История средних веков.
В 2 т.: Учебник. Под редакцией С.П.Карпова.
М.: изд-во МГУ: ИНФРА-М, 1998. Т. 1. 640 с.;
доп. тираж 6 000 экз.; ISBN 5-211-03810-Х.
Горделивую аннотацию стоит привести полностью:
"Первый том уче бника
охватывает раннее и развитое средневековье (V XV вв.). Написанный
заново наиболее известными учёными и преподавателями средневековой
истории из МГУ и других университетов, а также институтов Российской
Академии наук, он отражает современные достижения медиевистики
и даёт полное представление о европейской средневековой цивилизации.
Для студентов исторических факультетов".
В этом абзаце правдива только последняя фраза.. О, бедные студенты!
Все прочее как сказал бы автор "Алых парусов" скучная
ложь.
Написанный заново? Ну уж нет. После нескольких реверансов
по поводу ограниченности марксизма, выданных в главе первой, далее,
сквозь почти все разделы идёт густопсовый истмат. Это отражено
и в методологической схеме, согласно которой "производительные
силы" и "производственные отношения", как мухи и котлеты,
отдельно: феодализм сам по себе, а его культура и экономика
сами по себе.
Это выражено знакомым до боли языком: "формы социального протеста
народных масс" (С. 62), "начало разложения цехового строя"
(С. 261). Проявлено в гнетуще знакомой технологии сочинения учебников:
разорвать живое, трепещущее целое на привычные куски, раздать
оные "узким специалистам" и затем сложить в пухлую книгу. Это
подтверждается тем дивным фактом, что и Ренессанса-то как бы и
не было он в другой витрине. "В практике преподавания пока
принято считать условным концом средневековья первую буржуазную
революцию общеевропейского значения... Эта периодизация принята
в данном учебнике" (С. 25).
Налицо категорическое нежелание отлепить задницу от кресла, выйти
хоть разок за рамки пересказа пересказов пересказанных ранее текстов.
Хотя бы приблизиться к школьному учебнику, где, худо-бедно, и
картинки есть, а иногда и фрагменты подлинников встречаются!
Известными учёными и преподавателями? Ответственному редактору,
конечно, виднее, но мы в простоте своей обнаружили лишь одно известное
имя А.Я.Гуревича, каковому "по принадлежности" отданы на откуп
средневековые "севера". Библиография к главам, в которой не выделены
основные работы по теме (не в привычке студентов самостоятельно
искать книги, о которых им ничего вразумительного не сказано),
содержит отсылки к трудам провинциальных университетов (что, разумеется,
хорошо), но напрочь игнорирует работы, изданные Эрмитажем
или ГМИИ им. Пушкина, факт,
не лишённый пикантности. Очень трогательно, что есть Карл Маркс;
спасибо, что есть Ле Гофф; но отчего нет Фернана Броделя, и почему
Анри Пиренн упомянут лишь однажды прекрасной, правда, книгой о
средневековых городах Бельгии (якобы только о них). При этом студенту
ни за что не догадаться, что у Пиренна есть труды о Магомете и
Карле Великом, тем более что, по мнению составителей, никакие
иные языки, кроме русского, ему, студенту, увы, неведомы.
Современные достижения медиевистики? Незаметны. Честное
слово, впечатление такое, будто всё это было написано, в лучшем
случае, в оттепельном 57-ом году, когда из Большого мира к нам
вдруг пошли книги и мы только-только начали прикасаться к гигантскому
объему новых (для нас) фактов и новых интерпретаций.
Полное представление о средневековой цивилизации? Никакого
вообще.
Хоть какие-то серьёзные сведения об орденах появляются лишь на
534-й странице, да и то в урезанном виде: о том, например, что
цистерцианцы монополизировали геологию и рудные разработки по
всей Западной Европе, нет ни слова. Повторяются старые, просвещенческих
времен сказки о тесноте и антисанитарии средневекового города
(С. 253), тогда как давно известно, что это, по преимуществу,
следствие переуплотнения, случившегося уже в XVII в., когда
застроили огороды и сады позади домов, а из скотопрогонных проулков
сделали улицы. Ни намека на сложные отношения городских цехов
с "левыми" деревенскими ремесленниками, которых новорождённый
капитализм умело использовал в борьбе с цеховиками. Зато целых
две страницы о восстании Уота Тайлера. Ничего не говорится о
подлинном величии Венеции, сумевшей отработать филигранно тонкий
политический механизм сдержек и противовесов, продержавшийся аж
до наполеоновских времен.
Лишь на пятисотых страницах можно узнать нечто об университетах,
о сдвигах в технологии, но сказано всё это так, что студенту никогда
не догадаться о великой технологической революции X-XI вв., тем
более об агротехническом перевороте XI-XIII вв. О банковском
деле невнятная скороговорка, так что постичь всю грандиозность
сдвига, совершенного при переходе от наличных денег к векселям,
решительно не удастся... Ни слова о великом процессе формирования
госпиталей и приютов, об их попечителях, чей деятельный гуманизм
позволял, среди прочего, юной матери при желании сохранить анонимность:
она укладывала младенца в окошко на поворотный стол и, позвонив
в колокольчик, удалялась...
И всё же главное не в этом. Назван Абеляр, но ни звука о сути,
о напряженной, драматической природе схоластики (о переписке с
Элоизой, например). "Потеряли" Фуггеров. Не догадаться читателю
и о том, что антиклерикализм процветал не только на карнавалах
и площадях, но и в литературе. Ни намека об отваге зодчих, состязавшихся
с библейскими
строителями Вавилонской башни. Боже милостивый, а чего стоит
такой вот пассаж: "В куртуазной поэзии слышны
голоса не только трубадуров-мужчин, но и женщин Беатрис
де Диа, Марии Шампанской. Подобно отважным героям рыцарских романов,
они решительно заявляют свои права на равенство с сильным полом"
(С. 562). И это об одной из величайших дам в истории Европы,
о Мари де Шампань, дочери Элеоноры Аквитанской, могучей правительнице,
законодательнице мод, о той, кому был адресован "Роман о розе"
(здесь даже и не упомянутый)!
Как-то я переводил хильдебертово
"определение" Бога, составленное около 1000 года, когда стихла
милленарная истерия:
Над он под. Внутри снаружи..
Все объемлет всем окружен...
Он, собой венчая все, над собою все несет..
Все обняв, извне парит, все наполняя изнутри.
Не знаю, как студентам исторических факультетов, но моим студентам-архитекторам
только из одного этого четверостишия становилось ясно, что диалектика
была унаследована всерьёз. А истории о Деве Марии! А состязания
между фундаторами шартрских
витражей, когда дар цеха шапочников гордо бросал вызов дару
Бланки Кастильской!
Ну, скажите, как нынешнему школяру, зевающему над сим плодом
самодовольной педагогики, догадаться о страстной, блистательной,
трагичной, авантюрной, чрезвычайно инновативной эпохе, которую
век осьмнадцатый в приступе самолюбования обозвал средними веками?
|