Лекция №8. Мир услуг
02.03.2000
Глазычев В.Л.: Мы завершаем
очерк предваряющей стадии рассмотрения сюжетов на историческом
материале для того, чтобы уже со следующей недели начать окунаться
в сиюминутные проектно-технологические ситуации, хотя мы всегда
будем зацеплять исторический опыт. Займемся сейчас сюжетами технологии
распределения и технологии временного пребывания. Но прежде
— в прошлый раз я задал один
вопрос. Какие есть суждения по его поводу, ежели есть?
Реплика: Вопрос состоял в следующем: чем торгует
магазин? У меня такие соображения: магазин — ну, помимо того,
что, понятно, он торгует товарами, он торгует тем, что уместней
всего передается английским словом entertainment — развлечение.
И здесь есть несколько аспектов. Во-первых, то, что характерно
больше для наших покупателей, чем для европейцев, это когда приходишь
в большой универмаг, ощущение подобно тому, как приходишь в музей,
то есть просто интересно. Дальше ещё пара аспектов связана с тратой
денег. То есть человек, тратя деньги в универмаге, от самого этого
процесса получает гораздо большее удовольствие, чем при покупке
по почте. То есть трата денег при людях — тоже как аспект развлечения
может рассматриваться. Ещё один момент, связанный с этим, — современный
универмаг предоставляет человеку — покупателю — большую свободу
выбора. Чем больше товаров-заменителей разных марок, разных производителей,
тем больше возможность использовать свободу выбора. Это тоже в
общем можно рассматривать как некое благо, если сравнить, например,
с магазином двадцатилетней давности.
Глазычев В.Л.: Хорошо. Ещё есть?
Вопрос: А сэкономленным временем?
Реплика: Отличался магазин, про который нам рассказывали,
тогда говорили, что его надо отграничить от лавочки, может быть
просто тем, что у него цены были постоянные….
Глазычев В.Л.: Мы получили уже ответы.
Ещё есть… Значит, свободный выбор, разнообразность назвали, да;
предположение о стационарности цен как некотором душевном комфорте
назвали… Да, пожалуйста.
Реплика: Я примерно к такому же выводу пришла,
но не совсем. То есть я сравнила магазин с тем сервисом, который
предоставляет рыночный торговец, лавка и почтовая торговля. Если
мы сравниваем по критерию ассортимента, то получается, что рыночный
торговец предлагает любой товар на любой вкус, но у него, во-первых,
плохая упорядоченность по ценам и видам товаров, то есть соблюдается
какая-то одна категория, например “овощи”. А вот где лук, а где
морковка — это надо искать, это все смешано, особенно если очень
большой рынок, то это сложно: ходишь, выбираешь между разными
морковками, лень возвращаться к той, которая была до этого, но
хорошая. Потом, значит, как правило один товар — один торговец,
это, следовательно, большие затраты именно на хождение по этому
рынку. В лавке — есть весь ассортимент какого-либо ремесленника,
либо один локальный рынок — то есть ну там например деревня, или
просто вот какой-то пункт: например, Высшая
школа экономики. В нашем буфете это скорее как бы ассортимент
такой лавки, то есть минимальный набор товаров, удовлетворяющий
какую-либо потребность на достаточно непритязательном уровне.
И выбор между поставщиками осуществляет не потребитель, скажем,
сыра, а главный закупщик. Магазин —предоставляет для каждого товара
несколько субститутов, то есть там выбор осуществляет покупатель.
И почтовая торговля — они предлагают экзотические такие изысканные
товары, которых нет в ассортименте лавки в достаточно отдаленном
ну как бы районе вот куда где крупный магазин не строят. Если
сравнивать по критерию сервиса — как продает — то можно обозначить
контакт, который происходит между продавцами и покупателями: у
рыночного торговца это случайная встреча, в лавке это скорее соседские
отношения, то есть все знают продавца, и продавец знает лично
своих клиентов. А в магазине формула “клиент — король”, то есть
его стараются обслужить максимально хорошо, но как бы штампованно,
то есть все покупатели одинаковые, к каждому применяется эта схема.
Я знаю — наговорила очень много того, с чем вы не согласны….
Глазычев В.Л.: Нет, я этого не сказал….
Реплика: …Хотя я ещё не подошла к выводу.
Глазычев В.Л.: Shoot, как говорят
в Америке. Каков вывод?
Реплика: Вывод такой, что магазин предоставляет
возможность рационального выбора за минимальное время.
Реплика: Магазин он всё-таки ещё что-то гораздо
более надёжное, чем просто лавочка; он мог часто передаваться по
наследству, например…— значит, он более долговременный, более стационарный.
Поэтому его взаимоотношения с органами государственными, какие были
в то время, — налогообложение, субсидирование — могли бы выстраиваться
по более хорошей схеме за счёт того, что он существовал более долгое
время.
Глазычев В.Л.: Ну так, маленькая
ремарка. До сих пор в Лондоне существует Диккенсовская лавка древностей.
И работает. Было ещё суждение.
Реплика: Нет, я просто хотела заметить насчет
экономии времени. Мне кажется, что если сравнивать магазин и лавку
… Чем выбор больше, тем дольше выбирать, мне кажется как-то вот…
Глазычев В.Л.: Ну хорошо. Можно сразу сказать
как бы: все правы, и не обязательно правы одновременно, именно
потому что сама схема распределения как технология очень важного
социального действа чрезвычайно богата. Никто не назвал одного
очень существенного обстоятельства, которое сегодня пытается поймать…
Когда-то пыталась поймать торговля по почте, сейчас — Интернетом.
Магазин ещё даёт анонимность отношений. За счёт сгущенности.
За счёт того, что он не локализован в малом масштабе. Вот о чём
вы говорили — лавка, которая встроена в локальное социальное сообщество
— конечно, в лавку может зайти любой, дорога ему как правило не
заблокирована. Но принципиально существенно, что это место с огромной
клубной нагрузкой, как сказали бы социологи. Магазин эту клубную
нагрузку снимает, тогда как — совершенно справедливо в начале
было сказано — чрезвычайно мощно проступает фактор entertainment`а,
или развлечения, который является уже не столько нагрузочным,
сколько часто основным замещающим, на который нацепляется все
остальное.
Интересно это размышление в целом, потому что сегодня,
как вы прекрасно знаете, развертывается бурная спекуляция
вокруг игры в торговлю через Интернет, и в частности у нас.
Происходит по-прежнему классический вариант проскальзывания
над дополнительными функциями. Если вы обратитесь к тому,
что раньше именовалось технологией советской торговли, то
вы обнаружите там все. Вы обнаружите: там никогда может
быть и не выполнявшиеся до конца, но в огромном объеме нормы
и правила, относящиеся к товару[1],
тогда как субъектность отношений вокруг распределения товара
игнорировалась по определению, поскольку это была не торговля
на самом деле, а обмен некоторых условных бумажных единиц
на весьма ограниченное число их товарных эквивалентов. Действительная
торговля разворачивалась вне магазина. Давайте немножечко
посмотрим, как эти вещи осмыслялись.
Значит чрезвычайно существенно, что этот древнейший институт,
и поэтому залезать в его прародину бессмысленно, этих прародин
много…
Вопрос: Мы о каком институте говорим? Торговли?
Глазычев В.Л.: Об институте торговли, распределения
через локализованные функции. Чрезвычайно любопытно, как непросто
складывалась отстройка такого места. Ну, история лавочки-то бесконечна.
Никто начала её найти не может, хотя, строго говоря, при желании
можно найти. Вы знаете, что самый древний город мира — Иерихон.
Археологами это доказано уже со всей определённостью — восьмое
тысячелетие до нашей эры, уж куда дальше. Любопытно, что Иерихон
возникает исключительно как охрана магазина. “Магазина”, в котором
гигантская округа, огромный регион осуществлял обмен много чего
разного на один важнейший, ключевой товар. Какой мог быть товар,
кстати? В восьмом, седьмом, шестом тысячелетии до нашей эры? Что
должно было играть роль главного эквивалента?
Вопрос: Может быть, та же пшеница?
Вопрос: Инструменты какие-нибудь?
Вопрос: Может быть, скот?
Глазычев В.Л.: Близко, близко, близко… Обсидиан!
Тот самый камень, вулканическое стекло, из которого делались ножи,
скребки и все остальное. Караванные тропы, стягивавшиеся к Иерихону,
отслежены в этом отношении. Копи, где этот обсидиан добывался,
отслеживаются. “Сесть” на этот путь, сесть на эту точку, сесть
на источник этого универсального продукта и означало взять контроль.
Все остальное к этому прикладывалось. К этому, правда, прикладывались
ещё два остроумных товара, производимых Господом Богом из Мертвого
моря. Это сера и асфальт. Насчет хлеба как-то перебивались на
местах, а вот без ножа и качественного наконечника стрелы — Золинген
тогдашней эпохи, так сказать, — обойтись было решительно невозможно.
Но при этом одна любопытная вещь: да, эта процедура интенсивного
обмена происходила, археологами это доказано абсолютно точно,
а вот места для торга нет. Локализации нет. Площади нет,
не говоря уже так сказать о помещении. В этом укреплении не существовало
вообще площади. Перед нами — прообраз ярмарки, по сути
дела. Сама форма локализации, в которой происходит некоторое
приобретение, некоторого более-менее стандартного набора продуктов
не важно за что, за какой эквивалент, — совсем не простой
вопрос. Потому что гигантская цивилизация, огромная цивилизация
Египта, вообще без этого обходилась. Не было никакой торговли.
И все тут.
Вопрос: А что было?
Глазычев В.Л.: Нормальное государственное
распределение.
Вопрос: При Птолемеях или раньше?
Глазычев В.Л.: Гораздо раньше. Замечательные
надписи Египетских пирамид фиксируют систему продуктовых и прочих
пайков, продуктовых и прочих премий бригадам, осуществлявших там
работу на условиях социалистического соревнования. Самым серьёзным
образом. Просчитано все. Полностью, идеально отработанная машина
функционального распределения, причём заметьте: с минимизацией
затрат совокупного продукта на эту процедуру. Потому что ваша
задача — бухгалтерский учет, да перевозка, перегонка продукта
с места на место и использование обычной машины управления как
машины распределения. Десятник, сотский, ротный командир выступает
в лице распределителя. Что-то безумно знакомое, не правда ли?
Вопрос: А собирать?
Глазычев В.Л.: Соответственно сборка осуществляется
по той же системе прямого вертикального управления. Снизу вверх.
Главным центром оказывается центр бухгалтерского учета и планирования.
Кто Библию
читал, знает, что Иосиф
именно этим и занимался. Эта же схема, великолепно отработанная,
была встречена с полным недоумением европейев в Латинской Америке,
когда конкистадоры столкнулись с блистательно отработанной системой
распределения конгениальной относительно египетской схеме.
Реплика: Скажите, а вот вы не могли бы сказать,
а вот в Китае что было — это же тоже одна из древнейших цивилизаций,
вот как там происходило, раз уж мы заговорили о древнейших цивилизациях?
Просто я хочу сказать о том, что если например такое же наблюдалось
и в Китае, то можно вообще сделать вывод о том, что социализм
первичен, а капитализм вторичен.
Глазычев В.Л.: Этот номер не проходит. Потому
что совершенно одновременно с Египетской моделью существует развернутая
Шумерская модель, изначально нам данная в археологических данных
как модель торговой цивилизации. Там нет и следа от социалистического
типа распределения, существует система стандартизованных мер и
весов, существует денежный — в серебре, правда, в весе, не в монетах,
монет нет; есть сикли (шекель на иврите — прямиком из Вавилонского
пленения) — кусочки серебра — как постоянный стационарный элемент.
В центре всех торговых операций оказываются прихрамовые площади,
являющиеся одновременно тем, что мы назвали бы рыночными, где
осуществляются столь сложные операции, как система закладов в
серебряном эквиваленте такой вещи, как одной из комнат квартиры.
Есть сделки, фиксирующие переуступание собственности на недвижимость,
что в той цивилизации было чрезвычайно облегчено строительным
материалом. Если у вас глиняная с соломой с соломенной сечкой
стена, вы пробиваете дверь, или заделываете дверь, и с минимальными
затратами обеспечиваете передачу недвижимости из рук в руки. Более
того, эта система торгового эквивалента распространяется на все
виды услуг…
Вопрос: Абсолютно?
Глазычев В.Л.: Ну, по крайней мере, даже
на священную проституцию, которая также упорядочена через серебряный
эквивалент.
Итак, обе структуры одновременны. Египетская не следует из шумерской.
Они, если угодно, в абстрактно-теоретическом смысле, конкурирующие,
состязающиеся друг с другом. И вполне естественно, что настоящие
рыночные отношения отрабатываются всегда как внешний обмен. Если
сталкиваются две цивилизационных модели, то у них есть очень небогатый
выбор. Выбор простейший — отъём, ежели есть сила. В
конечном счёте не очень эффективный способ, но всегда казавшийся
эффективным. Вторая схема — так сказать уже двойного эквивалента,
то есть две цивилизационных структуры должны осуществлять обмен
товарами, то есть они должны выработать или третью систему, одна
навязываются свои правила другой. И вот тут-то крайне любопытно,
что уже тогда произошла победа так сказать товарных отношений
над распределительными отношениями, потому что столкновение двух
систем, ни одна из которых не могла друг друга победить в схеме
отъема, отстраивала систему эквивалентного пересчета…
В ходе многих веков сношений шумерская схема побеждает, охватывая
всю гигантскую периферию тогдашнего района, затем её наследовали
хетты, от них лидийцы, от тех — греки. Когда вы говорите о Китае
— дело сложное. Китайцы ведь большие фантазеры, они очень любят
насчитывать гигантское число тысячелетий, на самом деле проверяемая
древность не старее античной, и прежде всего это торговая система.
Она не распределительная. Любопытно это по одной простой причине:
потому что ведь распределительная схема вообще-то никогда не уходит,
она всегда где-то остается в “карманах” структуры, пронизывая
ее.
Реплика: Военная структура, никакой торговли…
Глазычев В.Л.: Это не так однозначно. Мы
же с вами сейчас говорим не о специфическом, а об универсальном.
Да, конечно, есть служебные структуры, в которых иначе, чем распределение
трудно себе представить, однако же и в самое что ни на есть торговое
время у вас всегда присутствует схема распределения в чистом виде
— того, что можно назвать общественным дефицитом — воды в одних
зонах, энергии — в других, доступа к энергии и к воде — в третьих.
Есть, скажем, блистательный пример. Вы прекрасно знаете, что средневековые
города в значительной степени зависели от водяной мельницы. Главный
источник энергии, который уже крутил весь технологический комплекс,
к одиннадцатому веку вполне завершённый. Что оказывается в городе
главной схемой не торговых отношений, а регулятивных отношений,
принимавших правовую форму? Высоты плотин. И их распределение.
Каждый заинтересован поднять уровень своей плотины, увеличить
перепад высот, получить больший объем энергии. На этом страдает
владелец мельницы, расположенный выше по течению, потому что его
перепад уменьшается. Отработка этой процедуры не укладывалась
в категории рынка и в эпоху самых развитых средневеково-рыночных
отношений. Проблема требовала силового, волевого, правового, подкрепленного
насилием института распределения главного дефицитного… — товаром
вы его не назовете. Блага!
То есть, ресурса. Ну, слово ресурс не использовалось, благо и
играло эту роль. Когда-то мы начинали с вами разговор
про колонии, вывод колоний, обмен и торговлю в античном мире,
и мы заметили, что собственно торговля шла не товаром в предметном
его измерении, а товаром в качественном его измерении. Торговля
качеством!
Вкусом, оттенком, будь то оливковое масло, или вино или роспись
на керамике. Три главных товара гигантского рынка, которые обращаются
внутри единой цивилизации. Без этой школы, без понимания того,
что можно торговать качеством, мы никогда бы не перешли к более
нам близким структурам, потому что это свойство было утеряно за
довольно длительный период так называемого варварства. В значительной
степени утеряно. Тогда упадок городов, крушение античной цивилизации
вернуло или заново выработало чисто предметное понимание товара.
Хлеб — просто хлеб, вино — просто вино. И только очень тонкая
— и вот здесь нам очень важно на этом обратить внимание — очень
тонкая прослойка товарной массы, то, что именуется, условно говоря,
предметами роскоши, оказывалась в графе торговли качествами.
Из зала: Оружие?
Глазычев В.Л.: Это могло относиться к оружию,
первоклассному оружию, к инструменту, к тканям, благовониям, ну
и десятку-другому иных вещей. Возникала очень важная структура,
при которой у нас с вами не один инструмент, не один механизм
торговых операций, а два, совершенно не совпадающих один с другим.
Один горизонт обращения, так сказать, как у Пушкина в “Онегине”
— простой продукт. Над уровнем простого, достаточно стандартизованного
продукта — второй горизонт, обособленно от него существующий,
где работа идёт с качествами и свойствами.
Две эти системы структурированы принципиально различным образом
достаточно долгое время. Товар простой достаточно длительное время
обращается почти исключительно в схеме рынка. Локального рынка,
что очень важно. Ограниченный небольшой пространственной структурой
локальный рынок, достаточно разнообразный на самом деле, но обращающийся
внутри себя. Потрясающе подтолкнувший отстройку того, что мы потом
называли цеховой структурой. Не она порождает рынок, а рынок её
порождает, потому что была осознана необходимость стандартизации
товара для того, чтобы можно было совершенно точно надеяться на
то, что вы найдёте то же самое, на том же месте.
Качества перенесены здесь внутрь, они “приклеены” к продукту.
Локализация достаточно ясная, соответственно потребности отстраиваются
от округи. От радиуса резонной доступности. Каков радиус? Каков
вообще нормальный радиус эффективной перевозки при, ну скажем
так, средневековой системе передвижения?
Из зала: Между городом и городом?
Глазычев В.Л.: А им нечем было торговать.
Город и его округа. Технологический радиус. На чем возили? Не
на лошадях же. Лошади дороги.
Реплика: На быках!
Глазычев В.Л.: На быках. Эффективный радиус
бычьего “пробега” — семь-семь с половиной километров. Это отстраивает
систему расчленения. Сетка размещения европейских городов соответствует
локальной округе в этом технологическом радиусе. Диаметр —
пятнадцать километров, вы можете его вычислить и сегодня, она
на месте, сеть расселения она никуда не ушла. Эффективная технология
доставки отстраивает квантованность пространства, потому что этот
радиус определяет потоки в пространстве, отстраивает потребность
в живом пространстве, потому что мы с вами совершенно точно можем
сказать, какова населённость городской округи для того времени.
А как вычислить населённость округи? Не пользуясь статистикой?
Реплика: Сколько прокормить может пахотная площадь
просто..
Глазычев В.Л.: В разных местах у вас прокорм
мог быть по-разному отстроен: разные почвы. Есть простейшая вещь,
благодаря которой не надо ничего вычислять. Есть предметные показатели,
они стоят, они — вся Европа ими покрыта.
Вопрос: В церквях, может быть, или в монастырях?
Глазычев В.Л.: Это соборы. Не церкви, а
соборы. Городской собор имеет ёмкость в расчете на все население
округи. И если в соборе десять тысяч человек помещается, то
вот грубо говоря, это и есть десять тысяч человек этой округи.
Реплика: Вот в России же например нельзя сказать,
что существует такой вот на округу большой собор.
Глазычев В.Л.: Дело в том, что у нас в России
вообще нет городов в этом смысле.
Вопрос: В европейском Вы имеете в виду смысле?
Глазычев В.Л.: Просто не было. Как формы
расселения.
Вопрос: А с чем это связано?
Реплика: С особенностями русской души!
Глазычев В.Л.: Нет, якобы загадочная русская
душа здесь совершенно ни при чем. — С чрезвычайно низкой производительностью.
С нищетой земли. Это наша драма, и никуда от нее не денешься.
По сути дела, здесь просто невозможно было в таком ограниченном
пространстве прокормить такое большое население. А плюс на это
накладывается миллион специфических обстоятельств. Какова логика
российского человека на протяжении истории? — Бегство от чрезмерного
гнета. Податной был человек или какой другой, но всегда было
куда бежать. Я вот приводил здесь замечательный пример: на середину
прошлого — да, уже позапрошлого — на сороковые годы девятнадцатого
века. Это доклады губернаторов по России. Жители разбежались неизвестно
куда, по слухам распахали землю в Херсонской губернии. Это доклад
губернатора, это не лирическая переписка. Поэтому давайте оставим
пока Россию в стороне. Это очень существенный, интересный для
нас и болезненный вопрос, но он не входит в общую модель.
Россия не прошла стадию урбанизации до девятнадцатого столетия.
Слово “город” не должно нас обманывать. Город — это о-го-род.
Это место, где располагается власть, покоряющая окрестное население.
Своё, чужое — это не имеет никакого значения. Власть, выколачивающая
из него подати в той или иной форме. Это место, где располагается
так или иначе понимаемое присутствие, то есть приказчиков, да?
Государственных. Казенное представительство, система учета и всего
прочего. Это место, где потом располагается важнейший источник
пополнения государственной казны — кабак. С запретом винокурения
во всём прочем пространстве. И так далее. Здесь накладываются
совершенно другие механизмы.
Мы говорим сейчас о некоторой модели, ставшей универсальной.
Нравится это или нет, но она стала универсальной. В этой европейской
схеме мы с вами без труда можем, вычислить грубо говоря, учитывая
сменную интенсивность приобретающей способности населения (до
великой эпидемии чумы — меньше, после, в связи с удорожанием труда,
— больше) число мест — торговых мест в таком городе. Оно известно.
То есть мы говорим о среднем городе, что работает на округу и
внутри округи. О городе, который обслуживает её население и, естественно,
эксплуатирует, но эксплуатирует не силой, а уже другими механизмами.
Лавка и является здесь совершенно натуральной формой идеальной
отстройки торговли продукции организованного в цеха производства.
Эта продукция стандартизована — для каждого данного города, недаром
у каждого города свой стандарт. Свой локоть, свой фунт и все остальное,
и нет никаких оснований уступать одно другому.
Реплика: А если существует стандартизация, то обязательно
ведь должен быть обмен, межгородской обмен.
Глазычев В.Л.: Мы пока говорим о схеме
Город — Округа. О стандарте внутри этого сообщества. В нем устанавливается
стандарт, в котором совершенно точно известно, что представляет
собой бочка ёмкостью на десять ведер. Она может быть описана во
всех деталях, и она расписывалась в мельчайших подробностях: изготовление
этой бочки из дерева соответствующей породы, срубленного в известное
время года, с затычкой из дерева другой породы, кто и как делает
обручи — речь идёт о таком стандарте. Он не предполагает соотнесения
с чужим стандартом. В нем нет необходимости совершенно, а когда
эта необходимость всё же возникает, находится замечательный способ
соотнесения — ученические странствия подмастерьев. Более того…
Вопрос: А можно считать лавкой например наши киоски?
Вот лавкой ну как бы в другом немножко смысле…
Глазычев В.Л.: О киосках… А какие наши киоски,
они уже переродились! Не торопитесь…
Реплика: Ну которые везде там стоят и там все
время один и тот же набор товаров.
Глазычев В.Л.: Нелья. Вы же сами говорили,
я вас же продолжаю…
Реплика: Ну я два типа два типа как бы лавок выделила,
один тип лавок — это то, что вот в литературе: местные магазинчики
в маленьких городках или в маленьких деревнях — их все время переводят
как лавки.
Глазычев В.Л.: Вот вечное проклятие перевода!
Вы используете — ну, не вы в данном случае — мы используем чаще
всего слово, выстраиваем параллель между словами, приравнивая
значения слов. Как слово people …
Реплика: Ну, я просто считаю, что
это равнозначное слово…
Глазычев В.Л.: В словаре вы можете найти
“народ”. Что неправильно. Никакого отношения к российскому слову
“народ” английское слово people не имеет. Никакого отношения к
российскому понятию “народ” немецкое das Volk не имеет. Потому
что немецкое das Volk — это племя, это на-род в буквальном
смысле — прародители его на-родили, вот и получился народ.
А английское слово people — это “люди”. Это совершенно другое,
чем слово “народ” в российской литературно-исторической традиции.
Словари все врут по определению, в этом вообще несчастье работы
с гуманитарным материалом. Не то что хотят врать, не могут не
врать.
Ну всё-таки, давайте вернёмся. Я чуть-чуть обозначу некоторую
важную вещь. Лавка в первую очередь отстраивается на чёткой стандартности
товара, который некто из деревни, или из пригорода, или слободы
может приобрести. Лавка отстраивается по производителю. Он может
быть один, или их может быть трое, но это совершенно именной стандарт
продукции. И эту продукцию можно купить в этой лавке.
И эта система выстраивает ту подлинную, так сказать, нутряную
микроторговую среду, в которой осуществляются относительно регулярные
взаимодействия. Как только мы вырываемся из этого, как только
возникает вопрос, который задавался уже здесь — а “над”, а “вне”?
Мы немедленно обнаруживаем совершенно замечательную вещь: вся
система торговли роскошью в течение столетий осуществляется внелавочным
образом — системой доставки на дом.
Вопрос: Хорошо, а вот модная лавка?
Глазычев В.Л.: Куда ж вы заскочили-то с
модой! Мода как движитель производства — инструмент поздний,
хотя мода как регулятор элитарного потребления документально прослежена
с времен Среднего Царства в Египте. Я говорю о другом — о
формировании прямого, адресного института доставки, строго
говоря, очень близкого к институту почтовой торговли, только что
почту заменял непосредственный носитель, перевозчик.
Реплика: Я не знаю, может быть это именно мое восприятие
почтовой торговли, торговли по каталогу, но мне кажется, что они
торгуют они торгуют скорее мечтой, то есть они показывают там
картинку…
Глазычев В.Л.: Подождите. Давайте дойдем
до почтовой торговли. Доживем до нее исторически. Первичная
схема… мне важно, господа, отделить одно от другого. Локализованное
обращение внутри чётко ограниченного контингента потребителей
— от иной организованности, в которой у вас выступает удаленный
анонимный для вас, покупателя, производитель — он может быть в
Византии, он может быть в Аравии, он может быть в Индии, где угодно
— и некоторый агент доставки, который производит адресную выборку
потенциального клиента. Он только надеется отстроить регулярную
доставку товара постоянному клиенту. Эпоха регулярности ещё не
наступила. Бог даст, ещё свидимся — это так называлось, а эта
система была изначально внегородская, потому что замок сеньора
был вне города. Даже когда город победил и заставил перенести
дом-замок внутрь своих стен, потребительские слои долго почти
не соотносятся. Торговая схема населения: лавка, торговый ряд
лавок. Торговая схема элиты — адресная доставка именному потребителю.
Эти потребители все именные, их число перечисляемо. Они все есть
в церковных книгах. Мы знаем с вами для устойчивых европейских
стран потребителей такого рода дистантно-адресной доставки — поимённо
всех. Они все названы. Объемы вычисляются элементарно.
И вот происходит великая городская революция, которая уже была
подготовлена технологическим переворотом одиннадцатого века. Полностью
выстроена вся система мельниц, вся система механической обработки
металла, дерева, сукна, хлеба и всего прочего — одиннадцатый век
уже сформировал технологический комплекс. И в это же время происходит
гигантский рывок — начало перехода на трёхпольную систему. Великая
революция, которая недооценена по традиции, так как классические
образцы исторического знания в девятнадцатом веке создавали сугубо
городские профессора, увлеченные промышленностью, тогда как сельское
хозяйство интересовало только помещиков, которые истории не сочиняли.
Великая революция двенадцатого-тринадцатого веков — это рывок
в производстве хлеба. В три раза в среднем выросла производительность
полей. Наращивание потенциала внутри городских сообществ производит
революцию-два. Возникает расширяемый слой покупателей иного, не
местного уже товара. Кстати, какой первый материал, как вам кажется,
оказывается такого рода универсальным для Европы?
Вопрос: Железо?
Глазычев В.Л.: Нет, железо производится
всюду. Качество его чуть разное, но всюду.
Вопрос: Специи?
Глазычев В.Л.: В массовом масштабе это позднее.
Для этого нужен переход к регулярным армиям и флотам, чтобы возникла
реальная, серьёзная, оптовая схема поставки (о бирже и Ост-Индской
компании мы уже говорили в иной лекции).
Вопрос: Соль, сахар? Ткани?
Глазычев В.Л.: Соль — само собой, сахар
— очень вскоре после этого. Уже крестовые походы развратили Европу
до такой степени, что — я уже говорил — в романе о святом Граале
целых четырнадцать строк посвящено десерту. Свирепые рыцари обожали
сладкое, поэтому поставка тростникового сахара с Кипра стала постоянной.
Однако это — элитарный продукт, прочие обходились медом…Бумага!
Вопрос: Когда она в Европе появилась?
Глазычев В.Л.: Всерьёз — четырнадцатый
век. Ещё пергамент, конечно же, в ходу, он остается в ходу очень
долго для особых целей… Достаточно долго бумага — импортируемый
продукт.
Вопрос: Откуда?
Реплика: Ближний Восток, конечно.
Вопрос: Папирус?
Глазычев В.Л.: Папирус — это папирус. Папирус
поставляется из Египта все время, только его запасы убывают, его
“съели” очень рано. Нет, бумага — это так сказать Средняя Азия,
получившая секрет из Китая. Это чрезвычайно важная практика. Бумага
сама собой тяготеет к стандартизации как ничто. По понятным
причинам совершенно. А-4 — вдумайтесь, это ведь не сегодняшний
стандарт, а полный лист, сложенный в четыре раза. Нормальный лист
легко сшиваемой тетради, не обтрепываемый по краям, потому что
это дорогой продукт ещё очень долго, очень ценный. И этот стандартный
продукт вторгается в круг лавок как знак нового времени. Пока
ещё в круг лавок, это не отдельная структура. Не это важно. Бумага
стандартизует многое. К бумаге начинает отстраиваться и масса
других вещей. Ткани. Не свои ткани, которые все вокруг знают,
а чужие ткани.
Стандартизация тканей — чрезвычайно давняя структура. Ткань меряют
в кусках. Что такое кусок? Это примерно так сказать сорок аршин
в русском измерении. Неважно, пересчитываются локти в аршины,
заимствованные через Орду, или в ярды. Это постоянный, из соображений
удобства транспортировки в первую очередь отстраиваемый блок.
У вас появляются ткани и бумага. Бумага и ткани. И это уже не
адресный товар. Он уже рассчитан на широкий круг неизвестно
откуда берущихся потребителей.
Все записывается. Все сделки записываются. Завещания
должны писать. Школяры решают задачи. Грамоты продолжают писать
на пергаменте — у него ценность другая.
Цехи, гильдии, набравшие силу на подешевевшем хлебе, берут торговые
стандарты в свои руки, вслед за чем элитарное потребление утрачивает
адресный характер — функцию приезжего купца занимает уже местная
лавка.
А уже затем рывок следующий — это книга. Печатная книга. Постепенно,
в ту же самую пространственную структуру города, без её изменения,
встраиваются все новые элементы упорядоченной торговли “элитарно-демократическим”
товаром, ориентированным на “продвинутое” меньшинство, тогда как
большинство по-прежнему обслуживается рынком. Город Икс не меняет
предметно-пространственную структуру, он мультиплицирует, воспроизводит
прежний рисунок, ибо это — непроектный процесс. Появилась
потребность — организовали ещё одну торговую площадь, протянув
под аркадой ещё один ряд специализированных магазинов, по инерции
именуемых лавками. А в прошлый
раз мы с вами говорили уже о бирже, о системе торговли по
образцам. Форма все та же. Она постоянно воспроизводится. Форма,
в которой есть ячейки. Но это уже не лавки в том смысле, который
мы только что имели в виду. Они уже торгуют не столько продуктом,
цехово произведенный автором Икс по стандарту этого места. Это
продукт, у которого есть массовый спрос, который ложится в опознаваемую
пространственную ячейку, потому что она стала привычно удобной.
Стандарты ведь никуда не уходят, вот и мы с вами сейчас находимся
в аудитории, у которой стандартная ширина, когда-то определившаяся
эффективной несущей способностью деревянной балки.
Значит точно то же самое относилось и к структуре мест для приобретения
и продажи товаров. Но есть одна важная особенность. В течение
длительного времени наблюдается совмещение точки производства,
точки продажи и точки жилья. Это совмещение и выступает как ядерная
ячейка города. Мастерская, лавка и жильё являются агрегатом. Выстройка
пространства торговли есть одновременно выстройка пространства
производств (конечно тут надо брать поправку — грязные производства
выносились на окраину или за стену) и жилья, причём относительно
дорогого жилья, коль скоро оно располагается в центре.
Вопрос: А как же склады?
Глазычев В.Л.: Склады
мы с вами обсуждали в прошлый раз, поэтому давайте о них забудем.
Мы говорили, что склад может надстраиваться над жильём, но тогда,
когда хранение уже становится формой производства услуг. Эта структура
интегральной среды воспроизводится по всем городам Европы, и когда
лавки появляются в Москве, при Иване III, вместе с итальянскими
ювелирами и аптекарями, стандарт воспроизводтся — сначала в Кремле,
затем в Китай-городе. Именно в это время Европа вырабатывает новый
стандарт. Возникает принципиально важный проектируемый
ход. Городские власти начинают выступать проектировщиками выгодных
пространств для осуществления торговых операций, отделяя их от
жилых функций. Возникает модель — торговый ряд, прекрасно нам
известный по Российским городам, только возникающий здесь очень
поздно, в начале XIX в.
Вопрос: А организатор именно городские власти?
Глазычев В.Л.: Конечно.
Вопрос: ...а не сами коммерсанты?
Глазычев В.Л.: Конечно, нет! По одной простой
причине. Во-первых, создание торговых рядов требовало довольно
существенной операции выкупа земель — пустых земель в городе нет.
Как правило, торговый капитал не может осилить эту операцию за
счёт собственных ресурсов. В этом отношении город выдает, по сути
дела, кредиты в виде неотягощенной недвижимости. На этом срывались
немалое число очень амбициозных проектов типа реконструкции церкви
Санто-Спирито во Флоренции: все было бы хорошо, но оказывается,
что уже второй раз выкупить теперь уже торговую зону у города
нет средств. Их не находится даже у ведущих семейств города, не
исключая Медичи, и проекты реконструкции кварталов остаются реализованными
наполовину или вообще не реализуются. Мы с вами фиксируем одно:
как только начинается обособление места торговли как инвестиционного
проекта, идёт и отделение его как от жилья, так и от производства.
По понятной причине: коль скоро это инвестиция в городской центр,
арендная плата оказывается слишком высока, чтобы её можно было
окупить производством. Производственную функцию нужно теперь отделить
и обособить.
Замечательный пример — возведение моста Риальто в Венеции, когда
одним из условий для конкурса проектов было непременное обустройство
вдоль моста ювелирных лавок, дающих наивысший оборот с квадратного
фута площади пола. Начинается революционное преобразование всей
городской среды. Выталкивая функцию жилья, выбрасывая функцию
производства, город как корпорация формирует совершенно чёткий
структурный элемент: торговый комплекс. Торговый ряд как форма
этого комплекса. Абсолютно универсальный везде. Функции здесь
диктуют предельно чётко постоянные ячейки — для удобства расчета
налогов. Размерности торговых ячеек задаются скорее логикой дороговизны
конструкций. Сводчатые конструкции имеют абсолютно внятный оптимум,
и пролет, шаг сводчатой конструкции более шести метров становится
экономически невыгодным. Устойчивость этой структуры грандиозна.
Вы посмотрите: торговые аркады, торговые ряды повсюду по сей день
функционируют в исходном качестве.
Торговые ряды шестнадцатого, семнадцатого, не говоря о дальнейших
временах. Они есть в русских городах, они есть в Петербурге, реконструированы
опять в новом качестве, возвращаются в прежнее качество вследствие
реставрации. Эта модель оказалась отработанной раз и навсегда,
полностью втягивая в себя обеспеченный доходами спрос.
Следующим шагом возникает качественно новая структура, отнюдь
не выдавливающая торговый ряд, выстраивающаяся помимо него достаточно
поздно. Это осьмнадцатый век. Что?
Вопрос: Универмаги может быть?
Глазычев В.Л.: Нет, нет ещё.
Реплика: Может быть, какой-нибудь контракт или
что-нибудь…
Глазычев В.Л.: Мы говорим о типе, о структуре.
Что вырастает из торгового ряда, но полностью революционизирует
отношение к пространственному распределению торговли в городах?
Пассаж. Чрезвычайно интересная модель, впервые вводящая
элемент entertainment'а в элитарно-демократический торговый процесс.
Пространственная структура торгового ряда не позволяла вобрать
в себя новую функцию. Его стандартные ячейки превосходно приспособлены
к тому, чтобы торговать в них чем угодно — тканями, бумагой, книгами,
специаями, хоть керосином, но ничего больше они в себя не включают.
Кто знает, откуда родился пассаж? Место рождения его понятно —
в Париже. Итог французской революции. А вот логика и причины,
которые породили пассаж?
Реплика: Это место прогулки…
Глазычев В.Л.: Для того, чтобы было место
прогулки, оно должно возникнуть. Значит здесь…
Реплика: Или над улицей сделали крышу!
Глазычев В.Л.: Никакой улицы не было.
Вопрос: Бульвар?
Глазычев В.Л.: О
бульварах мы говорили в позапрошлый раз. Нет. Мне потому важно
обратить на это внимание, что мы очень часто — почти всегда
— имеем дело как с конкретным проектным действием, так и с осколками
прежних проектных действий и, наконец, с внепроектными импульсами
к развитию.
Пассаж рожден из внепроектного импульса, но почти мгновенно был
проектно осмыслен и оформлен. В эпоху французской революции надо
было что-то делать с конфискованными землями. Конфискованными
прежде всего у церкви. В отличие от жилых домов, с эпохи Марии
Медичи и Генриха IV выстраивавшихся вдоль улицы, старинные церковные
владения, как правило, охватывали участки поперёк кварталов. Обычно
это был участок неправильной формы, хранившей память о давних
эпохах, часто это полоска земли, которая не поддавалась новомодной
схеме упорядоченного жилого дома, получившего название “отель”.
Трудно проследить, у кого возникла блестящая мысль: превратить
такую, как бы бессымсленную, полоску земли в структуру, которая
была бы и торговым рядом в обычной схеме, и искусственно создаваемой
пешеходной улочкой сквозь квартал.
Если это пешеходная улочка, замечательно защищавшая пешехода
от страха перед экипажами (непременно прочтите описание страданий
пешехода в Париже у Карамзина), то “одеть” её новыми функциями
было уже вопросом времени. В пассажах возникают первые кабинеты
восковых фигур, в пассажах возникают первые панорамы, заменявшие
кинематограф в ту эпоху. Там проходят первые демонстрации волшебных
фонарей и там же — если мы говорим о континентальной Европе, в
Англии, как всегда, было по-другому — начинают функционировать
негосударственные театры. Кстати, театр Ленком в Петербурге так
и живет в пассаже на Невском.
В отличие от торговых рядов, пассаж был прежде всего инвестиционным
проектом по использованию земли, а вовсе не торговым проектом
в строгом смысле слова, то есть не торговцы его придумали. Но,
раз возникнув, пассаж преобразуется в модель, идеально пригодную
для воспроизведения по образцу. И эти образцы работают до сих
пор. Как торговые ряды пассажи функционируют и в Париже, где их
до сих пор около тридцати, и в Лондоне, где их сохранилось около
двух десятков, и в некотором количестве они бережно сохраняются
во всех европейских городах. Тем более, что пассаж стал первым
вариантом пешеходной улицы уже в модернизированном городе. Улица
под крышей. Под остекленной крышей.
Вопрос: А там улица тоже стеклянная была?
Глазычев В.Л.: Ну конечно, стекло. Откуда
же взять свет в узком проходе, иначе чем сверху. По сей день наиболее
совершенным образцом такой улицы остается миланская “Галерия”,
связавшая площадь перед собором и площадь перед оперным театром
Ла Скала.
Вопрос: А ГУМ является пассажем?
Глазычев В.Л.: ГУМ — это тройной пассаж,
он так и делался, как пассаж, конечно же. Просто название по традиции
он унаследовал: верхние торговые ряды, это уже отделение названия
от понятия, сущности. Конечно, это умноженный пассаж, организованный
загрузкой в каждый магазин снизу, из подвала. Так и проектировалось
— с доставкой по подземной улице и вертикальным подъёмом наверх.
Для своего времени это была чрезвычайно совершенная торговая система,
одна из лучших в мире.
А вот чем же пассаж не устраивает покупателя середины XIXв.,
что порождает машину под названием универмаг? Казалось бы, нет
никаких к тому особых оснований. Есть удобная схема. Удобная вне
всякого сомнения. Проход под крышей — удобно, сухо, светло, комфортно,
очень удобная технологическая загрузка. Ещё в пятнадцатом веке
уже проектируется, а в шестнадцатом строится то, что потом в пассаже
было использовано — система вертикальной загрузки с воды. Ну потом
она превратилась в подземную улицу технологического подвоза. А
что же порождает универмаг-то тогда?
Реплика: Универсальность. То есть в пассаже как
бы много маленьких бутиков, и если мы хотим выбрать непосредственно
юбку, то мы должны зайти в каждый отдел, и в каждом посмотреть
юбки — от одного модельера, от другого, от третьего. А в универмаге
— там все юбки на одной стороне висят.
Глазычев В.Л.: Не так. Или не обязательно
так. Не ищите ответ в технологии. Здесь должен быть прежде всего
социальный резон.
Вопрос: Может быть, здесь дело в том, что пассаж
предполагает нечто элитарное?
Глазычев В.Л.: С точностью до наоборот:
пассаж как раз выступил как чрезмерно демократическая схема.
Реплика: Но ведь сейчас пассаж превратился уже
в нечто элитарное!
Глазычев В.Л.: Но мы же говорим о его историческом
пути. Как раз его достоинство, его открытость, его проходимость
— можно купить, можно не покупать, кто угодно имеет право зайти,
потребовало выталкивания в некую другую форму очередного мощного
слоя интенсивных, элитных, как сегодня принято говорить, потребителей.
И первые универмаги, как знаменитый парижский Au Bon Marche, функционирующий
по сей день, возникают именно в этом качестве. Это немедленно
приводит к очень существенной вещи: от торговых рядов универмаг
изначально отличался тем, что он выстраивается в виде зала. Огромный
зал, напоминающий биржу — модель собственно уже была, дворцовый
тип лестницы, которая становится ядром всего дела. Элемент entertainment`a
был усилен ещё раз, но в другом качестве. Модель работает по сей
день, прекрасно включила в себя бутики прет-а-порте, наряду с
торговлей по группам товаров, но только категорически утратила
элитарность.
Вопрос: Чем супермаркет отличается от универмага?
Глазычев В.Л.: Проходит достаточно длительный
период времени. Универмаги середины девятнадцатого века функционируют
— большинство из них — до сих пор, кроме тех случаев, когда упадок
города вызывает вымирание, исчезновение универмагов. Вашингтон
в этом отношении — гибнущий город. Если в 94-ом в его центре было
семь универмагов, то в 97-ом остался один. Выезд публики универмага
за черту города вызвал и перемещение структуры торговли, и старые
универмаги умирают. Что приходит на смену универмагу? Модель под
названием торговый mall. Воскресший пассаж в новом обличье, более
мощный по пространству, располагающийся на дешевой земле, выходящий
за город. Парадокс: модель, родившаяся из тесноты средневекового
города, из инвестиционной необходимости освоения узкого неудобного
участка, через несколько кульбитов во времени вернулась, но на
свободном месте, где ничто не препятствует расширению. В чем различие,
чем торгует американский мол в первую очередь?
Вопрос: Сельхозпродуктами?
Глазычев В.Л.: Комфортом! Это прежде всего
схема entertainment`a, первая публичная структура с гигантским
кондиционированным пространством, что в тамошней омерзительной
влажной жаре является таким счастьем, что человек все купит. Рано
или поздно. Но прежде всего он туда бежит передохнуть.
Вопрос: Там просто прохладно, да?
Глазычев В.Л.: Ну конечно! Свежо и прохладно.
И много зелени и фонтанов. И соответственно мотив entertainment`a
усиливается, продолжается, поскольку торговля товарами давно
не является самой выгодной торговлей — самой выгодной торговлей
является торговля услугами и развлечениями. Доля этих компонентов
вырастает на порядок. Поэтому мол в этом отношении является в
равной степени учреждением досуга и предприятием торговли. Мультиплексные
кинотеатры последнего поколения существуют в структуре молa. Отдельно
они выжить не могут. Внутри молa — полный порядок: там и боулинг,
и даже каток с искусственным льдом, там все можно найти.
Модели меняются постоянно, оживают, воскресают, переосмысляются,
делаются совершенно проектным образом, причём в любопытнейшем
социальном контексте. Американский город за последние тридцать
лет — это сцена гигантской битвы между даунтауном и молом. Это
битва имеет немалую социальную значимость, потому что мол убивает
город. За счёт сниженной цены на землю в пригороде, за счёт выигрышей,
которые при этом получаются, за счёт обширности паркингов, убивается,
умирает классический даунтаун. С его универмагами, магазинами
и лавками. Когда он возрождается — а это все время перетягивание
каната, сейчас так происходит в Штатах — это делается гигантским
волевым усилием городского сообщества. Оно сознательно идёт на
снижение эффективности в старом понимании удельных расходов на
единицу продукции ради того, чтобы не вымирал даун-таун, ведь
вслед за его вымиранием идёт падение стоимости земли, уменьшение
числа налогоплательщиков, руина городского бюджета, в том числе
и падение платежеспособного спроса. В Европе сталкиваются традиционный
институт социального переживания города с его пассажами, лавками,
магазинами, и универмагами — с попытками американской модели торговых
цепей организовать систему молов. Сегодня это один из самых интересных
полигонов социальных битв, которые происходят в Европе. Пока что
европейская модель побеждала, за одним исключением. Прорыв состоялся.
Прорыв состоялся в самом слабом месте. Торговля чем в первую очередь
обязательно всё-таки выплескивается из города сегодня?
Вопрос: Автомобили?
Глазычев В.Л.: Нет, автомобили second hand
— это понятно, а по образцам автомобили продаются в городе.
Вопрос: Стройматериалами?
Глазычев В.Л.: Стройматериалами. Поскольку
умер институт прислуги… В целом. Нет этого института, гигантского
института, на котором держалась экономика Европы так же,
как и на промышленности[2].
Самообслуживание стало нормой бытия практически во всех
сословиях, за исключением уж очень богатого мньшинства.
Рухнул в значительной степени институт наёмного квалифицированного
труда во всякого рода прибивании, просверливании, переделывании
и всем прочем по дому — либо слишком дорого, либо и
дорого и ужасно по качеству, либо просто ужасно по качеству.
Значит десятки миллионов людей всех сословий освоили механизм.
Соответственно спрос на доски, гвозди, шурупы, дюбели и
тому подобное барахло вырос по отношению к послевоенному
времени в сотни раз. Места для этого внутри старого города
не обнаруживается, его просто не физически, это все емко
и объемно. До сих пор держится Париж — там ещё один
этаж универмага рядом с городской ратушей ещё занят этим
делом. Но это, кажется, уже остаточное героическое усилие.
Остальные “депо” для всего, что “сделай сам”, уже выскочило
за кольцевые дороги. В этом отношении американская модель
уже бросила якорь и начинает укореняться. Никуда не денешься.
Вопрос: Простите, а для чего нужны внутри города
там доски и так далее, мы же их в основном для дач покупаем?
Глазычев В.Л.: Что вы! Во-первых, дача
— это почти чисто наше явление. В основном все заняты бесконечным
переделыванием собственного дома. Собственного жилья, его переобживанием.
Господа, чрезвычайно существенно, что одновременно сегодня
и особенно в наших условиях одновременно сосуществуют все эти
модели. Все! Отстройки стратегии по отношению к этим моделям
вы почти нигде не найдёте, потому что это не просто игра на инвестицию
— выгодно, не выгодно. К этому добавилась ещё и Интернетная забава,
которую пока ещё больше обсуждают, хотя она уже действует, к этому
добавилась давным-давно во всём мире система простой почтовой
торговли, во всём мире приводящая к чудовищному обману, и поэтому
главное препятствие её развитию — это разочарование. Люди сплошь
и рядом получают не то, что они заказывали, ещё чаще совсем не
то, что они выглядывали на лоснящихся картинках каталогов, особенно
если речь о недорогих магазинах по почте. Не то качество, не тот
цвет, что они заказывают. По образцу — что значит по образцу?
Жертвы телевизионной рекламы — имя им легион во всём мире. Чудесные
варежки, чудесные метелки, и всё это прочее, — в основном удивительная
дрянь. Постепенно к этому вырабатывается стойкая аллергия.
Неизбежна жажда возврата к традиционным формам торговли, где
я могу пощупать, взять в руку… Настоящая женщина никогда не
ограничиться разглядыванием ткани, она ведь непременно её прощупает
насквозь. То есть два тренда борются между собой в непрестанной
рукопашной. Это создаёт проблемную картинку, с которой работает
в сегодняшнем обществе любой грамотный городской менеджер. Я не
помню: я вам описывал свою работу в Кеннисберге-Калининграде по
созданию торгового центра?
Реплика: Нет.
Глазычев В.Л.: Ну тогда уж ладно, это будет
лирическое отступление. Задачка ставилась таким образом — как
из трёх минусов сделать один плюс. Минус 1: отсутствие денег в
городском бюджете на что бы то ни было из инвестиций, минус 2:
наличие огромной пустой площади перед Южным вокзалом, где паслись
десятки автобусов… Польша ближе и дешевле России, Литва ближе
и дешевле, Германия — чуть дальше, но тоже близко. Минус 3: те
самые киоски, которые давным-давно стали скорее препятствием,
сыграв свою великую историческую роль, но дальше они становятся
препятствием во всех отношениях. Препятствие для города — киоски
его засоряют, препятствие для самих торгующих — это не комфортно,
довольно высокие расходы удельные. Мы с моим коллегой сочинили
довольно забавную схему, каким образом в наших условиях соорганизовать
подлинных владельцев киосков на создание современного торгового
центра таким образом, чтобы при этом не перечеркнуть возможности
дальнейшего развития. В результате нам удалось создать акционерное
общество, в которое владельцы киосков вошли на очень специфических
условиях. Их так просто не возьмешь на голые обещания. Нам удалось
выработать систему контракта с городом этого акционерного общества,
по которому город обязывался не только войти в состав учредителей
документацией, но и гарантией того, что участники этого акционерного
общества по созданию временного торгового центра с расчётным сроком
десять лет будут иметь право участия в инвестиционном проекте
следующего поколения на этом же месте. Вот такую сложную конструкцию
нам удалось ввести, сделав целый ряд в этом отношении муниципальных
правовых инноваций... такого типа практики в стране не было.
Вопрос: Простите, а десять лет — это он должен
после этого быть разрушен?
Глазычев В.Л.: Он должен быть разобран,
да. Ну, это нормальные легкие конструкции, достаточно комфортные,
но он себя многократно окупает за это время. Зато, соответственно,
цена места мала, посильна для многих — это была работа в логике
торговых рядов. Совершенно сознательная схема продажи ячеек и
инфраструктуры комфорта, общей для всех участников. Цена вопроса
— порядка девяти условных единиц за базовую ячейку.
Вопрос: На десять лет?
Глазычев В.Л.: Речь идёт о цене возведения
всего этого дела. Отрывали котлован зимой, что уже был тоже entertainment.
Процесс строительства под гигантским тентом шапито — это было
зрелище, которое обеспечивало ему, кстати, рекламу задолго до
того, как он начал бы действовать. К сожалению, мой коллега, бывший
мотором всего предприятия, погиб в автокатастрофе, и дело застыло
на мертвой точке.
Это один из вариантов отстройки стратегии в отношении такой скучной
вещи, как технология распределения, сферы торговли — как некоторый
стержень собственно проектно-программного действия. Могло и не
удаться сразу же — по тысяче случайных обстоятельств. Факт
успешности или не успешности не изменяет структурной значимости
такого рода алгоритмов. Он работает в практическом, маркетинговом
смысле.
Чрезвычайно полезно рассмотреть любую из основных функций, представленных
в урбанизированном сообществе. Ну вот взяли примером все, что
обеспечивает технологию временного пребывания: Караван-сарай.
Караван-сарай может быть каким угодно, вещь это старенькая, существовал
как функция и в распределительной, и в торговой системе. Ночлежный
дом всегда был нужен в любом пространном образовании. Важно не
пропустить момент перехода, вроде того, когда функция ночлежного
дома, постоялого двора, как бы это ни называлось, начинает отделяться
от непосредственно утилитарного смысла. Караван-сарай как временное жильё над складом — полный аналог средневекового жилья над мастерской
и лавкой. Легко обратить одно в другое, это мгновенное дело. Поэтому
так легко превратить торговые ряды в гостиницу. Если речь идёт о старых зданиях, это вопрос очень быстрой переадаптации.
Однако к середине девятнадцатого века перемещение в пространстве
из привилегии и роскоши, или исключительной необходимости становятся
банальной операцией. Массовое перемещение людей формулирует задачу
превращения ночлежного дома в крупное предприятие, что поначалу
отнюдь не имело проектной формы. И здесь американцы оказались
изобретателями гораздо раньше, чем европейцы. Задолго до формирования
автомобильного хозяйства, гаража и паркинга возникает, полностью
наследуя модель постоялого двора, система гостиницы, во внутренний
двор которой въезжает экипаж. Гостиница — вокруг двора. Вас не
вываливают в грязь перед зданием, вас ввозят в здание. И что происходит?
Абсолютно непроектируемая вещь: на долгое время американский отель
становится местом постоянного проживания. Он превращается в дом.
Многоквартирный коммунальный жилой дом!
Жизнь в отеле становится социальным институтом на многие десятилетия.
Кстати, она сохраняется и по сей день, только это теперь освоено
тонким слоем очень богатых людей, которым не хочется заниматься
хозяйством — Набоков жил так в Швейцарии. Она обновилась в последнее
время — уже как модель жилья для состоятельных стариков. Это не
самая дешевая форма жизни. Превращение отеля в жилой комплекс
совершенно революционизировало представление о доходном доме как
таковом. Если первичный доходный дом возникал из простой сдачи
флигеля или этажа кому-то — родственникам, знакомым, а потом уже
просто чужим людям, то формирование отеля породило уже модель
доходного дома как специально проектируемого сооружения!
Этой модели ранее не было. Переход непроектировавшейся изначально
схемы в проектируемую — это одна из тех очень важных трансформаций,
на которые я все время стараюсь обратить ваше внимание. Очень
редко можно выявить такую вещь, как постоянно воспроизводимая
проектируемая схема. Почти всегда найдётся второе дно. Обязательно
какой-то идиотский, очаровательный непроектируемый момент.
И вопрос — найти его, потому что проектную схему прочесть просто.
Когда возникает могучая схема жилого отеля, она должна была по
отталкиванию породить освобождение от этой функции. Ну, а жить-то
приезжим всё равно где-то надо, а отели все заняты. Значит необходимо
было выработать упрощенную модель, которая породила городской
тип отеля девятнадцатого-начала двадцатого веков. А городской
тип отеля — это нечто совершенно иное, чем гостиный двор или обитаемый
дом-гостиница.
В чем огромная разница? Entertainment, да? И второе? Функции,
связанные с развлекательностью еды. Отели начинают состязаться
своими ресторанами. Примерно полвека это происходило. После чего
этого занятия наталкивается на абсурдность, потому что людям не
хочется есть там, где они остановились, им хочется развлекаться
в городе. И огромные рестораны отелей становятся пустыми ангарами.
Полная катастрофа. Вот тут уже наступает черед проектируемой деятельности.
Сегодня рестораны отелей — хороших отелей — в мире интенсивно
заняты и приносят доход, даже если отели сами заняты не выше пятидесяти
процентов. За счёт чего?
Реплика: За счёт людей, которые живут постоянно
в городе в квартирах.
Глазычев В.Л.: Ничего подобного.
Вопрос: Из других отелей?
Глазычев В.Л.: За счёт того, что отели становятся
главными спонсорами и организаторами научных конференций. Научных,
ненаучных, светских — каких угодно. Есть и обратная сторона процесса
— огромность ресторанов повлекла за собой возможность расширения
масштаба сборищ. Конференции нуждаются в пространстве.
Возникает технология, при грамотном использовании которой битва
между отелями давным-давно идёт за проведение конгрессов и конференций.
Потому что все остальное убыточно. Чем дороже отель, тем он
убыточнее. Тип комфорта такой, что поделаешь. Чтобы он
не был убыточным, надо нагрузить его той структурой, которая оплатит
все. Оплачивают это корпорации и союзы корпораций, проводящие
свои конгрессы. Логика вывернута наизнанку тотально. Чрезвычайно
любопытный процесс. Параллельно происходило и происходит следующее
звено. Только вопрос: что становится главным стоном двадцатого
века, связанным с гостиницей?
Вопрос: Швейцар?
Реплика: Попрошайки!
Глазычев В.Л.: Преступления. Обворовывание.
Вопрос: Ну и что, разве эта проблема только отелей?
Глазычев В.Л.: Конечно нет, но для отеля
переживание этой опасности в особенности обострено, потому что
отель предлагает вам кров. И вы выберете кров, повышающий в первую
очередь безопасность, так как стандарт комфорта более-менее очевиден.
Значит для того, чтобы выкрутиться в этой сложной ситуации, возникает
совершенно новая модель: демократическая модель гостиницы, аристократическим
образом дающей услуги безопасности. Проектируемая модель абсолютно.
Значит это снова здание-замок, возникающее вокруг собственной
внутренней площади-атриума, стеклянная крыша которой висит на
уровне десятого, двадцатого или тридцатого этажа, по-разному бывает.
Называется это Хилтон, или Мариотт — не имеет принципиального
значения. Важно, что у этой модели есть конкретный автор — Джон
Портман, из породы архитекторов-бизнесменов. Портман усмотрел
новую ценность в давно забытой модели каретно-заезжего двора отеля,
увидел в ней образец безопасного крова. Все остальное — дело профессиональной
техники, и т.н. атриумная гостиница широко распространилась по
всему миру. Как базовый тип.
Вопрос: Наверх заезжает машина?
Глазычев В.Л.: Нет-нет, это охраняемая схема
единственного входа—выхода, схема тотальной просматриваемости,
открытых галерей, доступа с галереи в номера, вместо старой системы
коридоров. Возникнув, эта схема, которая сегодня воспроизводится
во всём мире, немедленно породила следующую схему — очень недорогого
отеля, в котором опять можно жить. Возникла модель под названием
Suits, от suit — это квартирка. Это отель — форма у него отеля,
облик у него почти роскошного отеля, если брать его лобби, его
атриум, там могут быть водопады, и есть водопады, сам в таком
останавливался… А при этом в вашем распоряжении нормальная двухкомнатная
квартира с маленькой кухней. И от вас зависит, сколько народу
вы туда набьете. Сколько набьете — столько набьете, дело хозяйское.
Хотите — один живите, хотите — семнадцать человек. Вы купили эту
двухкомнатную квартиру на время.
Скорость, с которой в отельном бизнесе модели переходят одна
в другую, выталкивая, заменяя прежние, — совершенно феноменальна.
Нигде я не усматривал такого темпа изменения уже в проектируемых
моделях, как в отелях, начиная с шестидесятых годов. Невероятно
высокая скорость. Вот замечательный образец. По
фильмам все знают, чем был Лас-Вегас в сороковые, пятидесятые
годы. Ну, гангстерские времена. Сегодня число отелей в Лас-Вегасе
на квадратную милю превышает все, что можно себе вообразить, и
они продолжают строиться. Вдоль так называемого Стрипа, и уже
вне его. Это самый быстрорастущий город в мире. Последние годы
Лас-Вегас вырастает на тридцать пять тысяч человек в месяц. Тридцать
пять тысяч. Это трудно себе вообразить.
Вопрос: А сколько сейчас населения в Лас-Вегасе?
Глазычев В.Л.: Около восьмисот тысяч. Я
разговаривал там с учителями школ, набранными с бору по сосенке,
по объявлениям, которые ещё не видели друг друга, не видели директора
школы, не видели ни одного родителя, но уже через неделю должны
были начать занятия. На чем всё это растет? Самый простой ответ
— на игорном бизнесе.
И ответ неверный. По одной простой причине. Модель функционирования
Лас-Вегаса — и мы касаемся здесь огромного сюжета индустрии развлечений,
и пространства развлечений, которые нет сегодня сил и времени
разбирать подробно. Прежняя, гангстерская модель давным-давно
не актуальна для Лас-Вегаса. Если раньше это действительно был
центр профессиональной игры, профессиональных игроков, то сегодня
— говорят — они есть в некотором количестве, но их не видно. Говорят,
что они где-то прячутся. В основном это был чётко, блистательно
спроектируемый алгоритм перехода от модели к модели. Что самое
интересное для людей? — Получать удовольствие от игры в игорное
дело. От игры в азарт. Позволить себе быть азартным могут
немногие. Поиграть в азарт в течение двух дней могут себе позволить
практически все. Или почти все.
И Лас-Вегас рассчитанно превратился сейчас в, так сказать, семейный
курорт. Туда едут семьями, с колясками, огромные толпы бродят
по гигантским гостиницам, формально дорогим, но дешевым по ценам.
Внешне такая гостиница должна быть дорогой, она и действительно
соответствует уж по крайней мере четырем звездочкам, но, главное,
её облик должен быть уже элементом переживания необычности. А
стоимость, по которой предоставляются номера — на грани смешного,
что-то вроде 40 долларов в сутки. Играют сотни тысяч людей. Проигрывают
в среднем тридцать-сорок долларов. Они играют в азартный проигрыш.
Ну, или выигрыш. Никто из них лишнего не потратит. У них всегда
точно отведено, сколько они могут себе позволить с визгом проиграть
— выиграть, проиграть — выиграть. Это становится главным зрелищем
друг для друга. Ну, я должен был это дело, естественно, на
себе опробовать. Замечательный был инцидентик такой. Ну как водится,
что-то там крутится, пролетает, вылетает, брякает, наконец раздается
желанный звук “деньгопада”. Ну, падают, падают эти монетки, рядом
со мной какая-то молодая дама, которая искренне сопереживает моей
удаче, вдруг ужасается: господи, оказывается я играл не долларовыми,
а четвертаковыми жетонами — боже мой, какой ужас! Сколько я мог
бы выиграть, но не выиграл!
Это не она выиграла. Сосед выиграл. Она его миг удачи переживает.
Момент вот этого взаимного удовлетворения от процесса, одновременно
происходящего в залах с тысячью автоматов, создающих совершенно
особый звуковой тон, создающих совершенно особый ритм перехода
от эмоции к эмоции… Плюс к этому все окружающее, плюс к этому
— в basement`e, внизу огромный Диснейленд для всех детей, которых
вы с собой привозите. Там то же самое, тоже игра в азарт — только
без денег. Детки репетируют, зарабатывая талончики, некую сумму
которых можно обменять на грошовый гостинец.
И это все выстроилось в модель, в которую никто из специалистов
не верил. Это очень любопытно. Ну, был стереотип, что такое невозможно.
И пока ещё это милое безумие продолжает расти. До каких пределов
— этого я вам, конечно, сказать не могу, но переосмысление модели
состоялось, и отель здесь является принципиально значимым элементом.
В принципе, это нормальная гостиница, вы можете вообще не заходить
в игровой зал. Можете.
Вопрос: А зачем тогда приезжать в гостиницу?
Глазычев В.Л.: Но как организовать сопровождение
таким образом, чтобы главный смысл игры в азарт работал постоянно.
Ну, это ж не Москва, которая с ума спятила, и поэтому тут казино
на каждом углу. Это Соединенные Штаты, где кроме Невады, Атлантик-Сити,
да ещё пары индейских резерваций играть нигде нельзя. Созвездие
отелей в месте, где вся Америка может, что называется, оттянуться
со вкусом. Зато схема организации всего этого досугового пространства
начинается ровно от выхода с трапа самолёта и до входа в самолёт
через “рукав”. Последние автоматы покидают вас в трёх метрах от
двери в самолёт. Выстройка этого типа пространства замечательна, причём повторяю: не азарт является здесь подлинным напряжением,
а игра в него. И эта игра оказалась по совокупности человеческого
материала, пропускаемого через эту машину, столь выгодной, что
при очень низкой норме прибыли, её хватает на строительство этих
отелей, на расширение этого города, его инфраструктуры — а там
воду гонят за двести километров, между прочим. Это же ещё все
кондиционировать надо в этой пустыне. И это оказалась на сегодня
может быть одна из самых эффективных предпринимательских машин,
сделанных за последние двенадцать-пятнадцать лет.
Машина, включающая, разумеется, не только предметно-пространственные,
но и информационно пространственные элементы. Какие объявления,
на каких условиях, как загнать массу народу в эту точку, как убедить
людей в том, что там с детьми не опасно, что это вообще хорошее
место, что там удивительно и хорошо, и рядом красоты Невады, и
все остальное… И вообще, вы можете не играть вовсе… Гигантская
машина, а в центре её всё равно оказывается скучный прибор под
названием отель. Но он не может быть скучным в этих условиях.
Он должен быть элементом праздника. Соответственно, развертывается
новая модель отеля — она сегодня начинает воспроизводиться в мире
уже вне всякой связи с Лас-Вегасом — отель-аттракцион.
Сама форма его, сами игровые, лубочные так сказать Диснеевские
элементы его оказываются здесь обязательным элементом. По функции-то
нормальный двадцатиэтажный брусок, составленный из номеров, а
по образу — там вы в гостиницу “Луксор” должны входить между лапами
Сфинкса, а внутри гигантской пирамиды торчат модели обелисков,
и Тутмос третий, и ещё Бог знает какие египетские штучки. Использовать
игровую, примитивную, мультфильмовую, диснеевскую символику —
первое дело, поэтому другой отель будет называться “Эскалибур”,
что означает, соответственно “Меч короля Артура”, и все на сюжеты
средневекового замка из компьютерных “аркад”, пошло-поехало.
Весь декорум, взятый из Диснейленда, опрокинут на машину отельного
бизнеса, погруженный в машину игры в азартный бизнес. Опять
здесь наиболее интересным является переосмысление проектных моделей,
их обращение одну в другой. Если это не принимать во внимание,
масса вещей просто не объяснима. Почему гостиницы были такие —
стали такие, или становятся такими. Почему они в Майами носят
принципиально иной характер до где-нибудь 1987-88 гг., после чего
Майами хрустит по швам, поддается и тоже влетает в полную Диснейлендизацию.
А теперь её жертвой потихонечку становится и Европа. Устоять против
этой машины оказывается достаточно тяжело.
Вопрос: А у нас есть тому примеры?
Глазычев В.Л.: У нас есть тому примеры,
но только они пока очень маленькие и смешноватенькие. Но есть.
По сути дела вы можете обнаружить их даже не очень далеко отсюда.
Найдите сами.
Вопрос: Именно в отелях?
Глазычев В.Л.: Нет, это вы не торопитесь.
Потому что с отелями дело тяжелое. Отель — очень невыгодный бизнес.
Вообще. Это очень тяжелая инвестиция. Отдача от отеля всерьёзнебыстрая, нужно обладать очень крупными ресурсами, чтобы позволить
себе его реализовать.
Реплика: То есть гостиница — она всегда во
что-то…
Глазычев В.Л.: Она сейчас, в последние два
десятилетия, предполагает гораздо более сложный алгоритм. Предполагается
более широкий, объемлющий проект…- она всегда элемент комплекса.
Москва до такой эмансипации просто ещё не доросла. Здесь нужны
гостиницы на одну-две звездочки, а их-то и нет.
Наша диснейлендия — это торговый центр на Манежной площади, только
что выгод от нее ожидать не приходится.
|
