Технологические утопии
 Утопией, как известно, назвал свою мечту о справедливом
и счастливом обществе великий гуманист XVI века Томас Мор. О “Городе
Солнца” мечтал Томмазо Кампанелла. Мечту о городе счастья развивали
социалисты-утописты, в первую очередь Шарль Фурье. Все это были
попытки смоделировать общественное устройство, используя город
как удобную форму. Общественное развитие шло своим путем, преображая
и город и деревню в рамках капиталистических общественных отношений.
Неудивительно, что среди архитекторов конца XIX и начала XX веков
должны были найтись такие, кто, не подвергая сомнению незыблемость
буржуазного миропорядка, попытался бы представить будущее города,
отталкиваясь от бурного развития технического прогресса, инженерии.
 Трагически погибший в сражениях
первой мировой войны молодой итальянский архитектор Антонио Сант-Элиа
успел создать несколько десятков графических листов, на которых
образ урбанизированного будущего предстал в яркой, обостренной,
дразнящей воображение форме. Город высоких сооружений, пронизанных
шахтами лифтов, связанных мостами для горизонтальных транспортных
коммуникаций. Город, в котором нет места зелени, в котором, честно
говоря, нет места и человеку: на листах Сант-Элиа нет ни одной
человеческой фигурки. Есть лишь гигантская “машина”, завораживавшая
своей технической сложностью и композиционной изощренностью.
Воображение художника было в ту пору зачаровано созданием новых
транспортных средств — автомобиля, аэроплана, дирижабля, и потому
многим последователям Сант-Элиа (часто и не знавшим о его работах)
виделись искусственные “утесы”, расчерченные сетками окон, над
которыми вились в небе самолёты, плыли дирижабли, а внизу, в ущельях
“улиц”, растянулись нескончаемые ленты машин.
Маркс, Энгельс, Ленин дали в своих трудах отточенную критику
капиталистического города, но, естественно, в работах основоположников
научного коммунизма не было и не могло быть сколько-нибудь ясных
представлений о социалистическом городе. Понятно, что архитекторы
молодой Советской России, склонившиеся над чертежными досками
в тяжелые годы гражданской войны и разрухи, создавали образ нового
города, отталкиваясь от той же технологической мечты, что запечатлена
на листах Сант-Элиа. Огромное наследие осталось после Якова Чернихова,
творившего сотни и сотни графических листов “города-лаборатории”.
Проекты архитекторов-конструктивистов изображали чёткую геометрию
нового города, взъерошившегося радиоантеннами, над которыми в
небе парили все те же аэропланы. Николай Ладовский, о котором
уже шла речь выше, строил образ динамического города, словно выбрасывающего
в пространство энергию своего развития...
Реальная, нелёгкая практика градостроительства в условиях резкой
нехватки ресурсов повсеместно привела к концу 30-х годов к прекращению
потока утопических проектов “города-машины”. Этому способствовало
и предчувствие второй мировой войны, страшной прелюдией которой
была война в Испании: новая техника уничтожения, стершая с лица
земли Гернику и рабочие кварталы Мадрида, явила своё подлинное
лицо, окрасив отношение к технике вообще.
 Только в самом конце 50-х
годов, когда военные разрушения в Европе были в основном залечены,
вместе с новой увлеченностью научно-техническим прогрессом, обещавшим,
как казалось многим, скорое разрешение всех трудностей, происходит
специфическое возрождение фантазий на тему города будущего.
В профессиональной и научно-популярной литературе 60-х годов
завертелся хоровод все более экзотических видений. Одни представляли
себе город будущего как череду гигантских пирамид, внутрь которых
оказывается упрятано все техническое хозяйство самообеспечения,
тогда как их поверхности отданы бесчисленным квартирам. Другие
предпочитали “перевернуть” гигантские сверхкорпуса с ног на голову
и представить город в виде нескольких “воронок”, впускающих солнечные
лучи до самого дна. Третьи — молодые архитекторы из британской
группы АРКИГРЭМ — вообще увлеклись изображением каких-то технологических
монстров, где каждый человек существовал бы в одиночку в специальном
“модуле”, снабженном всем необходимым, подобно космическому кораблю.
Четвертые увлеклись проектированием гигантских “этажерок”, несущий
каркас которых поддерживал бы систему инженерного обеспечения
города, тогда как вместо привычных квартир появились подвижные
“ячейки”, которые можно перевозить по дорогам или переносить по
воздуху... Впрочем, нелишним будет напомнить, что ещё в конце
20-х годов инженер Крутиков опубликовал у нас проект “летающего
города”, подвешенного на аэростатах и кочующего с места на место.
Из череды фантазий резко выделялись две картины будущего, имевшие
под собой какие-то серьёзные основания. Одну выдвинул греческий
теоретик градостроительства Константинос Доксиадис, первым обративший
внимание на гигантские обитаемые массивы, сформировавшиеся в зоне
Рура в Западной Германии, у нас в Донбассе и в особенности — вдоль
Атлантического побережья США. Доксиадис провозгласил, что историческая
эволюция идёт по линии развития от самостоятельного города-полиса
к быстро растущему городу-динаполису, а сливающиеся динаполисы
должны преобразоваться в мегаполис — единый город для всего человечества.
Не говоря уж о том, что Доксиадис совершенно игнорировал реальную
разделенность мира на различные социально-экономические системы,
стало очевидным, что его схема напрочь игнорировала нормальные
человеческие привязанности к образу города, с которым можно себя
отождествить, который представляет собой нечто большее, чем только
место проживания. Сочинения Доксиадиса, провозгласившего рождение
новой науки о поселениях — экистики, привлекли к себе внимание
и вскоре утратили его.
Совсем иной была судьба концепции городского “метаболизма” (естественного
для организмов обмена веществ с окружающей средой), выдвинутой
замечательным японским архитектором Кендзо Танге. Танге не ограничился
теоретическими построениями, попытками перевести градостроительные
задачи на язык экологии (тогда это слово употреблялось ещё только
биологами). Группа архитекторов под его руководством создала в
1960 году проект принципиальной реконструкции Токио. Основой проекта
стала схема “дерева”, ствол которого составила транспортная артерия,
вдающаяся далеко в Токийский залив, “ветви” — её ответвления,
а “листья” — группы сверхкрупных домов-кварталов, напоминающих
кровли традиционных японских жилищ. В момент своего создания проект
“Токио-60” казался чистейшей утопией, однако уже к концу 80-х
годов утопию начали шаг за шагом воплощать. Все большее число
искусственных островов в заливе создаётся затем, чтобы дать перенаселённой
столице Японии новые промышленные и деловые районы, новые парки
(жильё пока ещё не вышло на воды залива, но скорее всего выйдет).
 За три неполных десятилетия
почти все проектные предложения конца 50-х годов нашли себе то
или иное воплощение, но не как универсальное средство развития
градостроительства, а в сугубо специфических случаях. В самом
деле, хотя до космических городов, взвешенных в околоземном пространстве, ещё далековато, советские орбитальные станции уже представляют
собой обжитые “миры”. В них ведётся не только научно-изыскательская
работа, но и полупромышленное производство веществ вроде сверхчистых
полупроводников, которые трудно или даже невозможно получить в
земных условиях. Технические эксперименты продвинулись уже настолько,
что в самом начале наступающего XXI века функционирование постоянных
научно-производственных комплексов на дне морей и океанов станет
чем-то нормальным и привычным. Плавучие буровые платформы на морских
шельфах стали местом жизни множества людей. Уже созданы плавучие
аэропорты для тех городов Юго-Восточной Азии, где строить взлетно-посадочные
полосы на горных склонах невозможно или фантастически дорого.
Города возникли в безводной пустыне, пользуясь водой из атомных
опреснителей: сначала город Шевченко на берегу полуострова Мангышлак,
затем новые жилые районы Кувейта... И всё же речь идёт об исключительных
случаях или ситуациях — признать их нормальными, естественными
ни у кого желания не появилось.
Весной 1987 года начался любопытный эксперимент: группа английских
и американских добровольцев во главе с Джоном Алленом и Марком
Нельсоном начала своё годичное пребывание в “Биосфере-2”, построенной
в пустыне Аризоны. “Биосфера-2” — комплекс сооружений, способный,
как предполагается, самоподдерживаться в течение ста лет. В комплексе
есть “океан” глубиной 10 метров и все виды ландшафтов в микромасштабе.
Огромные оранжереи должны снабжать обитателей кислородом и продуктами
питания (внутри комплекса существует и “стадо” для снабжения молоком,
но не коров — те слишком велики,— а коз), множество рыб существуют
в равновесии с множеством водорослей и микроорганизмов в системе
специальных бассейнов и т.п. Безусловно, любопытный эксперимент,
но именно потому, что он стал реальностью, никому не приходит
в голову усматривать в “Биосфере-2” некий образец и тем более
идеал города будущего, как никому не приходит в голову развивать
города на Антарктиде, хотя её давно уже обжили исследователи многих
стран.
 Научная фантастика за последние
полвека рассмотрела, пожалуй, все мыслимые возможности существования
человеческих поселений, но прибавить что-либо к космическим “городам”
К. Циолковского или рисункам Сант-Элиа оказалось невозможно. К
середине 70-х годов поток размышлений на тему города будущего
иссяк. Человечество все глубже осознавало экологическую связанность
всего живого на планете. Если в начале нашего века лишь немногие,
вроде В. Вернадского, понимали, что человеческая деятельность
стала давно реальной геологической силой, преображающей лик Земли,
то сейчас эту мысль усвоили миллионы людей, включая и тех, кто
проектирует и строит города, реконструирует и, главное, обживает
их.
Экологическое сознание не может не быть историческим, ведь все
связи живого, все перестройки подобных связей несут на себе отпечаток
прежнего исторического опыта. Воодушевление возможностями техники
не могло не смениться чувством тревоги за дальние эффекты её применения.
Все полнее овладевая историческим знанием, в том числе и знанием
об истории поселений, градостроители утратили излишнюю самонадеянность,
ведь выяснилось, что во многом города, создававшиеся нашими предками,
превосходили наши современные города, хотя и уступали им во многом.
Когда же историческое знание становится для всякого профессионала
интеллектуальной и нравственной нормой, он начинает острее видеть
будущее в том, что уже есть сейчас, в том, что создано веками
развития.
|
