общинный, где доля каждого двора была определена весьма экономно.
Не всякий сегодня вспомнит о том, что все, что мы называем термодинамикой
и теплотехникой, прежде, чем стать наукой о тепловых машинах,
было практическим искусством создавать экономичный очаг и отопительный
прибор вместе. У разных народов, в разных культурах горячее «сердце»
дома получило различные конструктивные решения. Только (большинству
уже знакомое лишь по литературе) слово «голландка» сохранило память
о голландских изобретателях, которые к XVI столетию создали отделанную
изразцами печь, «зеркало» которой не только согревало комнаты,
но и служило в них главным украшением. Экономные англичане усовершенствовали
французский камин, заставив горячий воздух виться по каналам в
кирпичной кладке, но спальни не отапливали совсем, передав функцию
печи бутыли с горячей водой — прообразу обычной грелки. Русские
мастеровые создали свою, «русскую» печь, огромную, нередко заполнявшую
небольшую избу на треть её объема. Это, по тогдашним доходам крестьян
или мещан, было дорогое сооружение, которое могли возвести только
специалисты, печных дел мастера. Лишь после пожаров, когда все
деревянное выгорало, на месте деревень или городских районов оставался
лес печных труб, можно было оценить, как мощна, как велика русская
печь. Но зато как следует прогорев, эта печь давала тепло всю
долгую зимнюю ночь в любую стужу, а её огромном чреве прекрасно
пеклась картошка, прела каша, томилось молоко. В этом же темном
чреве устраивалась «ванная комната», если несподручно было затопить
баню, а наверху рядом с печью были полати — самое уютное, самое
теплое в избе место ночлега. Не удивительно, что русской печи
отведено такое весомое место в сказках и историях, дошедших до
лас в сборниках фольклора и в классической литературе.
Немцы, а затем американские колонисты создали в начале XIX века
чугунную кухонную плиту, с которой началась уже история последовательного
«падении престижа» очага-печи в доме. Затем всё более лёгкая,
всё более тонкостенная газовая плита, а в наши дни — электрическая
или на токах высокой частоты тепловая система. Удобно, гигиенично,
но увы, непоэтично — недаром с такой страстью люди, обзаводясь
домиком на садовом участке, вкладывают силы в сооружение камина
— таинство «живого» огня не выходит из нашего сознания по сей
день.
Если стены и кровля при всей их безусловной значимости представляют
собой лишь оболочку, лишь преграду между собственно домом и миром
вокруг, то тема очага волей-неволей затягивает нас в сложную обстановку
того сонмища предметов, без которых лома-то, строго говоря, ещё нет, а есть одна только строительная «коробка». Уже печь — это
не только массив умело скомпонованной кладки, но и решётка топки,
её дверца, лист металла перед ней, на который падают угольки;
кочерга и щипцы для перевертывания поленьев; это заслонки и вьюшки,
регулирующие тягу в трубе. Но ведь это только начало мира, имя
которому ДОМ! Даже самое скромное жилище, в котором вещи должны
были жить долго, передаваться по наследству, представляло собой
весьма непростую систему предметов и расположения их в пространстве.
В древнейших из найденных домов человека на Ближнем Востоке,
в Малой Азии и на Балканах учёные обнаружили выбитые в каменном
полу «ящики» для хранения припасов и инструментов. Благодаря тому
что на острове в Северном море не было дерева, жители поселка
Скара-Брей, засыпанного песком три с половиной тысячи лет назад,
все были вынуждены делать из камня. Уже тогда в комнате, где целая
семья жила на площади 8—9 м2, были и каменные ящики
постелей (в них укладывались слоями шкуры), и каменные ящики,
служившие гардеробами, и даже настоящие каменные «буфеты», на
полках которых стояла глиняная посуда. Более того, и в Скара-Брей,
и в Бискупине,
расположенном на территории Польши, и в поселках на территории
нынешней Данил, и в других местах учёными было обнаружено, что
и много тысяч лет назад людям было недостаточно оставить
проем в стене и занавесить его чем-то. Они устраивали дверь, настоящую
навесную дверь, поворачивающуюся на петлях весьма разной конструкции
и закрывающуюся на засов. Отчасти это были меры предосторожности
от воришек-зверей и умелых воришек-ворон, но очень рано, когда
в права вступила идея собственности, это стало средством защиты
от человеческой жадности. Если учесть, что человек древности гораздо
чаще бывал голоден, чем сыт, что еда в первую очередь принадлежала
мужчине, во вторую- женщине и только в третью — детям, все более
хитроумное устройство для запирании дверей стало такой же обязательной
принадлежностью дома, как и его очаг. В гомеровой «Одиссее», где
разбросано множество неоценимых сведений о жилище крито-микенской
эпохи, есть и такие строки:
«Эвриклея… тихо вышла из спальни;
Серебряной ручкою дверь затворила,
Крепко задвижки ремнем затянула;
Потом удалилась»,
Женщины в комедиях Аристофана жалуются на хитроумные новые замки,
преградившие им доступ в кладовую в отсутствие хозяина дома. Если
Гомер описывал замок как древнее устройство, хорошо известное
по изображениям на греческих вазах (найден и «ключ» от храма Артемиды
V века до н. э.), то Аристофан описывал его как новое устройство,
использовавшееся в Египте ещё при Рамзесе II, за тысячу лет до
греческого комедиографа. Где ключ и замок — там и замочная скважина,
где дверь — там и её порог, и притолока, и рама, укрепляемая в
стене… Не так уж часто мы задумываемся над тем, что дверь — это
прибор и не самый простой. Гомер подробен, так что археологам
при раскопках Микен или Тиринфа оставалось только находить подтверждение
всем строчкам его текста:
«Вверх по ступеням высоким поспешно взошла
Пенелопа,
Мягкоодутлой рукой искусственно выгнутый медный
Ключ с рукоятью из кости слоновой доставши...
Быстро к дверям запертым кладовой подошед, Пенелопа
Стала на гладкий дубовый порог (по снуру обтесавши
Брус, тот порог там искусно устроил строитель, дверные
притолки в нем утвердил и на притолки створы навесил).
Быстро ремень от дверного кольца отвязавши,
Ключ свой вложила царица в замок, отодвинув задвижку.
Дверь отперла; завизжали на петлях заржавевших створы
Двери блестящей..»
Здесь все точно: дверь блестит, потому что дверь оружейного склада
должна была быть негорючей и прочной — она обита медью; порог
здесь дубовый потому, что в кладовую входят не ежеминутно (дуб
довольно быстро истирается подошвами), тогда как порог в главное
помещение дома — мегарон сделан из ясеня, а косяки — из кипарисового
дерева, очень вязкого, прекрасно держащего гвозди, которыми укреплены
петли,.. Поэмы Гомера, пафос которых не всегда привлекателен для
современного читателя, представляют собой и подлинную энциклопедию
жизни, устройства, конструкции древнего дома. Однако было напрасно
искать среди строк Гомера упоминание об окне,
Наружные стены древнегреческих и древнейших римских жилищ не
имели окон, тогда как внутри дома покои открывались во внутренний
дворик. Этот принцип восходит к жилищу древних шумеров и египтян
и до самого последнего времени оставался нормой устройства жилого
дома Средней Азии. Окна были «изобретены», кажется, на Крите около
трёх с половиной тысячелетий назад — это подтверждают изображения
на маленьких фаянсовых табличках, найденных в Кноссе, и сегодняшние
раскопки на острове Санторин (Тера, Тира), где целый город был
засыпан пеплом на полтора тысячелетия раньше знаменитой Помпеи.
С гибелью крито-микенской цивилизации об окнах забыли надолго,
и их, по-видимому, заново изобрели жители лесистых районов Европы.
Какой непростой прибор — современное окно в наших не слишком
теплых краях, где остекление приходится делать двойным; каким
сложным приходится делать сечение деревянных брусьев, связанных
в переплет окна; сколько сложностей сопряжено с укреплением оконной
рамы в стене. Ещё в моем детстве наружная рама была укреплена
«навечно:», а внутреннюю вставляли на зиму, весной убирая
в предназначенный для этой цели чулан. Это было собственное, российское
нововведение — Запад обходился одинарным остеклением. Сейчас даже
трудно представить, какой революцией быта стало широкое распространение
оконного стекла в XVI столетии во всей Северной Европе. Дневной
свет проник в самые дальние углы комнат, высветил их, и... мириться
с пылью, копотью, паутиной стало психологически невозможно. Светлые,
словно умытые интерьеры на полотнах Вермеера Дельфтского — с них
начинается история в полном смысле слова современного жилища.
Где окно, там и подоконник, на который, словно сами собой, встали
горшки с цветами. Кажется, что так было всегда, но в действительности
даже в зажиточных городских домах России комнатные цветы появляются
лишь в начале XVIII века — вслед за великими преобразованиями
эпохи, которую мы называем Петровской, шли малые изменения. Малые
— если мерить историей страны, но в жизни дома малого нет: все
порождено эволюцией быта и все вновь меняло быт. Где окна, там
и гардины — раздвижные полотнища плотной ткани. У этого слова
общий корень и со словом гардероб, и со словом гвардия, но от
чего охраняет гардина? Раньше, когда дома выстраивались шеренгой
по обеим сторонам узкой улицы, непрозрачные гардины (или внутренние
деревянные ставни, просверленные множеством узких отверстий, через
которые внутрь проникал полусвет) защищали интимность мира семьи
от нескромного взгляда соседей. Сейчас наши дома, как правило,
разошлись так далеко один от другого, что прямой необходимости
в заслонке на пути взгляда извне, вроде бы, нет. Однако гардины
продолжают вешать на окна почти все, и это не только сила привычки,
передаваемой из поколения в поколение, тут ещё и древний инстинкт,
заставляющий человека отгораживаться от ночной тьмы, безотчётный
трепет перед которой приютился на самом дне нашего сознания как
наследие пращуров.
Только самая бедная» самая жалкая хижина не имела хотя бы одной
перегородки, отделявшей жилое помещение от сеней, которые позже,
в квартирах многоэтажных домов, стали именовать передней. Обычно
же за прямоугольником внешних стен укрыт более или менее сложный
лабиринт жилых к служебных помещений, о которых мы будем говорить
отдельно. Даже самое скромное строение становилось домом только
в том случае, если на нем отпечатывались следы повседневной деятельности
людей, их навыков и привычек. Когда люди переезжают на новую квартиру
или предпринимают солидный ремонт, пустые гулкие помещения мгновенно
утрачивают связь с человеком и становятся странными. Более того,
невозможно даже сориентироваться: большие или маленькие эти пустые
комнаты? Как и где умещается в них такое, оказывается, множество
разнообразнейших вещей? Стоит припомнить описания переездов в
предвоенной советской литературе, хотя бы в книгах Валентина Катаева,
и в миг обнаружится, как стремительно было практически полное
обновление дома в жизни десятков миллионов людей.
Маленький отрывок из книги
воспоминаний Юрия Олеши поможет точнее выразить всю мощь огромной
перемены, случившейся с домом совсем недавно, если сравнивать
с пугающей толщей его истории.
«…пожалуй, домашние лампы уже в самую раннюю эпоху
своего появления были так называемыми экономическими, то есть
загорающимися сразу.
Во всяком случае, я помню толпы соседей, приходивших
к нам из других квартир смотреть, как горит центрическая лампа.
Она висела над столом в столовой. Никакого абажура
не было, лампа была ввинчена в патрон посреди белого диска, который
служил отражателем, усилителем света. Надо сказать, весь прибор
был сделан неплохо, с индустриальным щегольством. При помощи не
менее изящно сделанного блока и хорошего зеленого, круто сплетенного
шнура лампу, взяв за диск, можно было поднять и опустить. Свет,
конечно, светил голо, резко, как теперь в какой-нибудь проходной
будке.
Но это был новый невиданный свет! Это было то,
что называли тогда малознакомым, удивительным, малопонятным словом
— электричество!»
Для сегодняшнего юного читателя слово «столовая» понятно значительно
меньше: столовая соединилась с кухней, а сама кухня совершенно
преобразилась... Тем и удивителен дом человека, что, непрерывно
меняясь, он остается все тем же миром, где все тот же и все время
иной человек живет, спит, ест, работает, общается с домочадцами
и друзьями. Подвижный в подвижном — вот характер нашего дома,
однако основные требования к жилищу не изменились существенно
с далекого II века н.э., когда их записывал замечательный римский
юрист Лукиан:
«...красота этого дома рассчитана не на взоры
каких-нибудь варваров, не на персидское хвастовство, не на высокомерие
царей и нуждается не в ограниченном человеке, но в зрителе одарённом,
который не судит по одному только виду, но мудрым размышлением
сопровождает своё созерцание. То, что хоромы обращены к наипрекраснейшему
часу дня (а всего прекраснее и желаннее нам его начало), и взошедшее
солнце проникает в покои сквозь распахнутые настежь двери и досыта
наполняет их своим светом.., прекрасная соразмерность длины с
шириной, и той и другой с высотой, а также свободный доступ света,
прекрасно приноровленный к каждому времени года, — разве всё это
не приятные качества, заслуживающие всяческих похвал?»
Каждая эпоха, каждая культура по-своему стремилась достичь этого
идеала. Эти усилия, растянувшиеся на десять тысяч лет, — предмет
нашего рассуждения в главах книги.
|
