Глава 7. ОБРАЗЫ ГОРОДА
«Лестница масштабов»
За последние полвека средний рост людей увеличился на десяток
сантиметров благодаря более эффективному, сбалансированному питанию.
Но изменение незначительно, в целом человек — все тот же. Поскольку
в восприятии окружающего мира человек в качестве меры использует
собственный рост, то переживание ближнего пространства не могло
существенно измениться. Однако за последнее столетие произошло
резкое, драматическое умножение населения, многократно выросли
города. Так как все стереотипы восприятия отрабатывались веками
и несут на себе отпечаток долгой истории небольшого — по сегодняшним
представлениям — города, композиционная структура городского пространства
начала испытывать все более мощные возмущения. У проектировщика
в известном смысле почва стала уходить из-под ног: то, что столетиями
доказывало свою эффективность в организации городской среды, начало
“работать” с перебоями или вообще перестало срабатывать.
В самом деле, во времена наивысшего расцвета Возрождения крупнейшие
тогда города Италии, Флоренция и Венеция, насчитывали немногим
более 120000 человек каждый, а Кельн или Франкфурт-на-Майне —
тысяч по тридцать. Нередко массив кафедрального собора и его шпили,
как в английском Солсбери, на 130—140 метров поднимались в небо
над городом, насчитывавшим 8, 10, 15 тысяч обитателей. На гравированных
планах городов XVIII века всё ещё можно высчитать не только количество
домов, но даже каждое плодовое дерево в саду позади дома.
Вот, скажем, знаменитый своими тюльпанами голландский город Делфт,
где жил и работал великий живописец Вермеер, где трудился над
совершенствованием микроскопа Левенгук. На плане 1649 года, отпечатанном
с медной доски размером всего 30Х40 сантиметров, уместились не
только весь город, но и окрестные поля. Город окружен тридцатиметровой
ширины рвом, над берегом которого поднимаются стены с 25-ю башнями,
включая шесть укрепленных ворот. Он расчерчен множеством каналов
пятнадцатиметровой ширины, а трёх-четырёхэтажные дома длиной тоже
около пятнадцати метров имеют среднюю ширину по фасаду всего около
шести метров. Ясно, что главная площадь размерами 70Х90 метров
с возвышающимися по её краям собором и ратушей выглядит огромной.
Она и была огромной, так как без труда вмещала все население города
и ещё немалое число приезжих.
Подчеркнем, вот классический масштаб европейского города на протяжении
столетий. История знавала и другой масштаб — сверхстоличный, заданный
Римом эпохи империи, когда, скажем, термы Каракаллы представляли
собой здание сложного плана с габаритами примерно 120Х200 метров,
стоявшее посреди замкнутого со всех сторон двора размерами 300Х300
метров! Однако колоссальные градостроительные “узлы” давно уже
были руинами, и культура Возрождения, к которой мы с полным основанием
возводим собственную культуру, выросла в “делфтском” масштабе.
 Этот масштаб остается для
нас своим, естественным, ибо он — масштаб “сцены” человеческого
поведения, на которой не теряется индивидуальный человек. Такая
масштабность задает именно ему соразмерную пространственную “раму”.
Предельная ширина улицы и в XVIII, и в первой половине XIX века
не превышала 30 метров между домами, то есть 25 метров между кромками
тротуаров. Это означает, что при нормальном зрении мы можем не
только легко опознать знакомые черты лица, но и заметить его выражение.
Предельная ширина площади, как правило, не выходила за 100 метров
— значит, без труда можно опознать знакомую фигуру, знакомую походку
и жестикуляцию. Если в середине такой площади установлен фонтан,
или статуя на постаменте, или композиция из фонтана и скульптур,
пространство площади получало дополнительное подразделение, а
так было почти всегда. Соотнося человеческую фигуру с осознанно
преувеличенными габаритами статуй, прохожий легко “считывал” городское
пространство во всех направлениях. В том числе и в вышину, так
как самые высокие сооружения не поднимались более чем на 20—25
метров, а поперечное сечение улиц колебалось в пропорциях от двойного
квадрата, лежащего на длинном боку, до двойного квадрата, поставленного
стоймя, тяготея обычно к квадрату.
Созданные столетия назад идеально отвечающие размерности индивидуального
человека, классические масштабные характеристики остаются наиболее
привлекательными и поныне. Улица Уффици во Флоренции, Кастильоне
в Париже или улица Росси в Ленинграде по-прежнему воспринимаются
как идеал уличного пространства (длина “идеальной” улицы не должна
более чем в 12—15 раз превышать её ширину). Вандомская площадь
в Париже с её габаритами 120Х 140 м была бы уже чересчур просторна,
если бы не колонна сорокаметровой высоты, установленная при Наполеоне
Бонапарте вместо монумента Людовику XIV, бывшего на том же месте.
Поскольку колонна идеально “держит” Вандомскую площадь, её роль
высочайшего образца градостроительного искусства не поколеблена
ничуть.
Следует заметить, что именно в Париже ещё при Людовике XV были
предприняты попытки задать новый градостроительный масштаб, соразмерный
уже не индивидуальному человеку, а только массе людей, толпе.
Это площадь Согласия, гигантский прямоугольник 175Х245 м с конным
монументом короля посредине (памятник уничтожен во время Великой
французской революции). Новую, имперскую традицию подхватили зодчие
Наполеона при развитии большой оси Парижа, которую мы обсуждали
раньше, архитекторы Петербурга и в особенности — Вашингтона. Прежняя
масштабность была разрушена в наиболее ответственном ядре города,
но новая всё же удерживалась в границах за счёт особой тщательности
в обработке фасадов и силуэтов окружающих огромные пространства
сооружений. Во всяком случае, в столицах удавалось, о чем свидетельствуют
и Дворцовая площадь Ленинграда, и Театральная (ныне — Свердлова)
площадь в Москве.
Однако предел был достигнут быстро, и опыт не мог не убедить
архитектора в том, что обстроенная, замкнутая площадь не может
шириной своей более чем в 5—6 раз превосходить высоту окружающих
построек (именно таковы пропорции сечений Театральной площади
в Москве и площади перед Александрийским театром в Ленинграде, причём и та и другая имеют декоративно-монументальные формы в
центре).
Классическая масштабность изменилась, включив два уровня: столичных
центров и обычных центральных ядер городов, и устояла. Однако
с середины нашего века, и в наших городах в первую очередь, произошел
драматический слом. В его основании два независимых обстоятельства.
С одной стороны, стремление застраховаться от тесноты транспортного
потока, что повлекло за собой увеличение ширины проспектов (образец
был задан в 30-е годы раздвижкой сторон улицы Горького, бывшей
Тверской). С другой — увеличение габаритов жилых зданий и соответственно
дворовых пространств.
Стройная шкала масштабности распалась. Более того, обнаружилось,
что дело не только в пропорциях, но и в абсолютных размерах. Так,
при двух рядах девятнадцатиэтажных жилых зданий по обеим сторонам
улицы и при её ширине 80 метров классическая пропорция сечения
улицы сохраняется (лежачий прямоугольник с отношением сторон 1
: 2), но два “берега” оказываются слишком удалены один от другого,
чтобы не возникало ощущения разрыва между ними. Не спасает и полоса
деревьев или несколько таких полос — разрыв единства городской
ткани остается.
А если улица имеет ширину 80 метров, то какой же должна быть
величина площади? Минимум в три раза шире, иначе не будет необходимого
контраста между “каналом” и “гаванью” уличного движения. Но ведь
тогда ширина площади сравняется с длиной парижской площади Согласия.
Та, однако,— единственная в столичном городе, а здесь речь идёт о совершенно заурядном пространстве. Мало того, даже при таких
колоссальных габаритах наша рядовая площадь немногим превысит
“площадку”, образованную внутри обычного микрорайона, если тот
застроен 16-этажными зданиями.
Начались и вовсе фантастические попытки удержать иерархию масштабности,
в результате чего в ряде новых наших городов возникли странные
протяженные пространства шириной в 200, а то и в 300 метров, как
в Тольятти. Индивидуальный человек никак не может соотнести себя
с этими “степями” внутри города, но ведь нет и человеческой массы,
которая могла бы заполнить собой эти искусственные степи! Лестница
масштабности разрушалась на наших глазах, и, казалось, предела
распаду не предвидится.
Возникла поистине парадоксальная ситуация: по диагонали “двора”
в микрорайоне постройки 70-х годов (что в Москве, что в Тольятти,
что в Минске или Оренбурге) можно было бы без труда поставить
всю скалу афинского Акрополя, вместе с её храмами и театрами.
Один, отнюдь не самый крупный московский микрорайон, вроде Тропарева,
по занятой им поверхности превышает весь город Делфт — с его рвами
и каналами, стенами и башнями, собором и ратушей. Это было бы
не страшно, если б, сравнившись с Делфтом габаритами, новый жилой
микрорайон не уступал ему сложностью, развитостью, многообразием
пространственного рисунка и архитектурного оформления в десятки
раз!
Может быть, с оскудением городской среды можно было бы и смириться,
но... не получается: “свое” пространство человека осталось таким
же, каким оно было и сто, и пятьсот лет назад. Оно осталось тем
же в пределах ближайшего окружения — квартиры, тем же, когда,
закрыв за собой дверь квартиры, мы выходили на лестничную площадку.
Однако, как только мы закрываем за собой дверь, ведущую “на улицу”,
наступает шок — открывающееся нашим глазам пространство не имеет
к нам никакого отношения. Мы говорим “дверь на улицу”, но улицы-то
за дверью нет, нет и замкнутого двора, из которого на улицу вела
арка-подворотня, нет и переулка, принимавшего в себя жителей домов
и дворов, выводя их затем на улицу, а улица вела непременно к
площади.
Итак, сломав лестницу масштабности, мы утратили очень многое.
Двор — “атом” общественного пространства города — настоятельно
требует воссоздания, иначе никто не может понять, где же проходит
очень существенная граница между “нашим” и соседним. Переулок
— в его нешироком протяженном пространстве осуществляется важный
переход от замкнутости и “свойскости” двора к открытости и всеобщности
улицы. Улица — очевидное пространство движения людей, к которому
тяготеют естественным образом все виды обслуживания. Наконец,
площадь — очевидное пространство пребывания, связанное с уличной
сетью и потому являющееся центром некоторого района. На подобной
“лестнице” нет лишних ступеней. Разумеется, существовать возможно
и без них, но владеть городским пространством непосредственно,
минуя названные переходные уровни, оказывается, всё же затруднительно
или вообще невозможно.
Когда всё это было наконец осознано, когда восторг по поводу
безмерной просторности нового города сменился трезвым анализом
достоинств и недостатков старой и новой композиционных структур,
начался трудный период переосмысления задачи и поиска средств
её решения. Дело в том, что, высоко оценивая старую конструкцию
города с иерархией его масштабных ступеней, мы нив коем случае
не можем забывать о той дорогой цене, которой оплачивалось эффектное
и человеческое по масштабу городское пространство.
Множество жилых помещений, ориентированных во внутренние дворы,
было практически лишено солнца и безобразно проветривалось. Дома,
выходящие в узкие переулки, смотрят друг на друга в упор, так
что жизнь квартиры лишена интимности (отсюда появилась знаменитая
плотная занавесь на окнах — гардина, что в переводе — “охранительница”).
Шум в помещениях, ориентированных на самые красивые улицы, достигал
всегда недопустимой величины.
Все так, и потому, стремясь возродить лестницу масштабности в
её классическом совершенстве, современный архитектор озабочен
тем, чтобы ни в коем случае не допустить возрождения пороков,
свойственных старогородской жилой ткани. Это оказывается возможным
— за счёт сложной конфигурации планов жилых зданий, сложной и
остроумной планировки квартир, получающих двустороннюю ориентацию,
за счёт использования двух- и трёхэтажных квартир и даже за счёт
разработки двойных структур. В таких двойных структурах уличный
фасад здания образован конторскими или иными служебными помещениями,
а “дворовый” — жилыми квартирами.
Переход к усложненным планировочным системам непрост и дорог,
но необходимость его уже осознана в надлежащей мере и первые эксперименты
начались.
|
