Лекция
№7. Биржа и склад24.02.2000 Глазычев В.Л.:
Главный сюжет наших встреч в течение двух семестров
- рассмотрение двух, тесно переплетенных тем. Одна из них связана с тем, что условно
называется креативным или творческим мышлением, которое вплетено в обыденную профессиональную
деятельностную жизнь двумя несхожими способами. Есть вещи — проектируемые, сознательно
выстраиваемые через образы цели и способы достижения этой цели. Но огромную роль
в истории деятельности, и в том, что уже на сегодня свернулось в инстинкт деятельности
(он в словах часто запечатлен, ведь мы же используем слова “проект” или “парадигма”,
забывая о собственной их предыстории; произнесение слов никогда не бывает невинным
занятием) играют непроектные формы возникновения нового. Непроектные — значит
неподконтрольным образом слепляемые в опыте, но как только опыт осмыслен, поддается
воспроизведению, он непременно поступает в машину проектного сознания. Вторая
тема завязана на компонент, очень часто недооцениваемый, чаще вообще игнорируемый
в ходе сугубо абстрактного рассмотрения экономических или управленческих проблем.
Наша задача — постоянно восстанавливать в правах аспект пространственности,
предметности мира, в котором работают и проектные и непроектные технологии. Если
в предыдущий раз мы обсуждали становление
и развитие таких специфических форм человеческой активности как бульвар и театр,
и уже было обозначено, что театр непременно является мощнейшей частью любого публичного
действа, предполагающего смотряще-слушающую аудиторию, ориентированную на кого-то
говорящего. Вот и наша аудитория — в известном смысле тоже театр.
Сегодня я хочу обратить Ваше внимание на два сюжета : один
связан с формированием биржи,
а второй с историей складов.
Биржа имеет свою большую литературу, биржа постоянно функционирует
в кинотеатре, любой американский фильм, в котором происходит
какие то интриги, связанные с деньгами, непременно включает
действие в зале биржи. Это настолько привычно, что кажется
совершенно естественным. Склад, в этом отношении, не менее
популярен: современный кинематограф обожает полупустые или
пустые склады как место совершения самых зловещих убийств.
Склад и гараж, а гараж ведь тоже склад временного хранения
автомобилей.
[Биржа]
Глазычев
В.Л.:Биржа чрезвычайно любопытна по ряду позиций. Кто помнит первую
биржу? Когда возникла первая биржа? Из зала: — Начало
16-го века. Глазычев В.Л.: Ну, почти точно. Старая
биржа Антверпена функционирует с 1469 г. Новая была построена к 1531 году. Важны
те элементы, из которых складывался совершенно новый институт. Это классическая
форма непроектируемого института — не было персонажа, которому можно приписать
авторство биржи, в отличие, к примеру, от изобретателя бумажных субститутов золота
- ассигнаций. Биржа — результат некоторого корпоративного усилия, сложившийся
из множества как бы случайных обстоятельств. Нынешний Антверпен — тихий
туристический город, в двух остановках электрички от Брюсселя, и в нем чрезвычайно
трудно опознать своего рода Швейцарию 16-го века. Тем не менее, именно Антверпен
оказался привилегированной точкой пересечения финансово-товарных потоков, которые
связывали тогдашнюю Северную Европу с Югом. Известно, что контакт Севера и Юга
обусловил вообще становление финансовых институтов. Юг — специи, в первую очередь,
без которых совершенно не могло обходиться хозяйство (без перца существовать было
невозможно, складировать продукты без него было нельзя). Что мог давать Север
в обмен на перец и прочие пряности? Только один товар, бывший на Юге дефицитным,
- серебро. На серебре зиждилась вся финансовая мощь Европы в её контакте с Югом,
а, значит, кто контролировал серебряные потоки, тот фактически контролировал и
внешнюю торговлю. Выработка единого серебряного эквивалента, связавшая
внешнюю торговлю пряностями и внутреннюю — солью, была, разумеется, непростым
процессом, но этот процесс дал долговременный эффект. На Антверпенский порт замкнул
свои операции знаменитый банкирский дом Фуггеров — тот самый банковский спекулятивно-политический
институт, который на многие века стал образцом опасности политических авантюр
коммерсантов. Банк Фуггеров обанкротился на инвестировании в ненадёжных имперские
предприятия. Но прежде чем это произошло, именно серебро, которое контролировали
Фуггеры, приходило в Антверпен. Туда же приходили через португальцев пряности.
Почему, собственно возникает такой занятный институт, как совершенно вычлененное,
обособленное от города пространство биржи? Сразу, как первая биржа была построена,
она была построена как бурс-плац (бурс — сумка с деньгами). Бурс-плац — денежный
рынок. В Антверпене впервые денежный рынок оказался замкнутой площадью, площадью
внутри здания. Пространственная модель была готова, её не надо было проектировать.
Это — старый, добрый монастырский двор, принципиально изолированный от грешного,
внешнего мира, что в монастыре совершенно понятно. Как иначе обособить мир полагаемой
святости от мира внешнего? Именно форму клуатра (замкнутого монастырского двора)
примеривает на себя первая биржа. Что за этим стоит? Видимо, прежде всего, — социальное
обособление той значимой группы, которую потом стали называть буржуазией. В
Италии этого не происходило. Итальянцев устраивал обмен в лоджиях на центральной
площади. Конечно же, вполне определённую роль сыграл климат, но климатом все не
объяснишь, ведь в Болонье или Милане зимой также достаточно холодно. Дело в другом.
Пока банк был не отчленен от валютно-обменных операций с монетами, уличная торговля
деньгами устраивала всех. Уже в Ломбардии наряду с деньгами, начинают обращаться
ценные бумаги, а работа с бумагой натуральным образом тяготеет к укрытию в интерьер,
в контору. И всё же, для того, чтобы система выстроилась как институт,
необходима концентрация потоков чего-то жизненно важного, без чего институт города
просто существовать не может. Да, я сказал, что биржа возникает на пересечении
потоков серебра и пряностей, но основой для неё стала товарная биржа — хлебная
в первую очередь. При тогдашней низкой урожайности от подвоза хлеба в буквальном
смысле слова зависело выживание такого мощного искусственного института, как город.
Венецианская феодальная структура власти вывела операции с хлебом за рамки рынка,
оставив их за государственной бюрократией. Антверпен пошел другим путем, и именно
на его хлебной бирже был выработан первый тип чрезвычайно важного абстрагирования.
Обычная рыночная торговля универсальна: товар явлен, как он есть, и единственным
контрольным институтом является учреждение городских весов. Хлебная биржа Амстердама
порождает первый тип абстрагирования — торговлю по образцу. Чрезвычайно
существенная деталь. Прототипом антверпенской биржи становится закрытый со всех
сторон двор, вокруг которого выстроились хлебные лари, в которых покупателю предлагался
образец зерна. Для людей, которые тогда занимались хлеботорговлей, существовали
сотни тонкостей — размер зерна, его цвет, его влажность, определяемая на ощупь
и пр., но главное здесь — представление на бирже образца товара. Вместо целого
выступает некая его часть, хотя ещё очень предметная — вот оно зерно, в этом мешочке
- взвесить, почувствовать на вкус, цвет, зуб как угодно. Именно этот прототип
выводит вторую, чрезвычайно важную функцию биржевого пространства. Привычка к
тому, что на бирже ещё и торгуют, а не только совершают сделки, приводит к тому,
что первая биржа возникает и как своего рода универсальный магазин, удовлетворяющий,
естественно, спрос на предметы роскоши, выводимые тем самым с рынка. В
Антверпене над корпусами, окружающими зал — площадь, надстраивают ещё два яруса
магазинов, немедленно, тем самым, втягивая биржу, как место операций, в жизнь
города, превращая её в предмет видения, восприятия, рассматривания, оценки. Момент
театрализации заложен уже с введением второй, торговой функции, теоретически там
не обязательной. Третья чрезвычайно важная вещь. Торговля морем была основой
всех внешнеторговых операций и значительной части внутренних. Казалось бы, в нестабильной
Европе сухопутные перевозки достаточно рискованны, но всякий корабль — это мощная
концентрация товара, так что не удивительно, что — непроектным образом — возникает
идея страхования грузов. Страховка становится товаром. В эпоху парусного флота,
неточных лоций, больших расстояний и большого времени, уходящего на рейсы, — весьма
рисковое занятие. Происходит очень важное культурное событие. Ведь европейская
культура унаследовала от исходного христианства очень важную черту: время — Божеское,
время не может быть товаром. Такова христианская догматика, такова (ещё жёстче)
и догматика Ислама. Ростовщичество — достаточно долго есть жесточайший грех. Страхование
грузов, страхование внешнеторговых операций сыграло очень существенную роль, как
схема обхода этой нормы. Это ведь не дача денег в рост, а всего лишь — цена операционного
торгового риска, предполагающая кредитование. Был найден классический
способ обхода догматических препятствий, что сыграло гигантскую психологическую
роль в растормаживании бизнеса. Ведь это очень серьёзно. Запрет на кредит с учетом
“интереса” в течение трёх столетий, вплоть до конца 14-го века, обходили тем,
что развитие капитализма было по сути отдано в руки иудеев, что существенно замедляло
рост бизнес-ориентированного сознания в христианской среде. Подавлялось
и производство, так как инфляция была реальностью, но отсутствие кредитной схемы
ее как бы не замечало, в силу чего долговременные операции оказывались убыточными.
Это обстоятельство привлекало мало внимания историков экономики, а жаль. Чрезвычайно
существенная связка культурной нормы, ценностного стереотипа, впервые оказалась
обойдена и замаскирована: допустимая цена риска растворила в себе и цену денежного
кредита. С 1543 г. эдиктом императора Карла V займы под проценты были окончательно
легитимизированы. Биржа становится главным местом в городе. Её двор становится
местом, в котором фигурирует качественно новый товар — информация: о кораблекрушениях
и пиратских захватах кораблей, о войнах, смертях и свадьбах властителей. На бирже
ежедневно вывешивался список ожидаемых в порту кораблей. В этом театре разыгрывался
наиболее волнующий спектакль. Игра на риске образует второй слой абстрагирования:
игра на чужой игре. Доспортивный тотализатор. Не случайно доска для вывешивания
списка кораблей занимает центральную позицию в комплексе первой биржи. Этого
мало. Такое происходило и в Генуе, и в Венеции, и в других итальянских городах,
и в Лондоне, который был ещё бедноват, но свою биржу строил по образцу антверпенской.
Настоящий же рывок происходит в Амстердаме, новая биржа которого распахнула двери
в 1613 г. Здесь наращивание операционного массива деятельности в компактном, до
предела сконцентрированном пространстве вводят ещё одну чрезвычайно важную вещь.
Наряду со страховыми полисами, начинается обращение третьего типа высокой абстракции
— векселя. Речь уже не о простой долговой расписке, уничтожаемой после оплаты.
Это уже вексель, поступающий в обращение как товар. Если ломбардские банки
использовали векселя прежде всего как аккредитивы, освобождавшие от необходимости
возить с собой крупные суммы наличных денег, то на Амстердамской бирже векселя
поступают в свободное обращение. Их продают, их покупают. Они котируются. Как
далеко это от торговли хлебом по образцам, но ведь спираль развития абстрагирования
взвинтилась вверх на три витка за какие-то тридцать лет! Котировка векселей в
16-ом веке — чрезвычайно любопытная процедура. Как Вы можете представить такую
процедуру? Вексель, выданный неаполитанским купцом под товар, который придёт в
Антверпен с Молуккских островов. Но если обращение персональных векселей
торговцев или торговых домов становится нормой, то оставалось сделать ещё один
ключевой шаг: введение городских облигаций. Город как социальный институт с
начала 17-го века начинает играть на рынке. Выступает совершенно новым агентом,
от чего оставался один только шаг до формирования биржевого банка. Виссель банк
возникает в 1609 г., ещё при Старой бирже, лишь затем перемещаясь в подвалы Ратуши
неподалеку. Как могла осуществляться котировка? Через репутацию. Риск был
достаточно велик даже при старой репутации успешных фамилий. Где же определяются
эти репутации? Здесь же — в этом же дворике Биржи. На этом же пятнышке городской
земли, где внимательные наблюдатели считывают все: выражение глаз, опущенные или
поднятые кончики губ, манера держатся, которая выдает подлинное поведение. Предельное
сгущение не только операций, но и эмоций — вот, что определяло весомость городского
финансового центра, где теперь билось сердце города. Сгущенность активности,
сгущенность информации, когда “все всех знают”, формирует одно из оснований устойчивости
обращения векселей, бондов, страховых полисов. Более того, город вырабатывал дополнительную
схему страховки. Каким образом? И Антверпен, и Амстердам были международными городами.
Следовательно, одним из их структурных элементов были землячества, несшие перед
городом корпоративную ответственность. Конечно, в отличие от российской модели,
когда город, до реформ 1861 года отвечал за имущество проворовавшегося или проигравшегося
купца, здесь не было такой прямой ответственности. Однако существовала чрезвычайно
мощная система неформальных санкций. Как город демонстрирует наличие
в нем корпораций, в том числе и землячеств? Через процессии. Кто возглавит процессию?
Кто в ней второй, кто пятый, кто семнадцатый. Вот схема, которой город пользовался
для санкционирования, для фиксации своеобразной котировки землячеств, а тем самым,
косвенно, — ответственности персонажа, который в него входил. Такая своеобразная
котировка фиксировалась и в публичном строительстве. Символика предметной
формы — фасад городской ратуши, главного городского здания в Амстердаме ровно
на семь футов длиннее, чем в Антверпене. Постоянные символы такого рода считывались
так же, как цифры и тексты. Фасад ратуши — сообщение. Более того, строя свою
ратушу, Амстердам перестарался — она слишком велика. Но она знаковая, она фиксировала
утверждение о перемещении центра мира в Амстердам. В Амстердаме непроектным
образом осуществили чрезвычайно интересную инновацию. Виссель Банк выстраивает
впервые земельно-банковские отношения, опиравшиеся на точную информационную базу
земельного кадастра. Биржа в Амстердаме начинает оперировать закладными, как и
векселями. Ещё раз обратим внимание на то, что воспроизведение Антверпенской
биржи — чисто проектная акция, строительство Амстердамской ратуши крупнее, чем
в Антверпене, — чисто проектная акция, предпринятая узкой верхушкой амстердамской
деловой аристократии, как задача, подлежащая решению. Развитие операций по закладным
— непроектное творчество, но воспроизведение схемы документооборота другими биржами
осуществлялось осознанно-проектным образом. В том же пространстве, где
только что оперировали только векселями и страховыми полисами, начинают обращаться
закладные земельных владений. Причем англичане, которые ревностно следили за успехами
голландцев и стремились выстроить свою бизнес-программу, чрезвычайно тщательно
описывают эту схему работы. Стоит процитировать такого путешественника-разведчика
17-го века: “Вот я — голландец, и имею 100 фунтов годовых в провинции Вест Фризия,
у Гронингена, и я направляюсь в Амстердамский банк и представляю бумаги на землю
и её арендные отношения.. И я хочу, чтобы они одолжили мне 4000 фунтов под заклад
моей земли. Ответом будет следующее: мы пошлем Ваше предложение почтой в Гронинген,
и с приходом почты обратно дадим ответ. Контора в Гронингене отвечает, подтверждая
мои права, и они предлагают мне деньги. Я отказываюсь, говоря, что передумал,
и мне нужен кредит, а так как один из моих сыновей в Венеции, другой в Гамбурге,
третий в Данциге, четвёртый в Норнберге, где есть банки, я хочу 4 поручения на
1000 фунтов каждое, чтобы их вместе с моими письмами переслали сыновьям. И это
делается незамедлительно”. Возникла модель абсолютной эффективности. Фактически,
здесь, в Амстердаме, утверждается, что главным инструментом для высокой котировки
города как супер-корпорации становится прежде всего абсолютная надёжность и темп
проведения операций, вне зависимости от того, что является предметом операции
- земельная сделка, товарная сделка или что-нибудь ещё . Плотное пространство биржи,
банка и ратуши начинает вбирать в себя, тем самым, огромный объем бумажной работы
в стандартной уже итальянской двойной бухгалтерии. И здесь происходит очень
важная вещь. Если раньше биржа наследовала хлебной бирже в том, что вместила в
себе череду лавок с кружевами или восточными раритетами, то с середины 17-го века
они начинают вытесняться конторами. Абстрактное выдавливает предметно-конкретное. Контора,
в которой происходит хранение, переписывание книг, а те сами по себе становятся
высшей ценностью, становится главным. От этого остается один крошечный
шаг. Его немедленно делают. Что возникает в Амстердаме, как первая глобальная
коммерческая сеть, кто помнит? Ост-индская компания. Компания возникла
в 1602 г. и чрезвычайно быстро превратилась в крупнейшего налогоплательщика города.
Это ведь уже не просто компания, не товарищество на доверии, каких было уже множество.
Это — полномерное акционерное общество. Над абстракцией “вексель” поднимается ещё одна абстракция — акция (share). Значение этого просто невозможно переоценить. Строго
говоря, в течение каких-то пятидесяти лет происходит частью продуманно-проектно,
а частью — как серия мелких технических инноваций, формирование по сути дела всех
основных инструментов и механизмов, которыми мы пользуемся по сей день. Эта мгновенная
процедура происходит именно там. Обратите внимание, в большинстве книг по истории
цивилизации этому уделено куда меньше значения, чем тонкостям описания мельчайших
оттенков флорентийской жизни при Медичи. Такова историческая аберрация сознания.
Единожды утвердив ценностную иерархию, историки 19-го века задали шаблон, по которому
в значительной степени продолжают отстраивать все новые версии истории. Вы всегда
будете читать про итальянский Ренессанс, где непременно упоминаются итальянские
банкиры. Кое где, в хороших книгах будет сказано про двойную бухгалтерию, кое-где
- о ломбардских банкирах сломавших церковный запрет, ставших реально брать деньги
“за время”. Вы можете много прочесть о Реформации и войнах, но полвека гонки Амстердама
с Антверпеном можно отыскать уже только в специальных монографиях. К концу
17-го века, амстердамский банк хранил в подвалах 16 млн. флоринов — крупнейшая
аккумуляция денег в тогдашнем мире вообще. Кстати Петр I, направляясь с великим
посольством, где берет деньги? В амстердамском банке по векселю, выданному московским
представителем этого банка под залог сокровищ Оружейной палаты. Под реальные ценности,
которые можно было продемонстрировать, оценить, описать — однако в действительности
средства приходилось возвращать не деньгами и не ценностями короны, а сугубо феодальным
образом — привилегиями. Итак, двойное пространство. В абстрактном
пространстве фигурируют цифры, фундаментом которым служат реальные золотые монеты,
уложенные в подвалы банка. В предметности — дворик, вот вокруг дворика лоджии,
вот над ними лавки и конторы, причём конторы потихонечку выдавливают лавки. Вот
символизация, символическое предъявление могущества биржи, ратуши, банка. Недаром
на фасаде ратуши — Атлас, держащий земной шар, и аллегорические изображения всех
народов и рас, которые устремляются к нему. Центр мира обозначен. С одной
стороны — предельная предметная конкретность. Не слишком большое помещение, ежедневно
наполняемое вполне конкретными, опознаваемыми персонажами, одновременно являющиеся
зрелищем для множества персонажей, одни из которых будут или были клиентами, другие,
может быть, и не будут никогда, но зато служат агентами распространения PR-информации.
Это непременно — ещё и театр. Театральная публика нуждается в фойе. Совершенно
непроектным образом городское пространство, примыкающее к бирже, превращается
в “фойе” с кофейнями, где читают газеты. Естественно, что первая газета издается
на амстердамской бирже. Здесь возникает ежедневный носитель деловой информации,
но ведь деловая информация всегда нуждается в “упаковке”, обрастая информацией
политической и культурной. Стоит ли в связи с этим удивляться тому, что “фойе”
биржи в Амстердаме становится крупнейшим в Европе центром свободного книгопечатания
и книготорговли! И вновь, сначала сугубо непроектным образом — как удовлетворение
отдельных заказов — возникает мощная индустрия, впоследствии сознательно специализировавшаяся
на обслуживании всей Европы, печатавшая книги, запрещенные во Франции или в Австрии.
Если поначалу Ост-Индская компания, первые годы выплачивавшая в дивидендах
25-30% годовых, — это только деятельность и её техническое обеспечение (корабли,
верфи, арсеналы, склады), то достаточно быстро штаб-квартира компании строит себе
здание, масштаб которого конкурировал с городской ратушей. Деятельность тяготеет
к символическому представлению вовне, тогда как символическое представление работает
на имидж “вечного” финансового института. И немедленно почти — программная,
сугубо проектная инновация. Амстердамский банк, кредитующий Ост-Индскую
компанию, снижает кредитную ставку, доводя её до 3 — 4 % в год, что немедленно
определило его первенство в конкуренции с итальянскими банками, работавшими на
более высокой ставке, там же в Амстердаме. Амстердамский банк снижает процент,
но оказывается не в убытке, а в прибыли. За счёт чего? Банк становится казнохранилищем
почти всех монархов Европы. Более надёжного места при сложности престолонаследия,
реформации, войн и всего прочего не обнаруживается. Что оставалось делать
Лондону? При развитии собственной биржевой и банковской деятельности ориентироваться
исходно на низкую ставку, что обеспечило бурное развитие английской текстильной
промышленности и металлургии.
[Склад]
Второй
сюжет нашего разговора привлекал к себе внимание значительно меньше, чем биржа.
Я говорю о складе, о складировании, о системе, без которой даже воспроизводящее
производство невозможно, не говоря о расширяющемся. Если не принимать во внимание
примитивную яму или ларь, в этом сюжете непроектных форм не обнаружить. Как
только возникает задача крупномасштабного, охраняемого хранения, начинается проектирование
системы складов. Любопытно, что наиболее древний из дошедших до нашего
времени проектов (греки называли проект “парадигмой”) — это как раз проект склада.
Это арсенал в афинском порту Пирее, описание которого оставлено его автором, Филоном.
И всё же, пока мы имеем дело с небольшими, в значительной степени самодостаточными,
городскими сообществами, проблема разрешалась в системе небольших складов. Мы
уже говорили ранее о Венеции, которая целиком зависела от привозного хлеба. Естественно,
что именно Венеция, с её системой государственного снабжения хлебом, создаёт систему
зернового элеватора, мало чем отличающегося от современных. Это именно система,
предполагавшая равно эффективную загрузку, хранение и выгрузку. Когда земли мало,
да и та увлажнена, можно делать только одну вещь — поднимать склад вверх, делать
его многоэтажным, многоярусным. Первые многоэтажные здания — склады, серьёзные
многоярусные сооружения. Их проектировали, конечно, наталкиваясь на ошибки, проектировали
на опыте и по образцу. Как Вы думаете, когда речь идёт о хлебном складе, то какой
персонал становился основным? Кошки! Поэтому и в Венеции, и в Антверпене, и в
Амстердаме, и в Лондоне на городском довольстве были отряды городских кошек, внесенные
в книги городских служащих наравне с полицейскими и пожарными. Есть бухгалтерские
записи об их финансировании. Амстердам опять оказывается здесь впереди и обходит
даже Венецию. Что самое страшное связано с зерном? Оно живое. При длительном
хранении может тлеть и самовозгораться. Наряду с выплавкой металла, хранение зерна,
с его проветриванием, было изначально самым сложным из древних технологических
процессов, и соответствующие конструкции изобретались вновь и вновь, начиная по
меньшей мере с индийского Мохенджо-Даро в 15-ом в. до н.э. Амстердам впервые
создаёт комплексы зерновых складов, снабженные системой водяных баков, поднятых
на самый верх конструкции. Полномерная спринклерная система создана уже к середине
16-го века. Городское хозяйство — значит обеспечение жизни города. Город, как
социальный институт, прежде всего был озабочен тем, чтобы хранить неиссякающий,
возобновляемый запас хлеба. Однако, наряду с городскими складами, существуют
торговые. В Амстердаме 17-го века складов почти столько же, сколько капитальных
жилых домов. Амстердам выстроил эти склады на островках в лагунах, в том числе
и на искусственных островах. Вы словно проходили сквозь склад, подходя к городу.
Главным символическим выражением мощи становится склад. На панорамах городов,
начиная с конца 16-го века главное, что вы видите — это складские здания. Они
начинают перевешивать даже соборы. А раз склады, — значит подъёмные краны. Подъемный
кран — главный герой урбанизации 17-го столетия. Он, конечно, не такой,
как сегодня. Кто видел картинки, — знает. Это закрытые деревянные короба, внутри
которых размещалось “беличье” колесо, приводимое в действие ножной силой. Кстати,
эти краны были сферой действия весьма привилегированного городского цеха. В
более поздних амстердамских складах возникает уже система лифтов, приводимых в
действие конской тягой. Несложно догадаться, что естественной технологической
средой для рождения лифта была шахта, но вот перенос этого инструмента в систему
склада требовал уже профессионального проектного усилия. Чуть позднее знаком
величия Лондона становится склады у доков и сами доки. Ценностные структуры так
завязаны на экономические механизмы и их переживание, что постоянно дают и обратные
эффекты. Что происходит, если склад ценнее, чем жилой дом? Либо жилой дом становится
гибридом со складом, и в городах Европы сохранилось немало зданий, где гигантский
чердак отмечен консолью балки с блоком на конце для подъёма и спуска тюков. В
Венеции множество дворцов, фасады которых отражаются в воде Большого Канала, характерны
тем, что их первые этажи некогда все как один были складами. Второй вариант —
жилой дом вытесняется складом. Вокруг этого состязания разворачивается чрезвычайно
интересная игра стоимости городской земли. Если до эпохи крупных складов стоимость
городской земли подчинялась феодально-традиционным критериям, то в эпоху биржи
и акционерного общества, склад как финансовый институт вступает в конкуренцию
с городом как корпорацией корпораций и финансовых институтов. Возникает
напряжение между социальным институтом “город”, который старается сбалансировать
интересы участников, и голой коммерческой целесообразностью, которая в том же
Амстердаме или в Лондоне могла привести к выдавливанию жилья из одного квартала
за другим. Правовое регулирование этих отношений, введение принципа правового
зонирования территории, оказывается совершенно необходимым компромиссом между
большой корпорацией — “город” и малой корпорацией — “складское хозяйство”. Кстати,
я вам в прошлый раз задавал вопрос, на который не поступило ответа: что взорвало
гармоническую систему цеховых корпораций? Совершенство цеховой организации
само себя и взорвало. Когда у вас ограниченный рынок потребления, институт “мастер
- подмастерье”, размножаясь, не мог себя не похоронить. Искусственное удержание
высокой цены производства не могло не подтолкнуть капитал к тому, чтобы выйти
за городскую стену, начав формировать конкурирующие производства — в деревне,
где не было диктата цеха. Начинается слом прежнего, “натурального” зонирования.
Те, кого мы называем ремесленниками, по преимуществу теперь, в эпоху биржи, выталкиваются
из городского ядра на периферию города. Центр же заполняют люди, концентрирующиеся
вокруг биржи, банка и институтов городской бюрократии. Из зала:
— А магазины? Глазычев В.Л.: А
вот магазинов ещё просто не существует. Формирование института “магазин” у нас
с вами отдельная тема. Более того, биржа, развивая оптовую торговлю по образцам
и кредитно-вексельные операции, сильно ударила по городским доходам, выведя значительный
объем товарооборота из-под городского налогообложения. Ранее под оборотом понималась
натуральная ситуация: вот городские весы, я привез на них, столько-то кип хлопка,
их взвесили, я заплатил с них такой то объем городской пошлины. Выход в торговлю
по образцам стал замечательным средством ухода от сверхвысокой городской пошлины,
потому что продать вам товар я мог из точки А в точку Б, вовсе не привозя его
для этого в точку С. В “фойе” биржи существуют не магазины, а лавки, тесно
сопряженные с малым производством (книгопечатание, к примеру) и со складом. Провизия
продаётся и покупается на рынках. Для того чтобы возник магазин, нужно было ещё прожить целую эпоху в развитии цивилизации. Эта эпоха наступила, когда
индустриализация, ранее развивавшаяся вне города, пришла в город, — в середине
19-го века. Здесь лучше всего заглянуть в Америку, в Чикаго. Тот самый город,
который в буквальном смысле слова подтянул себя на несколько футов, чтобы вырваться
из заполнявшей его грязи. Ещё до Великого пожара 1873 г. все здания дома (в основном
деревянные) были подняты на домкратах одновременно с подсыпкой улиц. Уже в 70-е
годы 19-го века, после пожара, в результате могучего строительного бума, главными
зданиями Чикаго стали склады. Эти-то склады играли роль универмагов, осуществляя
и розничную торговлю, и они же сформировали мощную систему торговли по почте.
Склад порождает сразу, минуя всю прежнюю систему, схему розничной продажи по образцам,
продажу по почте. Универмагом — американским универмагом, не французским
- становится бывший склад, когда выяснилось, что театральная часть процедуры продажи-покупки
имеет гигантское весовое значение для того, чтобы продавать новые товары, для
того, чтобы реализовывать старые, и торговля по почте, при всех её минусах и плюсах
, не обеспечивает эту важнейшую функцию театрально-зрелищного эмоционального
включения. Именно чикагские многоэтажные склады перестраиваются под многоэтажные
универмаги. Первичность склада тут совершенно очевидна — к 1876 г. знаменитый
склад Мак-Кормик распространял уже каталог, в котором были указаны 3889 позиций.
К 1890 г. магазин “Маршалл Филд” формирует регулярное бесплатное транспортное
сообщение с вокзалом, на который прибывали покупатели пригородными поездами. Игра
вокруг складского хозяйства и сегодня имеет ключевое значение. Вот
система городской парковки — это ведь складирование, временное хранение, ничего
другого, классическая задача на складирование. Рядом с нами, за окном — Мясницкая,
переполненная донельзя, как и все соседние улицы. Главная задача города как супер-корпорации,
- складирование всего четырёхколесного хлама, который стоит по улице. Полицейскими
мерами задача не решается. Не решив эту задачу, сколько бы город не разыгрывал
этюдов с сооружением Третьего кольца, он загоняет себя в тупик, потому что главная
задача парковки как складирования — изъятие экипажей с сечения, по которому они
движутся. Технология этой парковки известна, но Москва пока что почти
совершенно её не использует. Город как корпорация в мировой практике выдвинул
очень любопытное условие перед производством как корпорацией. Оно было сформулировано
достаточно жёстко — уменьшить поток материалов. Все по той же причине — борьба
за канал, за сечение коммуникационного канала. Критерий величины потока и ёмкости
складирования стал основным при решении вопроса о том, впускать в город производство
или вытолкнуть производство за городскую черту. Эта функция, как правило,
недооценена, недоосмыслена. Что такое грузовая станция Каланчевская или Курская
Товарная? Это система складирования товарных поездов, которая сегодня совершенно
неприемлема на занятых ею площадях, как только возникло понятие о стоимости земли.
Склад до сих был мало кому интересен. Тем не менее, если мы начинаем
работать с коммуникационными каналами, начинаем оперировать соединением, соотнесением
реальных экономических и управленческих механизмов, то лишний раз обнаруживаем
завязанность этих вещей на культуру, на её понятия, на ценностные ориентации.
Вот хороший пример. Впервые столкнувшись с американскими универмагами,
наши соотечественники обнаруживают, что найти нужный размер или цвет в сочетании
с желаемым фасоном тряпок чрезвычайно трудно. Обнаруживают, что эта проблема существует
и перед американцами, которым приходится заходить с такой же целью в тот же магазин
с достаточной регулярностью. Это легко объяснимо для центральных универмагов,
в которых практически нет складских помещений. Но ведь та же картина наблюдается
и в огромных шоппинг-центрах в пригородах, где такой проблемы нет. Причина в том,
что стереотип, порожденный отсутствием склада в городе, успел породить культурный
навык регулярного посещения магазина, в процессе которого человек как правило
приобретает нечто, чего у него не было в представлении как цель. Сложилась
игра покупателя с магазином, и теперь обе стороны поддерживают её как именно игру
— как развлечение. Времени у нас мало, а опыт человеческий велик, поэтому
я вынужден сжимать и опускать какие то любопытные куски, но всё-таки я хочу следующий
раз обозначить сюжет технологии распределения
и реализации продуктов. Я хочу попросить Вас подумать для следующего
раза на такую легкую, разминочную тему — “Чем торгует магазин, в отличие от лавки?”
Магазин есть тип коммуникаций. Вот это мне важно. Магазин — это действие,
а не среда, как таковая. На досуге Вы подумайте, выскажете свою точку зрения,
и следующую встречу мы начнём с этого. Из зала: — Была
ли система защиты банков? Глазычев В.Л.: Как сегодня
защищают себя банки, так и тогда защищали. Была развитая система городской полиции,
которая этим преимущественно и занималась. Защита биржи, ратуши, склада — это
была городская функция. И Амстердам в ту пору содержал сорок полицейских именно
как секьюрити. Из зала: — Вы говорили о символизации,
но ведь её можно подделать. Глазычев В.Л.: Чистый
блеф психологически трудно осуществить в обществе, работающем в системе престижа,
тем более в условиях, когда символизация была не столько информационной, сколько
опредмеченной в зданиях, то есть весьма дорогостоящей. Если Вы ставите
некую задачу, значит Вы к ней уже готовы. Лондон в эпоху расцвета Антверпена ещё не был готов к этой задаче. Из зала: — Почему не
делали подземных складов? Глазычев В.Л.: Подземное
строительство требует тяжелой борьбы с грунтовой водой. До изобретения эффективной
гидроизоляции это было почти невозможно делать. Если и делалось, то скорее по
сугубо оборонительным соображениям, как в Мантуе 15-го века, где строитель Успенского
собора в Кремле Аристотель Фьораванти сумел защитить от воды подземный артиллерийский
склад главных ворот города. Обычно же глубже полутора метров входить в землю было
рискованно. Из зала: — Какую технологию парковки Вы имели
в виду? Глазычев В.Л.: Одна из технологий парковки
там, где земля очень дорога, или её мало, или проблема чрезвычайно остра, как
у нас, это использование технологии промышленного лифта, подъёмника. А уж какого,
- дешевого, как “патерностер” (бесконечная цепь на два десятка машин) как в Токио,
или дорогого, как “шведская” схема с автоматическим вилочным установщиком машины
в ячейку, — это вопрос финансовых ресурсов и платежеспособного спроса, и внутренней
дисциплины, но важно одно — не иметь систему компактного многоярусного складирования
современный город не может или он задыхается. Из зала:
— Может ли это решаться ограничением движения? Глазычев В.Л.:
Может, но для этого нужна совершенно другая настройка сознания горожан как корпорации.
Современный Амстердам ухитрился половину себя уничтожить в 50-70е годы. Нужно
было достичь городского консенсуса по блокировке движения в городе. Достигнуто
это либо прямым запретом въезда, либо бонусом на движение в автомобиле, если в
нем более двух человек. Многие города США стали выделять привилегированную полосу
движения для таких “укомплектованных” машин, что привело к коллективному пользованию
автомобилем с разделением расходов на бензин и амортизацию. Берлин также в значительной
степени живет в системе соседской договоренности о совместном использования автомобиля.
Вообразить это в нашем обществе сегодня достаточно трудно. Здесь вопрос
меры корпоративного, коллективистского, если хотите, начала, как императива, который
вступает в противоречие с прямым эгоистическим интересом и его подавляет. Технологий
таких много, но заимствовать эти технологии почти нельзя. Их можно только выращивать.
|
