|
— Как выглядит структура экспертных институтов в современной
России?
— Российская власть до сих пор сохраняет привычку упаковывать
экспертную деятельность внутрь самой себя. Конечно, сейчас она
более образованна, чем раньше. Но в этом скрыта ловушка, связанная
с иллюзией собственной сверхкомпетентности.
В приглашении внешних экспертов, вполне естественно, большую
роль играют личные связи. Приглашаются, конечно, интеллектуалы,
но такой способ набора в любом случае строится на принципах «партийности»,
лояльности, личного доверия. Все это ведет к тому, что роль основного
мозгового центра сейчас играет, с одной стороны, часть самой администрации
президента, а с другой — сторонние эксперты, привлекаемые главным
образом на основании личных связей. Это довольно узкий круг людей.
Поэтому можно сказать, что именно администрация президента на
сегодняшний день является самым крупным мозговым центром в стране.
За пределами администрации экспертная функция размыта: нет отрейтингованного
набора институтов, к которым принято обращаться на регулярной
основе. На роль таких постоянных точек сейчас претендуют три —
четыре организации, удовлетворяющие запрос власти по указанным
критериям знакомства и созвучия. К этому можно по-разному относиться,
но это факт. Речь идёт об Институте экономики переходного периода
Егора Гайдара, Центре стратегических разработок, откуда на министерскую
должность пришел Герман Греф, Институте экономики города и Высшей
школе экономики, которая также привлекается для разработки отдельных
сюжетов. В остальном же эксперты набираются из разных мест от
случая к случаю — под какой-то конкретный проект.
Существуют и иные по своему происхождению институты, возникавшие,
так сказать, снизу. Далеко не все из них мне известны, но наиболее
значимые случаи назвать нетрудно. Попытка создания такого института
была сделана в Приволжье — это Центр стратегических исследований
Приволжского федерального округа, по большей части занимающийся
экспертным сопровождением деятельности полпреда Сергея Кириенко.
Важно, что сам ЦСИ не является частью аппарата: его учредителями
были частные лица. Специфика этого случая состояла в том, что
ЦСИ был учрежден и начал работу ещё до того, как сформировался
административный аппарат полпреда. Поэтому сложилась ситуация,
когда основные направления и стратегии поначалу соответствовали
тем, которые разрабатывались именно в центре, а не в административном
аппарате. Эта пропорция по мере укрепления аппарата, конечно,
стала изменяться, хотя сам Кириенко всегда старался сохранить
определённый баланс между этими структурами.
В этом же ряду нужно назвать центр стратегических разработок
«Северо-Запад», который формировался совершенно иначе. Изначально
он был создан не под административные задачи, а по инициативе
группы крупных бизнесменов Петербурга, посчитавших необходимым
обзавестись такого рода институтом. Исследования проводились по
программе, утвержденной попечительским советом, поэтому роли заказчика
и исполнителя были здесь чётко обозначены, а схема отношений между
ними — совершенно прозрачна. Это, насколько мне известно, уникальный
случай в нашей стране.
Наконец, третий тип экспертных институтов — это организации клубного
характера. Они понемногу завоевывают авторитет в силу личных качеств
участников и, конечно, в силу их личных связей.
— Как оформляются результаты исследований и какое влияние
они оказывают?
— Основная форма представления результатов — это аналитический
доклад. Нельзя сказать, что мы видим прямое воздействие этих исследований
— будь то на федеральном или на региональном уровне. Но какое-то
влияние они оказывают. Можно наблюдать, как начинают использоваться
определённые понятия, аргументы, а это значит, что доклады и читают,
и осмысляют.
Применительно к нашей работе на местном уровне также невозможно
говорить о прямом использовании экспертных разработок. Какое-то
влияние есть, но оно, скорее, косвенное. Для того чтобы экспертное
знание использовалось, необходима выработка алгоритмов и процедур
взаимодействия между экспертным центром и заказчиком. Речь должна
идти не о разовом выполнении какого-то проекта, а о долговременной,
сопровождающей деятельности. Возможно, на этот уровень выйдет
новое поколение региональных руководителей. Однако они также во
многом являются наследниками советских, авторитарных схем управления.
Это авторитарные информационные пирамиды с низкой, сугубо исполнительской
активностью средних звеньев. Часто полученный материал глохнет
в толще этих пирамид, поскольку не подхватывается именно средним
звеном.
— Вы назвали небольшое число организаций, но при этом существует
огромное число разного рода центров и институтов с громкими названиями.
Что это за организации?
— Да, во многих случаях за вывеской «институт» скрываются полтора
человека. Но ничего дурного в этом нет. Что-то из этого прорастет,
что-то будет свернуто. В начале 90-х я создавал такой институт,
пытаясь самостоятельно соорганизовать специалистов разного класса
для работы над тем, что сейчас называют стратегией пространственного
развития. Удержать такое «маленькое частное предприятие» было
невероятно тяжело, приходилось кормиться зарубежными грантами,
что сразу же сужало поле нашей деятельности. Позже я от этого
отказался и организацию свернул.
— Существуют ли какие-то небольшие экспертные группы, так
сказать, местного масштаба?
— На региональном уровне наблюдается схожая с федеральным центром
картина: какие-то экспертные группы возникают по инициативе администраций.
Другого носителя запроса на это знание обнаружить не удается.
Если в Москве можно ещё каким-то образом балансировать, достигая
определённой независимости за счёт различных источников финансирования,
то на региональном уровне это практически исключено. Решающим
и здесь является фактор личного знакомства, личных связей. В основном
это неформальные структуры, но в некоторых случаях они формализуются.
В Саратове Общественная палата была создана уже лет пять назад,
и хотя эта структура существовала при губернаторе, сам факт её
создания уже значителен: даже если главным оказывался монолог
губернатора, был некий запрос на обсуждение и анализ.
— Какую роль в складывании российского экспертного сообщества
играют различные фонды, другие организации?
— Большинство зарубежных фондов постепенно сворачивает деятельность
либо сохраняет лишь схему грантов на стажировки. Однако некоторые
продолжают деятельность, которая в перспективе может быть эффективной.
Например, реконструировавшийся фонд «Новая Евразия» через систему
грантов успешно работает с региональными центрами знания, проводит
отбор, налаживает свою сеть экспертного взаимодействия. Обозначил
своё присутствие российский фонд «Наследие Евразии». Институт
общественного проектирования, который возник по инициативе журнала
«Эксперт», явно имеет шанс превратиться в широкую независимую
экспертную сеть на основании своих опорных «дочек», разбросанных
по разным регионам: Эксперт-Сибирь, Эксперт-Казахстан, Эксперт-Финляндия
и т.д.
— На ваш взгляд, какой тип экспертных структур в России имеет
будущее?
— Я считаю, что будущее именно за сетевыми структурами, с множеством
локализованных на местах исследований. Слишком жёсткая привязка
к власти сильно связывает экспертов. Даже в самой благоприятной
атмосфере, когда призывают думать свободно, будет ограничение
по направлениям исследований. Те структуры, которые возникают
по инициативе бизнеса, за исключением упомянутого петербургского
ЦСР (я имею в виду фонды Потанина, Прохорова и т.д.), пока ещё не выходят за рамки благотворительности. Аналитических задач эти
«именные» фонды пока всерьёзне ставят. В какой-то степени к этому
шел ЮКОС, создав фонд «Открытая Россия», но сейчас всё это заглохло
по понятным причинам.
На Западе мозговые центры возникали главным образом по инициативе
крупного, глобального бизнеса. Именно он сталкивался с дефицитом
знания о многообразии мира, в котором ему приходилось действовать.
Либо это были государственные структуры, которые были заинтересованы
в выстраивании долгосрочных стратегий.
— Если вспомнить о происхождении неизменного образца всех
мозговых центров — американской корпорации RAND, то она была образована
на базе отдела ВВС США. Насколько у нас в этой области существует
запрос на экспертное знание?
— Какие-то серьёзные вещи в этой области мне, по крайней мере,
неизвестны. Источником такого запроса мог бы выступать Совет безопасности.
Но он, насколько я знаю, в такой роли не выступает. Иногда проявляет
инициативу аппарат Совета Федерации, но в основном всё это исчерпывается
случайными «посиделками», связанными с какими-то частными, тактическими
задачами.
— В содержательном плане как можно охарактеризовать состояние
экспертного знания в нынешней России?
— Пока это хаос: все думают обо всем. Рынка экспертного знания
не существует, в частности, потому, что рынок предполагает структурированность
и специализацию, которых пока нет. Все это требует времени, и
никаких чудес здесь произойти не может. Когда просто собираются
поговорить умные люди, то само по себе это ещё не даёт ответа
ни на какой вопрос. И существование нормальной системы think tanks,
и запрос на качественное экспертное знание связаны с наличием
долгосрочных стратегий. В определённом смысле это проблема 2008
года. Если будет сохраняться некоторая устойчивость, то мы будем
двигаться в этом направлении. Для экспертизы важен постоянный
мониторинг. Точечные, даже очень хорошие, исследования слишком
быстро устаревают, не дают общей картины.
— Как вы оцениваете общий уровень экспертного знания в стране,
отстаем ли мы здесь от уровня зарубежных экспертов?
— Здесь есть два момента. Работа зарубежных центров в России
малоэффективна. У американцев, да и у европейцев, хотя и в меньшей
степени, есть типичная болезнь, связанная с приверженностью определённому
инструментальному набору, который, по их мнению, везде должен
работать одинаково. В результате полностью игнорируются местные
особенности, все то богатство и разнообразие, с которым мы здесь
сталкиваемся.
Если же говорить о наших специалистах, то здесь существует, с
одной стороны, высокий уровень крупномасштабного понимания проблем,
но у нас чудовищно слабая информационная база, связанная именно
с российской жизнью. Этот недостаток информации, убожество статистики,
бедность и ограниченность социологических исследований излишне
часто вынужденно компенсируются чисто спекулятивными рассуждениями.
Нашим экспертам легче обсуждать проблемы Австралии, чем положение
дел на Вологодчине или в Калмыкии.
|
