|
Одно дело жить в Москве, с детства познавая её часть за частью,
при чем, конечно же, многие фрагменты города остаются десятилетиями
неведомыми, неизученными: там нет никого из знакомых, нет конкретного
дела, нет какой-то общезначимой ценности, вроде Коломенского,
Архангельского или хотя бы Сокольников. Другое дело было работать
в Москве, когда все твои маршруты в основном определены сугубо
функциональными связями дом — институт — райком по необходимости,
к чему изредка добавлялись визиты к друзьям, в основном разъехавшимся
по дальним жилым массивам. Наконец нечто совершенно иное — живя
в Москве, работать с Москвой, работать на Москву!
Я уже писал раньше, что было в общем-то две Москвы. Одна, так
сказать, лирическая, некая череда образов, впечатлений разных
лет: Охотный Ряд с редкими “зисами” и “эмками” на пустом море
асфальта после войны, Арбат с его переулками, ЦПКиО им. Горького
и Измайловский парк, позже Фестиваль и Черемушки и Останкинская
телебашня.. Другая строилась на жёстком скелете райкомовской власти
над нарезанными для её удобства районами, так что даже починка
кровли или покраска забора оказывались делом политическим. Первая
Москва тускнела, дряхлела и потихоньку осыпалась, вторая обрушилась
в 1991 г. Огромную территорию быстро поделили на новые-старые
округа, наново наладили систему управления службами жизнеобеспечения,
после чего возник совершенно безумный вопрос: а что такое Москва
как объект управления? Где её настоящие границы?
Оставим в стороне все те бесчисленные вопросы повседневного функционирования
огромной метрополии, с которыми приходится иметь дело постоянно.
Сегодня можно сказать, что в 1991-96 годы, вопреки всем трудностям
российской мучительной перестройки, нам удалось решить невиданную
по объему и сложности задачу: город выжил, город ни разу не испытывал
острой нехватки продуктов, за исключением тривиальных где бы то
ни было аварий малого масштаба, ни разу не оставался без тепла
и света. Город продолжал строить жильё и школы и больницы и даже
новые ветки метро, а то, как похорошел безобразно запущенный московский
центр, видно каждому. Повторю: обыденные вопросы существования
москвичей в целом решены, хотя давалось и дается это огромными
усилиями всей столичной администрации. Как только стало возможно
как-то перевести дух, где-то с середины 1994 г. можно было начать
думать о будущем Москвы всерьёз и по-крупному.
Всегда можно было слышать: Генеральный план развития Москвы..
Москва развивается в строгом соответствии с Генеральным планом..
А что это, собственно, такое — Генеральный план? И что значит
в соответствии, в соответствии с чем, собственно? Целый институт
Генерального плана есть, а утвержденного Генерального плана, как
оказалось, с 1977 г. нет. От предыдущей разработки независимые
эксперты не оставили камня на камне, о новой никто, оказывается,
толком ничего не знает, и чем она новая, — неизвестно.
Начали разбираться. Город — это прежде всего информация о нем,
так вот с информацией дело обстояло из рук вон плохо. Числовых
данных тьма, однако из них никак не удавалось понять некоторые
простые вещи: сколько на самом деле квартир в аварийном состоянии
— не по данным всяческих Бюро технической инвентаризации, которым
все как один специалисты напрочь отказываются верить, и не по
слезным письмам москвичей только? (народ у нас тертый, десятилетиями,
если не веками наученный тому, что вечно обманывающее жителей
начальство, обмануть не только не грех, но прямо гражданская доблесть:
стоило объявить серьёзную программу расселения и реконструкции
кварталов хрущёвских пятиэтажек, как численность жителей в них
начала расти как на дрожжах, так что понадобились дополнительные
ухищрения, чтобы отбить охоту поживиться — не за счёт начальства,
за счёт других москвичей). Сколько арендаторов занимаются на самом
деле деятельностью, записанной в их уставах? Сколько помещений
незаконным образом сменили назначение? Сколько воды на самом деле
используют москвичи, а сколько проливают в землю прохудившиеся
давно магистрали? Сколько подвалов затоплено? Из чего складывается
себестоимость жилья в муниципальном строительстве, и почему оно
вдруг оказывается существенно дороже, чем в частном строительстве?
Сотни таких вопросов были без ответа или, что ещё хуже, с ответами
уклончивыми или неверными. Выяснилось, что ни в одном из множества
толстых томов генеральных планов ответа на эти вопросы не было.
Строго говоря, их даже и не задавали: гораздо проще было исчислять
гектары новостроек на пустых или бросовых землях. Творчество в
опоре на возможно точный нелицеприятный прогноз вытеснялось, как
стало ясно, счислением по усредненным нормативам, задававшимся
всей стране с учетом разве что климатического пояса и сейсмичности,
которой, вроде бы, в Москве нет (с экспертами непросто: написал
— нет сейсмичности, а вот ряд экспертов утверждает, что Москва
сидит на геологическом разломе, и многим районам грозят сейсмические
толчки; другие справедливо обращают внимание на “мелкие” подвижки
грунта, связанные с откачиванием воды из артезианских скважен
или со строительством по соседству или с метро).
Как, оказывается, просто: закладываем строительство нового района
на, скажем, двести тысяч жителей. Множим на среднюю норму общей
площади 16 кв.м, расчислим по нормам число детских садов, школ,
поликлиник, площади пола магазинов и мест в кинотеатрах.. и сечение
труб теплотрасс и длину новых магистралей. Архитектору оставалось,
взяв всё это за истину в последней инстанции, как-то по мере сил
разнообразить планировку микрорайонов и искать хотя бы минимальное
разнообразие фасадов и силуэта типовых домов. И ещё рисовать очень
красивые на бумаге “микрорайонные парки” в надежде, что их, может
быть, всё же осуществят, когда отчитаются квадратными метрами
жилья.
Доисчислялись. Тридцать или около того лет назад было решено,
что советским людям в далеком будущем “светит” 16 автомобилей
на 100 жителей. Площадь автостоянок из этого и определяли, как
правило “из соображений экономии” дополнительно уменьшая. Солидных
гаражей строили ничтожно мало, а на отдельные жестяные сарайчики
проще было особого внимания не обращать. Сегодняшняя чудовищная
проблема, многолетняя война тех, кто обзавелся автомобилем, с
теми, кто ещё этого не сделал, была фактически запрограммирована.
Мы получили её в наследство. И с прочим беда: кинотеатры по тысяче
причин перестали функционировать по назначению, наряду с поликлиниками
появились другие лечебные центры, вроде какой-нибудь мануальной
терапии или лечебного голодания или ещё чего-то. Первые этажи
старых домов в центре никогда не предназначались для жилья, и
здесь массированное возвращение торговли и услуг осуществляются
довольно легко. Иное дело в “спальных” районах — все ведь знали,
что первый этаж, мягко выражаясь, нелюбим (в бюллетене по обмену
как правило писалось: первый этаж не предлагать. Верхний, впрочем,
тоже, что однако скорее свидетельствует о том, что не всегда народный
здравый смысл прав: по статистике гораздо больше квартир страдают
от протечек квартир над ними, чем от протекающей кровли, особенно
в домах последних десятилетий, где стали возводить над жилыми
технический этаж), кое-что включали: мелкие мастерские, мелкие
городские конторы. Сейчас, при размахе плохо контролируемой арендной
и (как правило незаконной) субарендной деятельности срабатывает
и эта “мина замедленного действия”..
Гордясь миллионами квадратных метров жилья, построенного в последние
годы, по справедливости высоко оценивая деятельность столичного
строительного комплекса, сберегшего кадры, сотни тысяч рабочих
мест, и многое воплотившего в жизнь, начинаешь мучаться сомнениями.
Что-то тут не так. Я не архитектор и не строитель, я политик,
и именно в строительной политике кое-что могу сказать вполне профессионально.
Вот, скажем, давно назревший, давно болезненный вопрос о пятиэтажках
(через пяток лет придётся говорить уже и о девятиэтажных панельных
домах с достаточно убогой планировкой и отнюдь не блестящим техническим
состоянием!). Недавно, оказавшись в таком районе, где уже
начали снос под новые дома, я вдруг осознал причину своего беспокойства.
Что в кварталах пятиэтажек плохо, знают все: а что в них хорошего,
— спрашиваю архитекторов, спрашиваю последних местных обитателей.
Все дают общий ответ: да, сам масштаб недурен: нормальные дома,
нормальные просветы между ними, деревья и кусты, высаженные людьми,
за тридцать лет разрослись и сопоставимы с ростом домов, заигравшихся
во дворе детей можно позвать из окна, не напрягая голос; людей
на один подъезд поменьше, так что соседей можно знать и в лицо
и по имени; старушки, прижившиеся на скамейках у подъездов, наблюдательны,
и нежелательному чужому человеку от их взглядов и вопросов уйти
нелегко, так что и с безопасностью здесь получше.
Но ведь именно эти качества мы потеряем безвозвратно, если на
место старых пятиэтажек будем всюду ставить семнадцатиэтажные
громады!
Дальше: при всем моем к ним уважении, строители всё же темнят,
доказывая высокую экономическую эффективность именно такой замены,
ведь расстояние между домами придётся увеличивать, чтобы соблюсти
нормы солнечного света, так что выигрыш в плотности не так уж
и велик. А лифты? Их же придётся ставить по два в подъезде, а
в пятиэтажке без лифта обходятся. Спрашиваю специалистов: есть
ли экономически эффективные планировочные схемы высококомфортного
городского жилья? Отвечают: есть, выдумывать его не надо. Его
триста лет как отработали в Англии, строя сплошь обстроенные домами
улочки, так что на два соседних дома приходится одна общая стена.
И квартиры в этих домах многоэтажные: где два и три этажа, а где
и все пять, когда наверху детские или мастерские художников или
кабинеты. И лестницы в этих домах легкие и дешевые, потому что
нагрузка на них маленькая. И крышу чинить в них просто.. Выясняю,
что в Торонто (тоже немалый город, на четыре миллиона жителей)
был даже лет пятнадцать назад принят специальный городской закон,
предписывающий, чтобы муниципальное жилище было каким угодно,
но только у каждой квартиры был бы собственный вход с улицы. Главным
резоном стало то, что при ликвидации общего подъезда резко снижается
и преступность и вандализм, а чувство собственного достоинства
напротив возрастает...
Почему не проектируете по подобной схеме? — Нет такого заказа:
строительному комплексу не хочется разворачивать технологию на
другие рельсы. Почему нет альтернативы у частных застройщиков?
— Нет навыка: привыкли — или многоэтажный дом, чем выше, тем доходнее
(это пока квартиры покупают, но ведь уже заметен спад спроса по
завышенным относительно массовых возможностей людей ценам), или
коттедж, который и вовсе не по средствам абсолютному большинству,
а промежуточные схемы оказались не в почёте настолько, что их
как бы и не знают.
Страшная вещь инерция. Из соображений сиюминутной экономии в
своё время везде в жилых домах гнали электропроводку из алюминиевого
провода, и расчёт делали, исходя из тогдашней технической бедности
жизни. Что же происходит теперь? На жизнь, конечно, все жалуются,
и многие, увы, с серьёзными основаниями, однако мощные стиральные
машины раскупаются отнюдь не одними миллионерами. Мощные утюги
тоже, мощные электрические чайники тоже. Кое-кто вставляет в кухни
электроплиты и духовки, солидные элетронагреватели, а то и проточный
нагреватель воды, потому что надоели знаменитые отключения на
профилактику (и как это в мире делают профилактику, воду практически
не отключая, ума не приложу) — в результате не выдерживают счетчики,
что полбеды, но ведь не выдерживает и провода. Кто подсчитает
убыток от десятка средних пожаров из-за слабой проводки? Из таких
вот “мелочей” складываются явления, исчислимые в масштабе метрополии
величинами с таким рядом нулей, что становится страшно.
Город это система систем, и все в нем взаимосвязано, так что
не разорвёшь. Бранят, естественно, сначала за то, что в спальных
районах и во дворах наставили “ракушки”, затем — за то, что их
насильственно не сносят за исключением тех вопиющих случаев, когда
поставили прямо на теплотрассу или на кабель высокого напряжения.
Заметим, что “ракушками” обзавелись тоже не марсиане, а москвичи,
у которых по этому поводу своё мнение. Да, безобразие, да, надо
сносить, но не раньше, чем будет альтернатива.
Нельзя лишить людей средств защиты дорого им доставшегося имущества,
не дав им нечто существенное взамен. Начали строить многоэтажные
гаражи, потому что под построенные без гаражей дома не подкопаешься,
а на улице места уже нет. Опять кто-то недоволен. Одни тем, что
места в этих гаражах будут запредельно дороги. Другие тем, что
всякая новостройка в обжитом районе это, разумеется, тягость,
а лишних тягот не хочет никто. Иного выхода тем не менее нет:
если гаражей будет достаточно много, а места в них окажутся незанятыми,
то ведь или продажную цену придётся снижать до приемлемой или
переходить на сдачу боксов в аренду опять-таки по приемлемым для
достаточного числа автомобилистов ценам. Другого решения и Леонардо
да Винчи с Ломоносовым в придачу выдумать бы не смогли.
Только вплотную столкнувшись с реальностью огромной метрополии,
понимаешь, насколько каждое поколение является заложником предыдущих
решений, принимавшихся из наилучших побуждений людьми, которым
хватало воли и ресурсов, но, увы, не доставало одного важного
качества — воображения.
Каждый, кому приходилось в студенческие годы “сдавать” политэкономию
социализма, с содроганием вспоминает напрочь лишённые смысла формулы,
но мы не могли и подумать, какими следствиями оборачивается такая,
скажем, невинная формулировка, как “повышение эффективности в
прямой зависимости от укрупнения”. Под этим флагом были истреблены
малые квартальные котельные — не только те, что работали на угле
с понятными для горожан последствиями, но и те, что были уже успешно
переведены на газ. Вместо множества источников тепла, приближенных
к месту его потребления, появились грандиозные ТЭЦ. Если взять
их прямой выход, то, разумеется, на тонну топлива в них получается
больше тепла, чем в малых, во всяком случае в устаревшей конструкции
малых котельных. Это, однако, замечательно годилось для диссертаций,
тогда как в действительности важно не то тепло, что выходит от
котлов, а то, что излучают радиаторы в отдельно взятой квартире.
А это уже совсем другая история. Даже школьной памяти о физике
хватит, чтобы понимать: на протяжении многокилометровой трассы
мы будем отапливать толщу земли — по весне проталины над теплотрассами
внутри микрорайонов вычерчивают их карту достаточно наглядным
образом. Мы закопали в грунт миллионы тонн металла, разъедаемого
агрессивными подземными водами, действие которых усиливается за
счёт электрохимического процесса, ведь весь город перенасыщен
электрическими полями, образующимися вокруг кабелей. Если весь
мир, за редкими специальными исключениями, вроде необходимости
использовать тепло, образующееся в теплоэнергетических и атомных
станциях, не применяет крупных ТЭЦ, предпочитая компактные нагревательные
системы — на квартиру, на этаж, на подъезд, на небольшой кондоминиум
наконец, — то, наверное, в этом есть немалый резон. Резон тем
больший, что человека не надо приучать экономить свои деньги.
Это он и сам умеет, тогда как научить экономить всеобщее, то есть
ничье, удается разве что в монастыре. Но ведь нам полагалось идти
своим, по определению истинным путем!
В новых микрорайонах мы можем начать движение к здравому смыслу
и в этом вопросе, а в “старых”? Не знаю ответа, кроме одного:
за все придётся платить дважды или трижды, оплачивая “экономность”
предшественников. Тут, кстати, приходит на память высокая разумность
размаха, с которым в конце прошлого века создавались инженерные
системы кайзеровского ещё Берлина. Немало критики звучало в адрес
“нерасчетливости” затрат, однако теперь всякому ясно, что вновь
объединившийся Берлин всё ещё может жить на сети водопровода и
канализации и проходных коллекторов для электросистем, созданной
столетием раньше на вырост!
Что бы ни говорилось о генеральном плане 1935 г., но несколько
важнейших для развития города идей были в нем заложены и осуществлены
— да, варварскими методами, да, во многом неразумно и с чрезмерным
вниманием к тому, чтобы нечто непременно было сделано (отрапортовано,
что сделано, сказать точнее) к 1 мая или 7 ноября. И всё же система
водохранилищ по каналу Москва-Волга в целом исправно поила Москву
до сих пор; без осуществленного тогда расширения Тверской и расчистки
Садового кольца, без установления чрезмерно, казалось, большой
ширины вылетных радиальных магистралей и без того безумное современное
автомобильное движение в Москве было бы вообще невозможно. Без
метрополитена существование столицы немыслимо и в течение одного
дня..
К сожалению, спешка и легкомыслие возобладали в хрущёвскую эпоху,
закрепившись в брежневскую. Да, метрополитен непрерывно наращивал
длину линий и количество новых станций, нагоняя расползавшиеся
все дальше новые жилые районы, и это замечательно. Однако Метрострой
был государством в государстве, сам себе определяя задачи, в результате
чего политику развития метро у нас всерьёз не обсуждали
никогда. Результат известен: центральные пересадочные узлы категорически
не выдерживают перегрузки, увеличиваются затраты времени, люди
падают в обморок, даже кратковременный сбой движения поездов (а
от него никто не застрахован) тянет за собой аварийную обстановку.
За исключением маленького отрезка Филевской м Измайловской линии
(Арбатская — Смоленская — Киевская) у нашего метро нет дублирующих
трасс, тогда как в очень старой, грязноватой и часто ломающейся
лондонской подземке центральное “кольцо” имеет до четырёх дублирующих
линий почти на всем протяжении. О нью-йоркском сабвее сказано
мало хорошего, хотя, к чести тамошней администрации, за последние
годы положение улучшилось, и метрополитена перестают бояться.
Тем важнее отметить, что при гигантских протяженностях от конца
до конца города там классно отработана система обычных и экспресс-линий,
снижающих затраты времени на поездку вдвое и больше...
У нас тешили себя тем, что московское метро самое красивое (что
безусловно справедливо для станций 30-х и 40-х годов) в мире,
но о политике его развития заикаться не полагалось. Метрополитен
и МПС не умели договориться даже тогда, когда метро подчинили
железнодорожникам, в результате чего, за исключением Выхино и ещё пары станций, пересадка с пригородной электрички на метро
превращается в долгую процедуру, да ещё дважды оплачивается. А
ведь и в Берлине и даже в Токио, где целых три финансово независимых
компании эксплуатируют метрополитен, действует общая система тарифов
и билетов для всего рельсового транспорта!
Все дело в том, что речь идёт о стратегическом, экономическом
и управленческом понимании стратегии развития города. Последнее
и теперь дается нелегко, тем более что на любое предложение модно
налагать клеймо немыслимой дороговизны, вслед за чем как бы и
нет оснований вести дискуссию.
Говоря обобщенно, повторять в новых программах развития те
же схемы, уже доказавшие свою несостоятельность перед временем,
вроде бы, нельзя, а навыка мыслить радикально новым образом нет
и у вполне заслуженных специалистов!
Как известно, в эпоху партийного диктата реальная политика была
только одна — кадровая. К подбору руководителей относились более
чем серьёзно, интересуясь в первую очередь способностью выполнять
и выжимать исполнение из подчиненных, хотя и о профессиональных
качествах старались не забывать. Одного не было — спроса на свободное
обсуждение политической стратегии. Не было спроса, не было и предложения.
Вернее, было, но в форме бесчисленных записок, которые долго путешествовали
по этажам власти, крайне редко удостаиваясь серьёзного внимания.
Отсюда и проклятое расчлененение единого тела огромного города
по отраслевому признаку, отсутствие регулярной межотраслевой экспертизы,
стремление жить по законам “своего” цеха, не допуская выноса сора
из сеней. Было бы наивностью думать, что всё это враз исчезнет,
тем более что, прямо скажем, малограмотная практика дискуссий
посткоммунистического Моссовета и нередко столь же безответственная
склонность публицистов к категорическим суждениям по любому поводу
во многом дискредитировали саму идею открытого обсуждения проблем.
Сегодня мы находимся в очень трудной стадии: масштаб и глубина
стратегических проблем дальнейшего развития города уже в вот-вот
наступающем XXI столетии превосходят ту меру воображения, что
была накоплена опытом решения неотложных текущих задач.
Вернемся к сюжету генерального плана развития.
Задаешь наивный с виду вопрос: а в чем же состоит идеология генерального
плана? В ответ слышишь нечто, вроде сохранения и развития традиционной
радиально-кольцевой планировочной системы Москвы. Дальше говорят,
вроде бы, вполне здравые вещи: оздоровление набережных реки Москвы,
восстановление заложенной ещё в генплане 1935 г. идеи зелёных
клиньев, входящих в самый центр города от внешних лесопарков,
сохранение памятников... Все хорошо, но инерция это ещё не идеология!
Главный, весьма деликатный вопрос: где реальная граница Москвы?
По жизни всякий понимает, что эта граница проходит там, где кончается
функциональная сфера влияния. Значит, в нее входят лесные массивы,
охранные зоны водохранилищ, которые поят Москву, дачные и садово-огородные посёлки и (вечная головная боль) свалки отходов, на птичьем языке
именуемые полигонами. По людям в нее входят миллионы, ежедневно
работающих в Москве, но проживающих в зоне с радиусом до сотни
километров. Из автомобиля заметить переезд из Москвы в Химки или
Балашиху практически невозможно, и в целом мы имеем дело с тем,
что на языке географов именуется урбанизированной территорией.
Юридически дело обстоит совершенно иначе: есть Субъект Федерации
Москва и другой Субъект Федерации — Московская область с её почти
пятью миллионами жителей и десятками городов. Всякому понятно,
что жизненно необходимо тонкое взаимодействие двух административных
систем, но область включает в свой состав десятки районов, у которых
своя администрация, так что рисунок договорных отношений более
чем сложен. Москва субсидирует подмосковные районы, выделяя, к
примеру, средства на обустройство полигонов, но эффективно контролировать
расходование этих средств не может. В результате, иной раз только
из дотошных телерепортажей вдруг узнаешь, что там, где теоретически
уже должны выситься стены мусоросжигающего завода, все то же чистое
поле с редким кустарником.
Концепцию развития региона возможно выработать только совместно
Москвой и областью, учитывая, разумеется, проблемы отдельных районов
и их интересы, но исходя прежде всего из интересов сверхсистемы.
Сделать это оказывается гораздо труднее, чем многим кажется. С
экологической точки зрения единство региона очевидно. Трудно усомниться
в единстве функционирования транспортных и энергетических систем.
Сложности начинаются с людьми, их амбициями и ограниченностью
воображения, которое оказывается сковано оглядкой на межу соседа.
Тем не менее, все эти трудности удастся со временем преодолеть:
Москва должна компенсировать Подмосковью тяготы, связанные с транзитным
транспортом и свалками, с забором воды и вытаптыванием лесов и
невесёлой необходимостью расширять кладбища. Это и разумно и справедливо,
но точно так же справедливо и выработать и утвердить и сделать
общеобязательным соблюдение правил игры: Москва должна иметь законный
контроль над расходованием средств, выделяемых районам Подмосковья.
Есть другая сторона отношений, разразботка которых только ещё начинается.
Приведение в порядок МКАД, утрата ею репутации “дороги смерти”
оценены всеми без исключения как одно из реальных крупных достижений
московской администрации. Вторая очередь реконструкции предполагает
цивилизованную разработку полосы земли вдоль МКАД и особенно её
пересечений с основными центростремительными трассами. Это крупное
коммерческое предприятие, в осуществлении которого Москва должна
участвовать не столько бюджетными средствами, сколько гарантией
для частных капиталовложений. Подмосковные районы явно заинтересованы
посильным участием в этом предприятии, тем более что новые мотели,
места цивилизованной отстойки грузовиков-трейлеров, торговые центры
— всё это и тысячи новых рабочих мест, и местные налоги.
Однако прослеживается уже следующий “рубеж”. Оптовые рынки и
терминалы в черте Москвы это явный анахронизм, вынужденная мера,
позволившая в наиболее трудное время раскрутить систему снабжения
негосударственным образом. Строго говоря, они (во всяком случае
наиболее крупные) неуместны и в зоне МКАД. Нащупывается идея,
несколько неожиданным образом возрождающая преждевременные мечтания
смелых урбанистов 20-х годов, вроде Милютина: пора начинать внешнее
кольцо, охватывающее Москву на радиусе примерно 50-ти километров,
связывающее воедино множество старых городов Подмосковья, переживающих
сейчас немалые трудности в связи с ослаблением ВПК как работодателя.
Я мечтаю о том, чтобы в местах пересечения радиальных трасс с
этим будущим кольцом возникли крупные терминалы с комфортабельными
мотелями и охраняемыми стоянками для водителей автопоездов, огромные
автоматизированные склады. На первый взгляд, для Москвы это убыток,
ведь налоги пойдут в районы области. Если, однако, учесть, что
без финансового и организационного участия Москвы эту задачу решить
невозможно, что из этого может сложиться целая система корпораций
со смешанным капиталом, включая зарубежный, то мы можем рассчитывать
на крупный выигрыш. Все равно будут загружены терминалы вдоль
МКАД, ибо крупнооптовая и мелкооптовая системы снабжения живут
по своим индивидуальным законам; удастся сберечь огромные территории
особоценных земель ближнего Подмосковья, удерживая его экологическое
равновесие и, наконец, создание крупных центров занятости и услуг
в городах области снизит давление ежедневных приезжих на столицу,
способствуя процветанию всего региона. Думается, что именно в
таких проектах (всё ещё нужно сто раз просчитать и взвесить),
а не в спорах по поводу разграничения формальных полномочий лежит
путь к гармонизации отношений и между Субъектами Федерации и между
властями всех уровней.
Говоря о стратегии развития Москвы, мы просто обязаны задать
себе вопросы и более высокого уровня осмысления, двигаясь от более
очевидных к все более сложным.
Исторически Москва была торговой, купеческой, тогда как её промышленность
долгое время это прежде всего развитие бывших царских мануфактур,
обслуживавших Двор. По крайней мере с времен первых Романовых
Москва была городом серьёзной торговли, хотя та в России была
по преимуществу вынесена из городов в ярмарки. С конца XVIII в.
можно говорить о Москве университетской, с Новикова начиная тяготевшей
к вольному книгопечатанию. С конца прошлого века всерьёз можно
было говорить о Москве банковской и акционерной.
Но ведь десятилетиями Москва разрасталась как промышленный центр.
Что и как делать с этим потенциалом? Что в нем главное, наиболее
ценное?
Смотришь давние и недавние тексты специалистов, готовивших генеральные
планы. Как-то все они удивительно легко расправлялись с идеей
выноса предприятий. Вынести то, вынести это. Не говоря уже о финансовом
беремени переноса крупной промышленности на новое место, с концом
крепостной по существу сталинской эпохи фабрику вместе с людьми
с места на место не перенесешь. Не сразу и не всем ещё дается
понять, что промышленность во все времена и уж особенно в настоящее
время это не цеха (их можно снести или перестроить) и не оборудование
(его необходимо обновлять или заменять полностью достаточно часто).
Это люди с их квалификацией, с их устойчивыми связями. Эту потерю
компенсировать теоретически возможно, а практически невероятно
трудно. Именно эту сторону дела упорно игнорировали “отцы” приватизационной
программы, подобно чеховским героям скорые на рассуждения о Человеке,
но так легко забывающие о живых людях, кто рядом, вокруг, тут
же.
В адрес Мэрии раздается немало упреков в связи с тем, что Москва
не позволила рухнуть ЗИЛу, выкупив контрольный пакет огромного
предприятия. Понять людей можно: столько нужд у города, а при
этом огромные средства тратятся на поддержку несостоятельного
предприятия. Тем более, что заказов на малотоннажные “городские”
грузовики пока ещё гораздо меньше, чем хотелось бы. И тем не менее,
иначе чем близорукостью такие возражения не объяснить. ЗИЛ это
в лучшие времена 120.000 работающих, что вместе с семьями составляет
никак не менее 300.000 москвичей. Пусть не все эти люди, оказавшись
за воротами обанкротившегося предприятия, оказались бы вовсе без
работы. Пусть не все они стали бы претендовать на пособия. Это
в любом случае катастрофа. Мы рискнули дать предприятию передышку,
естественно предъявляя к его руководству новые требования. Городу
необходимо множество специальных машин — для уборки, для укладки,
для монтажа. Не могут сами сделать конкурентоспособную продукцию,
пусть ищут и находят партнеров. Делали сносные для своего времени
холодильники — можно восстановить производство, если опять-таки
выйти на необходимое качество и добиться конкурентоспособных цен.
Вон. К примеру, отечественных эффективных кухонных вентиляционных
систем как не было, так и нет. Да мало ли на рынке предметов достаточной
технической сложности, чтобы соответствовать уровню ЗИЛа! Не справится
имеющееся руководство, сменим — на то и права владельца контрольного
пакета, но сберечь предприятие надо. И с АЗЛК та же история. Проще
всего подвергнуть банкротству, распродать, распылить — обратно
не соберешь. Другое дело, что люди должны приучиться к мысли,
что в современном открытом к внешнему рынку мире без чрезвычайных
усилий никому добиться успеха не удается, и прежняя житейская
советских времен формула “как платят, так и работаем” бесперспективна.
Есть, разумеется, ситуации, когда позволить и дальше существовать
в самом центре города предприятиям, представляющим собой угрозу
для его экологии, для здоровья людей и, к тому же, занимающим
ценнейшие городские территории, никак невозможно. Но и этот процесс
вытеснения или насильственного перепрофилирования должен идти
взвешенно, с отработкой механизмов компенсации, с минимальными
потерями. Ряд предприятий после периода пустых надежд на продолжение
прежней легкой (не так-то уж и легка была эта жизнь вечного “выколачивания”
ресурсов, просто привычна) жизни уже заметно становится на ноги.
Рождение частных производственных систем, вроде трикотажного концерна
“Панинтер”, доказывает, что при всем обилии импорта можно найти
нишу и разрабатывать её, расширять, углублять. В лёгкой промышленности
традиционного типа, где обучение рабочих осуществляется быстро,
и всё зависит от делового инстинкта и деловой хватки руководства,
роль города сводится к тому, чтобы не осложнять ему жизнь без
нужды. Иное дело машиностроение. Городская политика на достаточно
долгую перспективу должна строиться на том, что развитие наукоёмкого
современного производства без помощи государства или города неосуществимо,
и коль скоро, к сожалению, федеральное правительство от этого
практически устранилось, Москве надо брать свои промышленные дела
в свои руки.
То же можно сказать о науке и высшем образовании — среднюю школу
мы давно держим на плаву сами, от школьных завтраков до школьных
учебников. Мы явно слишком долго надеялись на то, что Академия
Наук сумеет самостоятельно осуществить реорганизацию научного
дела в соответствии с реально сложившимися условиями, тем более
что от отраслевой науки остались уже только остатки. Нет, необходимого
разворота не произошло. Городу не поднять в полном объеме задачи,
от решения которых самоустранилось государство. Город не в состоянии
самостоятельно обеспечить свободный полет мысли в фундаментальных
исследованиях. Однако ему под силу формировать реальный городской
заказ на прикладные научные исследования и, возможно, перейти
к практике открытого состязания научных коллективов за право эти
задачи решать. К тому же, что греха таить, слишком много научных
работников и слишком мало учёных — это застарелая болезнь. В конце
концов, фундаментальные исследования, за исключением тех областей
знания, где работа сопряжена с очень сложным и очень дорогим оборудованием,
были, есть и будут скорее интеллектуальным удовольствием. Истинный
учёный от этого удовольствия не откажется никогда и время для
него всегда найдёт, а вот средств, чтобы ему за это удовольствие
платить, у нас, извините, нет. Платить можем за решение вполне
приземлённых задач, которых, кстати, никогда не чурались ни Ломоносов,
ни Менделеев, которому пьющая часть российского населения обязана
промышленной очисткой питьевого спирта, ни Докучаев, ни Вавилов,
никто из подлинных учёных.
Примеров “дыр” в практически ориентированном научном знании сколько
угодно. Один просто скандален: годом раньше технологи-транспортники
клялись всеми богами, что изменят состав зимней соли, так что
больше катастроф с троллейбусами, у которых пробивает разъеденные
солями изоляторы, не будет. Один хороший снегопад, одна хорошая
оттепель, и был весёлый денек, когда встали сразу чуть ли не все
троллейбусные маршруты. Можно подумать, что оттепель у нас нечто
невиданное: нет знания, значит, не было серьёзного исследования
с прямыми практическими результатами. За такое можно и
заплатить в разумных пределах щедро. Попросил выяснить, какие
есть серьёзные исследования того, насколько вентиляция жилых квартир
многоэтажных зданий участвует в распространении эпидемий: нет
ни одного достоверного исследования, сплошное гадание, да использование
эмпирических формул, когда-то разработанных людьми ещё в нарукавниках
для пятиэтажных домов. А знаменитый асфальт наших улиц и тротуаров.
От того, что это проблема во всех северных странах, дело не меняется:
может, в Швеции и Канаде достаточно денег, чтобы не морочить себе
этим голову, но у нас их нет, и найти эффективные для нашего капризного
климата материалы и технологию, чтобы не латать дыры каждый год,
необходимо. За это стоит платить, потому что незнание обходится
слишком дорого.
Я работал в технологическом институте и потому знаю всё это не
понаслышке. Была и всё ещё не выветрилась снобисткая нелюбовь
к тщательной технологической доводке. Всегда было достаточно лабораторного
результата и более-менее успешного опробования в цеху (на отдельном
участке, “на коленке”, как-нибудь). Для научного отчёта, для диссертации
этого хватало, а в реализуемость научных разработок все приучились
не верить.
Разве дело только в технологиях работы с мертвой материей. Куда
больше незнания в социальной сфере. Ну, провозгласили идею территориального
общественного самоуправления, а дальше что? Где практические технологии
мобилизации интеллекта и воли жителей ради решения их же житейских
проблем? Где специалисты, умеющие это делать не на классной доске,
а в микрорайонах, на встречах с разгневанными и разочарованными
людьми? Где, наконец, дееспособные программы подготовки таких
специалистов? Мы долго позволяли себе ждать и надеяться, что наука
сама выйдет навстречу. Не вышла, значит возьмем на себя функцию
заказчика: кто решит задачу, тот и прав, а звания и научные должности
и громкие имена институтов с этой точки зрения — лирика и ничто
более.
Перебирать важные, но всё же частности таким образом можно поистине
до бесконечности. Самое же главное в том, как новой столице
нового государства России, оставаясь все той же древней Москвой,
найти себя наново в мире, тон которому задают именно крупнейшие
города: Нью-Йорк, Лондон, Париж, Токио?
Труднее всего, наверное, именно это переосмысление привычного:
Москва в Западном мире слишком долго отождествлялась с образом
вооруженного до зубов Советского Союза. Что следует делать, чтобы
этот образ побыстрее выветрился, чтобы на его место пришло нечто
привлекательное и желанное. Это тем более трудно, что мировая
пресса (которой, что греха таить, во многом способствуют в этом
российские средства массовой информации) связывает Москву с разгулом
преступности, с криминализованным бизнесом и всяческим неблагоустройством:
и воздухом-то тут дышать нельзя, и воду из-под крана не следует
использовать, и под колеса угодить можно в любую минуту.. Некоторая
доля правды во всём этом есть, хотя все сильно преувеличено. Спорить
с негативным имиджем, как известно, непродуктивно. Когда есть
прямая клевета, её можно опровергнуть в суде, чем мы и занимаемся
в Мэрии куда чаще, чем хотелось бы (выиграв, кстати, все до единого
процессы). На негативное мнение в суде правды не найдёшь: его
можно только постепенно вытеснить, выдавить, заменить другим —
позитивным.
Из чего это позитивное можно сложить? Прежде всего, из материала,
накопленного историей и подчеркнуто сберегаемой. О египетских
пирамидах можно особо не заботиться, хотя и там время от времени
приходится расчищать песок. В московском климате, при десятилетиях
небрежения, а то и прямого уничтожения за плечами, нам необходимо
затратить и огромные усилия и немалые средства, чтобы историческая
Москва стала тем великолепным зрелищем, каким она была и частью
ещё остается только потенциально, в возможностях.
Возрождение центра, к счастью, идёт столь высокими темпами, что
люди, не бывшие здесь три-четыре года, с трудом верят собственным
глазам. Однако отдельные островки благоустроенности ещё предстоит
связать вместе. От дома и подъезда к целому кварталу путь неблизкий,
и здесь ещё только необходимо найти формулы экономической связи,
когда каждому выгодно, чтобы вокруг было комфортно и красиво.
И всё же этого мало. Необходима соответствующая инфраструктура,
способная удовлетворить запросы самых разных слоев посетителей.
На волне всемирной моды на русское в раннеперестроечный период
у нас, было, увлеклись возведением пятизвездочных отелей. Они,
конечно же, необходимы столичному городу, но ему ещё в большей
степени необходимы комфортабельные гостиницы среднего класса,
рассчитанные на скромный кошелёк. Этого почти нет. Будем надеяться,
что недавнее решение о развитии гостиничных цепей, способных перестроить
не только и не столько фасад и вестибюль, сколько всю систему
сервиса, даст определённый эффект.
И этого мало. Среди метрополий мира давно уже идёт острейшая
конкуренция в области, которая по-настоящему сложилась только
в последние пятнадцать-двадцать лет. Речь идёт об организации
всевозможных конгрессов, способных привлечь тысячи участников.
Это, разумеется, не те всемирные собрания, которые устраивались
в Москве в прежние времена целиком за счёт нашего бюджета: охотников
прокатиться в Москву на дармовщину всегда хватало, что создавало
определённого рода иллюзию высокой привлекательности. Приятным
исключением был, пожалуй, Всемирный конкурс имени Чайковского.
В целом кончились субсидии, кончился и праздник, хотя в ряде случаев
негативный тренд удалось переломить, и успех Кремлевского Кубка
по теннису или выбор Москвы как места юношеской Олимпиады это
несомненные достижения.
Есть жестокая статистика, по которой первенство среди столиц
мира по числу крупномасштабных всемирных конгрессов уже давно
захватил и удерживает Париж, далеко оставивший позади и Лондон
и Нью-Йорк, а вот на вторые места в последние годы выдвинулись
довольно неожиданно Гонконг или Барселона, за которыми поспешают
Сидней, Торонто (чей кинофестиваль обошел популярностью многие
старые европейские, во всяком случае Берлинский) и другие города.
За успехом в этом состязании кроется огромный целеустремленный
труд и крупные затраты, зато и отдача чрезвычайно высока: хороший
конгресс, привлекающий внимание сотен журналистов и тележурналистов,
это недурные деньги, оставляемые в городе, пополняющие его казну
и прямо, и через налоги, и через повышенный спрос на товары и
услуги. Особенно важно, что все такого рода мероприятия проводятся
вне основного туристического сезона, с соответствующей сложной
системой скидок, так что деятельность такого рода планируется
на многие годы вперед.
Отдадим должное дальновидности Кирсана Илюмжинова, сумевшего
стать президентом ФИДЕ, чтобы перетянуть мировое шахматное первенство
в Элисту. Не дело администрации придумывать сюжеты, способные
притянуть тысячи людей к тому или иному месту — бюрократическая
система, кто бы в ней ни был, способна только подхватить остроумную
идею. Однако мне не даёт покоя одна почти анекдотическая, хотя
и совершенно правдивая история о том, как в малюсенький германский
городок прибыл чудак, которому отказали все банки и все местные
власти, и сумел-таки убедить жителей создать акционерное общество
по организации европейского первенства дельтапланеристов, внеся
кто по сто, а кто и по двадцать всего марок. Успех предприятия
оказался куда выше, чем кто-либо мог вообразить. Так или иначе,
не могу отделаться от ощущения, что проведение чего-то, вроде
всемирного конкурса звонарей или, скажем, использование во благо
хорошо известных талантов московских “диггеров”, чтобы организовать
устойчивые и безопасные туристические маршруты по московским подземельям
(ездят же, чтобы охотятся на львов), по крайней мере заслуживало
бы внимательного отношения.
Мелочи в сторону, но когда смотришь статистику активности Парижа
как современного международного конгресс-центра, идеально к этой
задачи оснащённого, тогда как красоты исторического Парижа служат
к этому своего рода “гарниром”, гораздо лучше постигаешь смысл
того упорства, с котором Президент Помпиду проводил международные
конкурсы и добивался финансирования и строительства т.н. Больших
проектов: реконструированный Лувр с его “Пирамидой”, комплекс
Дефанс,
парк Ла-Виллет, Центр искусств, Новая Опера... Всё это яростно
критиковали, и всё это даёт и, главное, ещё долгие десятилетия
будет давать городу отдачу.
Именно в той же логике я настоял на том, чтобы завершить комплекс
на Поклонной горе, хотя “выбить” федеральные долги по этому объекту
совсем непросто. Именно поэтому было так важно построить наново
Храм Христа Спасителя на обезображённом и взрывом 1931 г. и бассейном
месте. Именно поэтому важно, что вход на Красную площадь возможен
теперь через восстановленные Воскресенские ворота, сквозь арку
которой с Исторического проезда открываются главы наново построенного
Казанского собора, тогда как пустынное море асфальта Манежной
площади скоро станет самым живым местом в Москве. Потому же пришлось
не просто взяться за капитальный ремонт Большого театра, но и
строить его второе здание..
Меня, естественно, бранят со всех сторон. Ревнители исторической
чистоты реконструкции — за допущенные неточности, хотя известно,
что всякое долго живущее сооружение постоянно подвергалось изменениям.
Прямо скажем, малопривлекательное место у отрезка Китайгородской
стены. Находится инвестор, делается проект. Крик до небес: не
так идёт стена, на пятнадцать метров сдвинута башня. Так что,
лучше все оставить, как есть?
Как поступали предки, когда им мешала стена? Они её сносили или
передвигали, так почему же нужно быть робче, чем были они. Другое
дело, что давно пора вместо творческих капризов выработать наконец
ясные правила застройки и реконструкции в той или иной зоне, а
то ведь лет пятнадцать назад додумались объявить огромные части
города чуть ли не вообще неприкасаемыми, будто ничего в них добавить
нельзя. Так живой город существовать не может. На то и власть
в городе, чтобы её бранить. Потомки разберутся. Знаю твердо одно:
по-своему красивым может быть и пустырь и кладбище, но в городском
центре куда лучше наполненность жизнью, чем мертвечина. На том
стою.
За свои 850 лет Москва всякое видывала. Стоял ведь напротив Кремля
Опричный замок Ивана Грозного, пугавший разверстой адской пастью
входа. Вдоль кремлевской стены, где Мавзолей, проходил заполненный
водой ров. Шумел на этой площади торг. Ставили одни торговые ряды,
в начале века замененные другими, нынешним ГУМом. Шли через площадь
трамваи. На Пушкинской, т.е. Страстной площади был не только монастырь.
Напротив была замечательная трамвайная станция, а по другую сторону
улицы находились аптека и любимая москвичами пивная. Привыкли
к тому, что памятник Пушкину переехал на другую сторону Тверской.
Привычен стал корпус кинотеатра “Россия”, и уже становятся привычными
и торговый центр в здании бывшего ВТО и отделение “Столичного”
банка по соседству. Через несколько лет станет привычной наново
рожденная Манежная площадь, и её торговые центры будут менять
“одежду”, и, может, одни скульптуры заменят другими, и тогда будут
бранить уже новые, с тоской вспоминая зверушек, запомнившихся
в детстве.
Всего лишь нормальная жизнь целой обширной страны, какой на самом
деле является Москва. Ради этой нормальности стоит и жить и работать.
|
