Глава 6. СЕРДЦЕ ГОРОДА
Архитектурный символ города
Уникальность центра, его исключительность по отношению ко всем
остальным элементам города определяются не только тем, что он
собирает в себе высшие образцы деятельности в различных областях,
но и самой возможностью выбора типов поведения, видов деятельности,
форм общения. Так было всегда, и потому вполне естественно, что
именно городской центр наполнялся наиболее ценными архитектурными
сооружениями, произведениями садово-паркового искусства, скульптурой,
фонтанами — всем тем, что не только повышает бытовой комфорт,
но и создаёт самоценное зрелище. Многочисленные исследования подтверждают,
что весьма значительная доля посетителей центра называют целью
своего движения туда желание “побыть в центре”, ощутить его атмосферу.
С социально-психологической точки зрения получается так, что
в человеческом сознании весь город оказывается представлен через
образ его центра. Более того, образ-заместитель обладает огромной
устойчивостью в историческом времени. Сегодняшнюю Москву отличает
от Москвы предвоенной, тем более дореволюционной, так много, что
их сопоставление было бы вообще лишено смысла, не будь у этих
“разных городов” стабильного, почти неизменного ядра, каким являются
Кремль и Красная площадь. Их жизнь тоже очень изменилась: Кремль
стал резиденцией Советского правительства, в нем исчезли ветхие
здания монастырей и возникло огромное здание Дворца съездов; с
Красной площади давно ушел торг, уже почти два века, как был засыпан
Алевизов ров, на площади возникло здание Мавзолея; лишь в начале
века вместо старых торговых рядов архитектор Померанцев построил
здание нынешнего ГУМа, а Шервуд — здание Исторического музея...
И всё же мощь преемственности, присущей Кремлю и Красной площади,
такова, что в нашем сознании они пребывают как нечто абсолютно
устойчивое.
Конечно же, мы отмечаем различия в рядовой городской среде, попадая
в Вологду или, скажем, Шяуляй, не говоря о различиях между северными
и южными городами. И всё же, сопоставляя виденные города друг
с другом, мы непроизвольно избегаем всего, что относительно приравнивает
их один к другому, и сосредоточиваем внимание на том, что их принципиально
отличает. Всегда поэтому речь идёт о центре, очень часто о “центре
центра”, если какое-то сооружение или группа сооружений обладает
мгновенно распознаваемой индивидуальностью.
В западноевропейских городах чаще всего мы сталкиваемся с двухэлементным
символическим центром. Его “ключом” был и остается кафедральный
собор, всегда замышлявшийся не только как храм, но и как выражение
коллективной силы, общей славы города. Так, над Флоренцией, безусловно,
господствует купол собора Санта Мария дель Фьоре, хотя форт, построенный
герцогами Тосканскими уже после того, как город потерял независимость,
стоит выше. Даже и сейчас, подъезжая к Кельну, с расстояния в
добрых пятнадцать километров видишь, что собор, строившийся почти
500 лет, буквально вздымается над массивами городской застройки.
Он и внутри города присутствует постоянно — то тут, то там за
кровлями домов, над улицами проступают где-то вверху огромные
башни.
Однако собор неодинок: рядом с ним всегда обнаружится центральная
площадь, бывший Рынок, со зданием Ратуши и нарядными домами. Собор
тем самым служит надёжным ориентиром, и потерять направление на
центр невозможно, как бы ни крутили улочки и переулки.
Сложнее в очень древних и очень крупных городах. Символических
центров в них может быть несколько, и они словно конкурируют за
внимание зрителя. Пусть на месте великолепного комплекса императорских
форумов Рима — руины, среди которых поднимаются лишь триумфальные
арки Тита и Константина да колонна Траяна. Это несомненный “центр
центра”, переживаемый не столько глазами, сколько в воображении,
достраивающем видимое за счёт предварительного знания. Но трудно
оспорить и то, что центром Рима является собор св. Петра, хотя,
как уже упоминалось, юридически собор принадлежит не Риму, а отдельному
государству — Ватикану. А разве не является “центром” знаменитая
улица Корсо?
Получается, что череда выдающихся зданий или чем-то знаменитых
мест сливается в памяти и воображении в нечто сложноединое.
Так же и в Париже: Пон-Неф, мост, ведущий к небольшой площади
перед собором Парижской богоматери,— символ центра, но и Лувр
— тоже, и площадь Звезды, над которой возвышается как слон огромная
Триумфальная арка, бывшая когда-то на периферии города,— тоже
центр. И даже неправильной формы кольцо Больших бульваров, о которых
сообщал друзьям в письмах Карамзин,— тоже центр. И тем не менее
символом Парижа для абсолютного большинства людей, никогда и не
бывавших в городе на Сене, остается Эйфелева башня — сооружение,
создававшееся как временное сто лет назад на периферии центрального
ядра города.
Ещё заметнее неопределённость символической точки в Лондоне,
так что получается в отдельных случаях, что целый крупный район
со всеми его выдающимися сооружениями — и старыми и новыми, со
всеми его площадями, становится символическим центром города.
 Дело не всегда в размере, и в Таллинне, скажем, роль символического
центра давно уже играет весь старый город, а не только его Ратушная
площадь. Киев в пять раз больше Таллинна, но до недавнего времени
ясно обозначенного центрального “фокуса” у него не было. На вопрос
— где центр города, любой киевлянин отвечал: Крещатик. Но улице
трудно быть центром, ведь само это слово “центр” ассоциируется
непроизвольно с некоторой “точкой”, а не линией. И вот лишь к
дню, когда Киев торжественно отмечал своё 1500-летие, такая “точка”
утвердилась на плане города.
Это — площадь Октябрьской Революции. Любопытно, что её преображение
в центр города произошло отнюдь не за счёт строительства какого-то
сверхкрупного нового здания, а за счёт формирования системы фонтанов
и достройки нескольких некрупных жилых зданий, подковой замкнувших
пространство площади. Очень важно, что киевским архитекторам хватило
разума и такта, чтобы новую “точку” утвердить на старой “линии”
Крещатика: прежнее представление о символическом центре города
сохранилось и упрочилось без его разрушения.
Так бывает, к сожалению, не всегда, и попытки создать новый центр
Тбилиси, при всей их внешней эффектности, никак не приживаются
в сознании горожан: новая двухъярусная площадь находится близко
от “линии”, которую тбилисцы привыкли считать центром города,—
от проспекта Руставели, но смещена с “линии”. В результате в символическом
образе города оказалось больше нарушено, чем приобретено.
Правильно уловить, постичь символический центр города не всегда
просто и всегда очень важно, иначе не избежать горьких разочарований
при осуществлении попыток развития центрального городского ядра.
Так, в Ленинграде символическим центром всего города, а не отдельных
его частей является всё же не Адмиралтейство и не шпиль Петропавловской
крепости как таковые, а “пустота” знаменитой Стрелки Васильевского
острова. Удивительное место, словно корабль рассекающее струи
Невы, разделяющейся здесь на два потока, как бы разрешает спор
Петропавловской крепости и Адмиралтейства за первенство, примиряет
этот спор. Какой же жестокой ошибкой было сооружение крупного
массива гостиницы на набережной близ Финляндского вокзала. Казалось
бы, здание гостиницы далеко от Стрелки, но гладь Невы не только
разделяет город, она связывает его воедино, и всякий чужеродный
элемент болезненным диссонансом врывается в равновесие центра,
нарушая его символическую целостность.
Ещё драматичнее складывалась судьба символического центра Москвы,
которому неразумно были нанесены два тяжелых “удара” строительством
высотного объема гостиницы “Националь” в начале улицы Горького
и гостиницы “Россия” совсем близко от Красной площади. Символический
центр города формируется зрительным воздействием вполне материальных
тел — крупных, значимых сооружений. Но сам символический центр
не материален. Он — духовная целостность, порождаемая в сознании
взаимодействием построек и пространственных пауз между ними. Именно
поэтому символический центр города и устойчив, если всеми последующими
поколениями архитекторов он осознается как ценность и сберегается
как всеобщее достояние, и весьма хрупок при любом грубом вторжении.
 Это никоим образом не означает
какой-то принципиальной неприкасаемости территории, воспринимаемой
как символический центр. Напротив, живая связь времен не прерывается
только тогда, когда каждая историческая эпоха добавляет к накопившемуся
за века свой собственный штрих. В абсолютном большинстве случаев
новый штрих может быть привнесен и сооружением чего-то нового,
если новое умело встраивается в общий “хор” индивидуальностью
своего голоса. Именно на правах тактичного партнера вошли в символические
центры упоминавшиеся нами постройки на Ратушной площади Вильнюса
и на главной площади Ярославля. Именно так Померанцев встроил
огромный фасад нынешнего ГУМа в ансамбль Красной площади, а Щусев
завершил её ансамбль строительством Мавзолея Ленина. Однако встречаются
и ситуации, в которых символический центр города успел приобрести
за века такую совершенную законченность, что ум и такт архитекторов
следующих поколений заключаются в сознательном сбережении прекрасного
целого, сложенного их предшественниками.
Возможны и местами необходимы реконструкции и переделки на набережных
центральной части Ленинграда, но совершенство Стрелки достигнуто
раз и навсегда. Возможны и необходимы частичные перестройки зданий
вдоль каналов Венеции, но её площадь Сан-Марко представляет собой
созданный людьми ландшафт, в котором всякое изменение было бы
разрушением целостности.
Символический центр — духовная ценность. Именно поэтому его понимание
требует не только формальной почтительности к прошлому, не только
высокого профессионализма архитектора, но и глубочайшего такта,
нравственной чистоты замыслов, способности подчинить свободу творческого
самовыражения тому, что римляне называли “гением места”. “Гений
места” присутствует везде, в каждом уголке городской среды, обжитой
хотя бы тремя поколениями людей, но в символическом центре города
этот особый его “дух” значительнее, чем где бы то ни было.
|
