Плотность государственной мысли

Понимаю, разумеется, что лозунг общеметафоричен — трудно вообразить, что в самом деле федеральное начальство собирается удваивать ВВП за счёт монотонного удвоения ВРП — регионального продукта — по всем субъектам федерации. Мало того, что это заведомо невыполнимо, буде возможно, так стало бы катастрофой, ведь ВРП стали бы удваивать опять же за счёт гипотетического удвоения продукции на каждом рабочем месте. Как представишь себе, что на заводе гидравлических прессов, что во время оно засунули в оренбургский Кувандык, вместо одной махины в убыток произведут две, от самой такой мысли волос на предплечье встает дыбом. Нет-нет, конечно же, речь об управленческой метафоре, которая должна сползать по властной вертикали, как девица по шесту в стриптиз-клубе, побуждая всякую власть напрячь мышцы и извивы воображения.

Так вот, речи звучали вокруг удвоения в отдельной губернии, где, в отличие от иных, вроде бы есть и ресурсы развития, и несколько несомненных точек роста, коль скоро в рейтинге 1000 лучших предприятий России числятся 52 здешних — всего в три раза меньше, чем в Московской области. Кто ещё помнит "Мертвые души" и сладкие мечтания сиропного помещика, может не интересоваться дальнейшим: все там было, не исключая беседки, что на мосту, что через пруд, откуда орды туристов будут любоваться губернскими красотами. Был и трогательный неоколониализм, базирующийся на вере, что удастся выпихнуть низкооплачиваемые производства к соседям послабее.

Когда я позволил себе задать вопрос, на чем, собственно, основана уверенность выступавших в том, что губернский центр не будет в конечном счёте растянут соседними, более агрессивными губернскими столицами, ни ответа, ни отповеди не воспоследовало. Вопрос относительно того, какие именно районы и города губернии имеют шансы развить что бы то ни было в своем теле, а какие, скорее всего, уже обречены на угасание и достойны одной лишь благотворительности, также завис риторически. Конечно же, участники словоговорения не так наивны, чтобы в самом деле верить, будто все наличные хозяйствующие субъекты и впрямь над чем-то хозяйствуют, не ограничиваясь надуванием щек и дележом серых доходов. Разумеется, нет, но у нас нынче не принято называть вещи своими именами. То ли потому, что никто из начальников средней руки уже не верит в возможность нарушения сложившегося порядка вещей, произнося дежурные слова о реформах так же, как предшественники произносили речи о торжестве коммунизма. То ли потому, что начальники верхней руки, убоявшись гнета многознания о действительности, предпочитают суждениям жёстким суждения обтекаемые, облые, как сказали бы пращуры. То ли, наконец, по той причине, что новая номенклатура в целом сложилась и слежалась и развитие, по природе своей предполагающее, что если нечто в одних местах прибывает, то в других должно непременно убывать, ей, номенклатуре, не требуется.

Разреженность государственного мышления в России такова, что мысленосцы и смыслотерпцы на губернском уровне отважно воспроизводят ту ледяную пустыню целых чисел и коэффициентов, что воцарилась на федеральном Олимпе. Никак не могу взять в толк, как, не имея перед глазами детальной карты, можно обсуждать стратегию развития на территории в полтора раза большей, чем Нидерланды. Сказав "карты", я имею в виду не только карту физико-географическую, хотя и та полезна. Четыре года передвигаясь по срединной России, понимаю, насколько остра потребность в построении атласа наличного человеческого капитала вкупе с капиталом социальным. Речь не только о дипломах (ими отчасти торгуют), но и об ассоциациях вузовских выпускников, само наличие и тем более активное функционирование которых говорит о действительном рейтинге университета больше, чем число студентов или число профессоров, обремененных степенями. Речь об активности студенческих газет и о многообразии выбора среди дискотек или боулингов. Много о чем должна идти речь, если хотеть нечто знать, чтобы в самом деле нечто делать.

Вот любопытный, к примеру, вопросец: как получается, что в республике Марий Эл, уверенно и обоснованно относимой к депрессивным регионам, всё же нашлось 33 предприятия, попавших в число 1000 по ЭКСИН-рейтингу за 2002 год? И где скрывается объяснение тому, что это именно те 33, а не какие-либо другие. Чьи мозги, чьи деньги, какая организованность прячется за историями успеха? Кстати, как получается, что нужен целый год, чтобы подготовить справочник под эгидой РСПП и других солидных учреждений, так что до заинтересованного читателя этот документ с данными за 2002 год доходит к концу апреля 2004 года? И как выходит, что заветная тысяча включила предприятия промышленности и связи, но в нее не попали ни строительные фирмы[1], ни торговые сети, ни услуги — что это: дань старой традиции деления экономической жизни на группы "А" и "В"?

Не знаю ответа на эти вопросы, к которым несложно приплюсовать много чего. Твердо знаю, что речения о развитии, удвоении, битве с бедностью и прочих сюжетах без постижения природы различий между точками А и Б настолько не имеют смысла, что начинают отдавать пошлостью.