|
Хотя и можно наскрести в прошлом толику примеров, но все
же государственное и вместе с тем общественное дело сохранения
памятников — нечто новое в отечественной истории. Само рушилось
от небрежения, да и рушили всегда немало. Прежде всего,
конечно, ломали то, что почитали чужим, чуждым и потому
враждебным, вроде остатков Великого Булгара, что меланхолически
констатировала еще Екатерина Вторая: «Все что тут ни осталось,
построено из плиты очень хорошей. Сему один гонитель, казанский
архиерей Лука. При покойной императрице Елизавете Петровне
позавидовал и много разломал, а из иных построил церковь,
погреба и под монастырь занял, хотя Петра I указ есть, чтоб
не вредить и не ломать сию древность». Столетием спустя
мало что переменилось, судя, скажем, по статье господина
Куроедова в пятом номере журнала «Зодчий» за 1872 год: «Сколько
раз мне случалось слышать жалобы на бесполезное уничтожение
и так уже немногочисленных остатков древности или на искажение
их! Более всего публика обвиняет в этом церковных старост
и отчасти духовенство, которые, желая увеличить церковные
доходы, прибегают к подновлениям и уничтожению всего, что,
по их мнению, пришло в ветхость и потому не может привлечь
богомольцев».
Само собой, светские власти также не бездействовали.
Напомнить об этом в год тысячелетия крещения Руси небесполезно
уже потому, что на периферии этого крупного историко-культурного
события немало звучит ненужных попыток идеализировать давнее
прошлое как бы в укор недавнему. Напомнить об этом стоит
для того лишь, чтобы осознать: культурная норма ценностного
отношения к памятникам все еще складывается, непростой этот
процесс все еще далек от завершения.
Для того, чтобы памятники прошлого стали именно наследием,
надлежит не только сохранить их физически, но и вступить
в права наследования, что предполагает немалый труд осмысления.
Десятилетия, когда Геростратов комплекс прочно владел воображением
нации и воплощался последовательно и даже целеустремленно,
а голоса вопиявших в пустыне, как им и положено, были неслышны,
не оставляли времени на раздумье. И вот в последние годы
немедленно проступает столь характерное для нас стремление
очертя голову броситься в иную крайность. В сознании многих
искренних людей, страждущих добра и взыскующих справедливости,
тема сохранения памятников разрослась непомерно. У меня
это вызывает чувство протеста. На мой взгляд, сосредоточение
всего внимания на слове «сохранность» неверно по существу
и ошибочно с прагматической точки зрения» то есть в интересах
сохранения наследия.
Вот, скажем, вполне типичная ситуация, сложившаяся в некогда
славном городе Тихвине, торговые люди которого в былые времена
имели в Стекольне (Стокгольме) собственный причал и погост.
Чудом уцелевшая деревянная застройка старогородского ядра,
вне всякого сомнения, являет собой памятник культуры, тем
более ценный, что есть здесь вполне самостоятельный тип
выносных лестниц и крылец. Не дом, не два и не два десятка
– почти целостная обжитая среда. Оброк – микрорайоны нового
Тихвина, одномерные, единообразные, скучные. Обитатели старых
деревянных домов, которые лет двадцать находились в состоянии
«вот-вот снесут», давно забросил заботы о ненадёжном своем
жилище, стремятся переселиться в новые многоэтажные здания.
Теряя привычную ценность в виде приусадебного участка, они
приобретают взамен стандартные элементы современного комфорта.
Есть в Тихвине и те, кто хотел бы жить в собственных домах
с участком, но, разумеется, в новых.
В этой конкретной ситуации призывать к сохранению памятника,
то есть к консервации старого Тихвина «как он есть» не только
бесперспективно, но, пожалуй, и безнравственно. Единственный
рациональный выход: сохранить характер старогородского ядра
за счет особого рода «перевертыша». Строить малоэтажные
современные жилые здания в глубине кварталов, одновременно
реконструируя (путем переборки срубов, ибо время для химических
средств укрепления давно упущено) деревянные строения, при
реставрации их облика, под развернутую систему клубно-досуговых
заведений.
Это далеко не идеал, но другого пути нет. Нередко в виде
альтернативы реконструкции предлагается тотальная «музеефикация»,
то есть омертвление значительного фрагмента городской ткани
при восстановлении условной «первоначальной» среды. Думаю,
что не говоря уж об экономической утопичности подобней затеи
для сотен городов, она неприемлема с этической точки зрения:
мертвое не может быть эквивалентом живому!
В том же Тихвине много лет ведутся реставрационные работы
в монастыре. Рано или поздно эти работы приблизятся наконец
к завершению в том, что касается каменных построек. Но рядом
— все более дичающая цепь прудов, образовавших вместе с
монастырскими стенами, к главами собора и звонницей прекрасное
художественное целое. Рядом — гнусь и одичание в зарослях,
официально именуемых парком. Обок — деревянные набережные
речки Тихвинки, сплошной шпунт из забитых в дно реки дубовых
досок. Всё это грозит распасться неминуемо через считанные
годы. И никто этого не замечает. Зато замечают и за баснословные
деньга строят заново домик, в котором родился Римский-Корсаков,
надо полагать, по случаю грядущего юбилея композитора...
Опыт тесного взаимодействия с исполкомами и группами общественных
инициатив укрепил меня в убежденности: говорить о спасении
памятников, об их восстановлении отдельно от всего прочего
неверно по существу. Следует говорить о другом: о программах
развития с естественным и необходимым для этого компонентом
— сохранением и возрождением недвижимых памятников!
Смещение акцента имеет принципиальный характер.
Вот, скажем, в недрах общественных инициатив Советского
фонда культуры возникает превосходная идея — Старая Смоленская
дорога как целостный памятник драматической отечественной
истории. Можно ли, разумно ли видеть в этой идее, одну лишь
программу сохранения и закрепления исторической памяти?
На мой взгляд, это было бы ошибкой. Совсем иначе звучит
эта же тема в измененной формулировке: Старая Смоленская
дорога как программа целостного развития полосы расселения,
вобравшей в себя и старые города, вроде Вязьмы, Дорогобужа,
Смоленска, и разбросанные на удалении от дороги старые усадьбы,
и старые деревни, и новые сельские поселки! Убежден, что
речь должна идти о формировании и реализации программы оживления
культурной жизни поселений вдоль дороги — древней дороги
войн, ставшей сегодня дорогой Мира.
Почему это представляется столь важным? Потому, что дело
сохранения, восстановления и поддержания (!) тысяч памятников,
разбросанных на огромной отечественной территории, в принципе
неосуществимо без активного вовлечения в этот процесс великого
множества людей. При всём уважении к бескорыстному рвению
и мужеству сотен и даже тысяч энтузиастов, при всем почтении
к их сегодняшней роли в спасении наследства истории, речь-то
идет о сотнях тысяч людей! Всерьез привлечь их к грандиозному
по масштабам труду повторного окультуривания исторического
ландшафта, являющего собой целостный памятник трудов многих
поколений, удастся в том лишь случае, если множество людей
«на местах» ощутят этот труд кровно необходимым делом! Делом
для себя. А ощутят его таковым они лишь в том случае,
если натуральные интересы этих людей найдут отчетливое выражение
в программах необходимых действий.
В самом деле. при немалом напряжении сил, при развертывании
реставрационных служб и в Министерстве культуры, и в системе
Госкомитета по архитектуре и градостроительству, и, наконец,
в мастерских Союза архитекторов СССР мы все же продолжаем
говорить об отдельных памятниках, о немногих ансамблях,
о сотнях объектов. Слов нет, эта работа должна вестись всерьез,
то есть во много раз интенсивнее, чем сегодня. Но нельзя
допускать, чтобы, ставя задачей, например, воссоздание Соловков
(речь не только о стенах и башнях, но и цепи озер, системе
каналов), мы позволили бы счесть чем-то малосущественным
условия бытия нескольких сотен островитян.
Что же говорить о сотнях запустелых и одичавших парков,
усадеб, церквей, часовен и скитов, о тысячах заросших прудов!
Нужны ведь в буквальном смысле Слова миллиарды человеко-часов
труда — прежде всего ручного, бережного труда, чтобы запущенное,
загаженное наше хозяйство обернулось для миллионов людей
их наследием. Их, а не чем-то внешним, чуждым, лелеемым
приезжими чудаками.
При всей важности слов, при всей ценности кампаний в печати
и перестройки школьных программ это вопрос не слов, а дела.
Всякое же реальное дело предполагает неизбежно выработку
известного компромисса между взаимо-конфликтными претензиями!
Чрезмерный акцент на памятнике как таковом опасен сейчас
тем, что он излишне прочно оказался связан сегодня с «воссоздательским
экстремизмом». Экстремизм же всегда вступает в борьбу с
обыкновенным благоразумием и потому надолго завоевать симпатию
множества людей не способен. Сколько существует цивилизация,
столько сохранение, сбережение идут рука об руку с изменением,
замещением и даже разрушением. Иной вопрос, что в последние
полвека бессмысленное разрушение неоправданно выступало
в роли едва ли не самоцели.
Значит ли это, что теперь следует пытаться, отвести маятник
до предела в другую сторону? Маятнику, как известно, свойственно
откачнуться обратно. Резонно отдать себе отчет в том, что
впереди уже маячит 2001 год, по мере приближения к которому
есть все основания ожидать возрастания напряженности футуристических,
мечтаний. Важно сейчас осознать, что сегодняшнее обостренное
внимание к прошлому, совместившееся с «пиком» экологической
озабоченности человечества, — исторически преходящий момент,
и у нарождающегося сегодня поколения могут возникнуть собственные
приоритеты. Это непременно следует иметь в виду при осмыслении!
практических действий в рамках программы Десятилетия Культуры,
провозглашенной ЮНЕСКО. Пожалуй, эти десять лет — именно
то время, когда мы можем еще рассчитывать на готовность
общества вложить огромные средства в дело сохранения и частичного
восстановления недвижимых памятников. Повторю: мне кажется,
что мы располагаем одним лишь десятилетием для того, чтобы
тема сбережения наследия стала стержнем собственных переживаний
для множества людей, сегодня лишь сосуществующих с памятниками
в состоянии в лучшем случае холодного нейтралитета. Во всяком
случае я убежден, что надлежит действовать, исходя из именно
такой рабочей гипотезы.
Вот почему не думаю, что строительство Сухаревой башни
заново — наиболее целесообразный сегодня поступок. Не думаю,
чтобы воссоздание Красных ворот в совершенно изменившейся
градостроительной обстановке дало уверен, что и строительство
заново Казанского собора в углу Красной площади имеет смысл.
Сделав ставку на воссоздание некоего «подлинного» облика
того или иного места, недолго и заиграться! В самом деле,
почему тогда не считать необходимый заново открыть и выложить
камнем Алевизов ров вдоль Кремлевской стены? Почему не счесть
Бульварное кольцо следом бездумного и варварского разрушения
стен Белого города? Почему не настаивать на восстановлении
давно снесенных городских застав? По-видимому, все же конкретность
ситуации есть единственный критерий разумности поведения.
Задачу развития живого города не сведешь к одному лишь сохранению
памятников, что, разумеется, не оправдывает гангстеризма
планировщиков под флагом прогресса. Нелепо говорить о воссоздании
первоначального облика чего бы то ни было, ведь в конце
концов первоначальный облик Москвы — это все же заросший
густым бором холм с усадебкой легендарного боярина Кучки!
Появление нового, включение его в существующую городскую
ткань — процесс естественный, как дыхание. Иной вопрос,
что для грамотного осуществления нового в старом нужны такт,
мастерство, интеллигентность, что только в результате спокойного
и тщательного общественного рассмотрения могут приниматься
решения, то есть компромиссы. Следует, наверное, перестать
наконец смешивать суждения и эмоциональные реакции. В самом
деле, сколько шума возникло вокруг и впрямь не слишком удачных
фонарей на Арбате, но ведь фонари через десяток лет можно
заменить. Сколько огорчений по поводу многоцветной покраски
арбатских фасадов (тут-то как раз авторы реконструкции пытались
воссоздать многоцветье полуторавековой давности), но ведь
окраску можно изменить при первом же косметическом ремонте.
Но вот сомневаться в том, что дворы арбатских домов нуждаются
не в восстановлении предвоенного их облика, но в умной реконструкции,
может лишь очень неосторожный в ностальгической своей увлеченности
человек.
Итак, давайте попытаемся расставить акценты заново.
Наверное, все же сверхзадача, стоящая перед небезразличными
к наследию людьми, заключается в повторном окультуривании
отечественного ландшафта, великого рукотворного памятника
истории. Эта сверхзадача естественным образом вбирает в
себя задачу сохранения и умного использования недвижимых
памятников. Но именно потому та же сверхзадача непременно
включает и пересоздание средового контекста сохранившихся,
восстанавливаемых и в отдельных случаях воссоздаваемых наново
памятников.
Чтобы это непростое единство приобрело характер и целевой
установки, и нравственного императива для всякой конструктивной
деятельности, средство ни в коем случае не должно подменять
собой цель. Развития среды без сбережения памятников быть
не может. Это не развитие, а гонка, ведущая в тупик. Но
и сбережения памятников без развития их социально-пространственного
окружения быть не должно, ибо это тоже тупик. Только в единстве,
как связанные элементы программы развития-через-сохранение
и сохранение-через-развитие, эти стороны одной реальности
могут поддерживать одна другую. Только вместе они образуют
наследие, то богатство, которое мы должны не только
принять от предков, но и суметь передать потомкам так, чтобы
они могли и хотели передать его дальше по цепи поколений
|
