Глава
1. МОСКВА — ЛЕНИНГРАД
"Большая деревня" и "Умышленный
город"
Наверное, каждому приходилось слышать полушутливый спор
о том, какому из двух главных городов нашей страны отдать предпочтение — Москве
или Ленинграду. Конечно, едва ли стоит всерьёзбирать аргументы, которые обычно
приводят спорщики, да и сами они прекрасно понимают, что однозначного решения
такой спор иметь не может. Москва — древняя столица Русской земли, символ истории
и национальной гордости русского и всего советского народа. Ленинград — уникальный
по истории своего возникновения памятник градостроительного искусства, колыбель
Великой Октябрьской социалистической революции. Невозможно представить себе историю,
сегодняшний день и будущее нашей страны без двух столиц, тесно связанных и взаимно
дополняющих друг друга. Но, может быть, именно по этой причине их постоянный
диалог, приобретающий порой характер соперничества, невольное сопоставление одного
города с другим стало давней традицией русской культуры. Давайте прислушаемся
к их диалогу. Он поможет прочувствовать особенности каждого из двух великих городов
и на конкретных примерах понять природу города, как явления культуры и архитектуры.
Для этого придётся обратиться к истокам московско-петербургского “противостояния”. С
первых дней своего возникновения город Петра — Петербург — стал вызовом всему,
что до него существовало — самой природе, у которой он должен был отвоевывать
право на жизнь, да и вообще возможностям человека. Но прежде всего это был вызов
традиционному представлению о городе с многовековой историей, который растет и
развивается очень постепенно, медленно, с оглядкой на прошлое. Новая столица была
разительно непохожа на старую, что стало отправной точкой для возникновения совершенно
особой петербургской темы в русской художественной литературе. Родоначальником
“петербургского мифа” стал великий Пушкин. В “Медном всаднике” он наметил главную
линию: Петербург — великое творение человеческого разума и воли, но в то же время
— искусственно созданный “имперский” город, подавляющий и унижающий человеческую
личность. Сама природа противится этому порождению железной воли коронованного
градостроителя, постоянно подвергая город тяжким испытаниям стихийных бедствий.  Развивая пушкинскую тему,
Гоголь рисует полуфантастическую картину призрачного города-декорации для не менее
обманчивой, ненастоящей жизни столичного Петербурга: “Он лжет во всякое время,
этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет
на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в
гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях
и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем
виде”.
Следующий шаг делает Достоевский. Он назвал Петербург самым абстрактным
и самым “умышленным” городом в мире. Сказочное архитектурное видение скрывает
нищету и унижение маленького человека: “Ночь ложилась над городом, и вся необъятная,
вспухшая от замерзшего снега поляна Невы с последним отблеском солнца осыпалась
бесконечными мириадами искр иглистого инея. Становился мороз в двадцать градусов...
Мерзлый пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от
малейшего колебания звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных
подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь
в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался
в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его... со
всеми жилищами их... в этот сумеречный час походит на фантастическую волшебную
грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему
небу”. Отметим для себя — великие художники слова, авторы наиболее глубоких,
анатомически точных литературных портретов Петербурга, пишут не просто об архитектуре.
Она неотделима для них от общего состояния того, что сегодня мы назвали бы средой
— призрачного света, дрожащего туманного воздуха, растворяющего тени, пустынного
простора реки, карнавальной суеты проспекта и т.п. Одним словом, образ города
складывается из всей суммы особенностей места, создающих необходимый контекст
для восприятия архитектуры. Впрочем, сама архитектура играет здесь очень
важную, если не определяющую роль. Именно регулярная решётка петербургских проспектов
и линий становится самым емким символом мифического и бездушного порядка, бюрократической
государственной машины, утверждающей повсеместно насилие и произвол царской власти.
Уже на самом пороге грядущей социальной революции известный писатель и поэт-символист
Андрей Белый в своем романе “Петербург” доводит образ города-решётки, подчиняющего
себе все и вся, до пределов художественной выразительности, придавая ему характер
своеобразного космического гротеска: “Есть бесконечность в бесконечности бегущих
проспектов с бесконечностью в бесконечность бегущих пересекающихся теней. Весь
Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень”. Запомним слова
о бесконечности проспектов — скоро они нам пригодятся. Следует извиниться
перед читателем за обилие цитат в самом начале книги. Но автор делает это с умыслом
— они не только сами по себе удивительно точны и достоверны, как свидетельства
очевидцев, но и демонстрируют огромное общекультурное значение, которое имеет
город в жизни человеческого общества, и, в частности, Москва и Петербург — в развитии
отечественной культуры. Кто только из наших писателей, поэтов, публицистов не
уплатил дань столь волнующей теме. И вот что интересно, всякий раз описание Петербурга
в русской литературе — в явной форме или молчаливо, так сказать, “за кадром”,
— апеллирует к другому городу — Москве. Словно каждый из этих городов не может
быть понят и прочувствован до конца в отрыве от своего вечного антипода.  Читаем Гоголя: “Москва — старая домоседка, печет блины, глядит
издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете;
Петербург — разбитной малый, никогда не сидит дома, всегда одет и похаживает на
кордоне, охорашиваясь перед Европой... Петербург весь шевелится, от погребов до
чердаков... и во всю ночь то один глаз его светится, то другой; Москва ночью вся
спит и на другой день, поклонившись на все четыре стороны, выезжает с калачами
на рынок. Москва женского рода, Петербург мужского. Москва всегда едет завернувшись
в медвежью шубу, и большей частью на обед; Петербург, в байковом сюртуке, заложив
обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу или в должность”.
Ещё резче
говорит о том же Герцен: “Петербург — ходячая монета, без которой обойтись нельзя;
Москва — редкая, положим, замечательная для охотника-нумизмата, но не имеющая
хода... Оригинального, самобытного в Петербурге нет ничего, не так как в Москве,
где все оригинально — от нелепой архитектуры Василия Блаженного до вкуса калачей.
Петербург — воплощение общего, отвлеченного понятия столичного города; Петербург
тем и отличается от всех городов европейских, что он на все похож; Москва — тем,
что она вовсе не похожа ни на какой европейский город, а есть гигантское развитие
русского богатого села”.
Простим классикам явные полемические перегибы — и про “ходячую
монету”, и про “нелепую” архитектуру Василия Блаженного. Сделаем
скидку на время — многое в ставших привычными сопоставлениях идёт
от того, что Петербург является главной резиденцией царского двора,
отодвинув Москву на заштатное второе место. Примем к сведению
мудрые примиряющие спор слова Белинского: “Петербург
и Москва — две стороны, или, лучше сказать, две односторонности,
которые могут со временем образовать своим слиянием прекрасное
и гармоническое целое, привив друг другу то, что в них есть лучшего”.
И всё же нельзя недооценивать очевидное несходство Москвы и Петербурга
в глазах современников. Разве не удивительно, что два главных
города страны, имевшие тогда приблизительно одинаковые размеры
и расположенные на небольшом по российским масштабам расстоянии,
вызывают столь противоречивые оценки? Да и вправе ли мы говорить
о различиях исключительно в прошедшем времени? Конечно, изменилась
их трактовка, как изменилось и положение самих городов, кое-что
сгладилось и отошло на второй план, но несходство двух столиц
по-прежнему налицо и — мы с этого начали — по-прежнему никого
не оставляет равнодушным.
В чем
же всё-таки глубинная природа извечного различия, если отвлечься от ушедших в
небытие призрачных отблесков светской жизни столичного Петербурга и убаюкивающей
дремоты провинциальной Москвы? В чем состоит архитектурный секрет, дающий ключ
к пониманию того, что можно было бы назвать “душой” города? И уж коль скоро мы
ведем своё градостроительное расследование, опираясь на литературные источники,
послушаем, что пишет по этому поводу замечательный советский писатель Юрий Тынянов
в своем романе “Кюхля”: “Петербург никогда не боялся густоты. Москва росла по
домам, которые естественно сцеплялись друг с другом, обрастали домишками, и так
возникали московские улицы. Московские площади не всегда можно отличить от улиц,
с которыми они разнятся только шириною, а не духом пространства; также и небольшие
кривые московские речки под стать улицам. Основная единица Москвы — дом, поэтому
в Москве много тупиков и переулков. В Петербурге совсем нет тупиков, а каждый
переулок стремится быть проспектом... Улицы в Петербурге образованы ранее домов,
и дома только восполнили их линии. Площади же образованы ранее улиц. Поэтому они
совершенно самостоятельны, независимы от домов и улиц, их образующих. Единица
Петербурга — площадь”.  Тынянов не только точен исторически —
Петербург всегда заполнял застройкой линии ранее предначертанного плана, Москва
же, напротив, стремилась согласовать свои планы с изначально сложившейся планировкой
и застройкой. Но главное даже не в том — Тынянов удивительно проницательно указывает
суть архитектурно-пространственного различия между двумя городами. Геометрическая
заданность регулярных улиц и площадей превращает сами здания в своего рода вспомогательный
материал для строительства гигантской архитектурной декорации Петербурга. В то
же время естественный характер сложения московского плана, очень точно “подогнанного”
к холмистому рельефу местности, отводит главную роль ключевым зданиям-доминантам,
которые полностью подчиняют себе целые участки городского пространства.
Конечно,
за долгие годы своего параллельного развития Москва и Петербург многому научились
друг у друга. Современный Ленинград вышел далеко за рамки своего первоначального
регулярного плана, а старое ядро Москвы вписывается в новую геометрию роста многомиллионной
агломерации. И всё-таки каждый из городов во многом сохраняет традиционный для
себя характер общего пространственного построения. Неудивительно: геометрическая
регулярность и естественная органичность плана, прямолинейные перспективы разбегающихся
пространственных коридоров и живописные нагромождения домов — не только старый
спор Петербурга и Москвы. Это два начала, драматический конфликт которых пронизывает
всю историю градостроительства, и ни одно из них не может взять окончательный
верх над другим. Потому что каждый город несет в себе неизбежный компромисс между
волей градостроителя и объективными, не зависящими от его воли условиями, в которых
происходит его развитие. Именно по этой причине стоит более пристально всмотреться
в то, как в постоянном противоборстве этих факторов шло становление и развитие
двух главных городов нашей страны. |
