| Когда
по причине распухшей десны
больной зуб вырвать невозможно,
остается, глотая
аспирин, подтрунивать
над собственной глупостью и ленью.
Збигнев
Герберт (есть такой поэт) Сочиняя первое относительно систематизированное
описание страны, чуть вздохнувшей от неуемной энергии Петра Великого, дьяк Кирилов
был столь убежден, что все как-то само устроится, что дал своей книге оптимистическое
наименование: "О цветущем состоянии Государства Российского". И — почти угадал,
хотя до прихода Екатерины Второй пришлось несколько ещё подождать. Когда Владимир
Войнович изображал Москореп, окруженный тремя кольцами враждебности, он и сам
не догадывался о том, как скоро его сатира начнет обретать черты реальности. Интуиция
в одном лишь подвела литератора. Уверенной рукой прочерчивая нисходящую кривую
предперестроечного маразма, Войнович, как и все мы, грешные, не мог вообразить
последовавшую за этим "загогулину". Нынче оная загогулина дана нам как факт
бытия, и вместо экспорта газа, получаемого из экскрементов собственного народонаселения,
Москва, урча, поглощает денежные потоки, на девять десятых порождаемые одним её
столичным статусом. По меткому замечанию господина Томчина, президента Всероссийской
ассоциации приватизируемых и частных предприятий, копи царя Соломона зарегистрированы
на Неглинке и на Ильинке. Восседай на московском градском престоле хоть воскрешённый
из небытия царь Федор Иоаннович, хоть конь Калигулы, результат был бы почти тот
же, ну, разве что не девять, а семь десятых — по причине недостатка жизненной
силы первого или скудости лошадиного языка второго. Рента от столичного положения
Москвы работает самопроизвольно, и порождается она вовсе не усилиями градоначалия,
а простым фактом восседания за кремлевскими зубцами все той же общероссийской
власти. Это обстоятельство, с одной стороны, столь очевидно, что даже и упоминать
его как-то неловко. С другой же стороны, оно столь упорно игнорируется не только
дружными защитниками московского нынешнего правления, но даже и большинством его
оппонентов, что иной раз и впрямь создаётся впечатление, будто это вовсе и не
Юрий Долгорукий устроился на престоле Великого княжества Московского, а, по меньшей
мере, одна из тех сладкоголосых дам, что пытались погубить экипаж небезызвестного
плавсредства "Арго". И ещё в том ошибся Войнович, что и ему было не под силу
представить, что в середке Московского княжества будет находиться Кремль, занятый
как бы иностранным Двором, точь-в-точь как Ватикан посреди Рима. Впрочем, и не
совсем точно так же, коль скоро даже Наполеон ограничился внешней холодностью,
ни разу не угрожая отключить Ватикану водопровод и канализацию. Первое кольцо
враждебности в целом совпадает с внешней обочиной МКАД, хотя местами "проросшая
картофелина" московского Генплана (по удачному выражению известного урбаниста
Н.Н.Улласа) вторглась отростками в чуждые пределы Московской области. Как известно,
в одном месте Москва издавна захватила плацдарм, поименованный Зеленоградом. Несмотря
на то, что князь Московский связан с князем Подмосковским узами не то чтобы приятельства,
но всё же рядом союзных трактатов, договорившиеся стороны отнюдь не позаботились
о том, чтобы привлечь на сторону Москвы графов, угнездившихся на землях бывших
районов и в большинстве случаев присовокупивших к своему титулу и бургомистерские
права. О народах, населяющих эти графства и бурги, начальствующие над ними
заботились по мере возможности, отнюдь не настаивая при этом на том, что их подданные
должны испытывать чувство умиления к Великой Срединной Земле Что Внутри МКАД.
Впрочем, графства вовсе отдаленные, вроде того, где кое-чего добился один порывистый
борец за права народов, пока неблагодарное население, возжелавшее ещё больше и
сразу, не выпихнуло его прочь, как пребывали, так и пребывают в безвестности,
и населены они или нет, доподлинно не известно. Иное дело графства и грады, взирающие
на горизонтальную стену МКАД в упор, как то Балашиха, Химки, Мытищи, равно как
и чуть более отдаленные, но всё же достаточно близкие, чтобы более половина их
обитателей могла направляться на поденную работу в княжество Московское. Ездить
то они ездят, ибо куда податься. И чем более ездят, тем менее любят, поскольку
грамоте обучёны и в электричке или в автобусе стараются читать свои малогабаритные
газеты, где им довольно часто напоминают, что уровень доходов внутри МКАД аккурат
в три раза превышает их собственный. Графы-бургомистры в свою очередь непрестанно
объясняют своим подданным, что не в том даже дело, что княжество Московское тычет
им под нос дачи и прочие окруженные частоколом посёлки . И даже не в том, что засыпает
их свалками, обдувает малоприятными дымами и обливает рекой, что в нижнем течении
несколько грязнее, чем в верхнем. Об этом они поговаривают, но так как сами не
без греха, то скорее сдержанно. Говорят же они о том, что половина от половины
подданных где-то на просторах княжества Московского добывает хлеб насущный, что
само по себе и недурно, но в родных пенатах сказывается безработными, отчего ждать
от них податей непродуктивно. Ещё они повествуют о том, что, испытывая в своё время странную любовь к князю Московскому, Великий Белый царь и Дума Боярская
воспротивились тому, чтобы учинились в градах ближних и дальних муниципальные
банки. Посему банки у них все москвокняжеские, и деньги они исправно откачивают
в центральные свои конторы, а торговлишка по большей части в тех же пребывает
руках, и стоит туземцам получить пенсии, или какие пособия, так и оказываются
они через неделю все в Великой Срединной Земле, не успев сделать внутри графств
положенных им — по версии Коперника — нескольких оборотов. А то, что пробраться
с плодами земледелия на заветные торговые плацы Срединной Земли замкадовцам не
дано, они и без начальства своего знают твердо, ибо крепко научёны опытом. К тому
же, свирепые туземцы, облизываясь на московские приплаты, достающиеся пенсионерам,
одиноким родительницам и прочим счастливчикам, напрочь при этом забывают, что
цены в Великой Срединной Земле существенно выше, и винят старейшин своих в злокозненности
или, на худой конец, в недостаточной оборотистости. От этих напраслин старейшины
кручинятся и от этого любят Срединную Землю ещё менее, и когда местные куклуксклановцы
палят огнем пригодные к тому дачи и экспроприируют неосмотрительно оставленное
там добро, графы-бургомистры для вида гневаются и дружинников своих бранят, но
в глубине души сомневаются. Московский же князь напротив всех замкадовских
любит. И дикой своей дивизии, взявшейся за благородное дело борьбы с беспорядком
на рынках, наказывает их любить крепко. Получается поэтому любовь без взаимности.
Второе кольцо враждебности совпадает в точности с границами государства российского,
хотя, наряду с прямой враждебностью, выливающейся не только изустно, но даже и
в Интернете, имеет место простая неприязнь, а также комбинированные варианты антипатии.
Когда бы поземельные князья не были скованы робостью перед Великим Белым Царем,
когда бы их подданные, удачно прозванные электоратом, не были раздираемы ревностью
партий, что препятствовало до сих пор установлению их контроля над всею Боярской
Думою, когда бы взаимная ревность и порождаемая ею зависть не вносили в их ряды
распрю, давно бы они лишили Великую Срединную Землю права собирать ясак с добытчиков
по месту их, добытчиков, регистрации. Сладкие грезы о прикреплении добытчиков
к земле тревожат сон тех князей, кто сидит на добываемых пришельцами богатствах,
но знают они, что лишённые таких же богатств князья ни в жизнь с такой несправедливостью
не согласятся. Не согласятся, потому как не крепка их вера в то, что Царь и Дума
его твердой рукой канализируют им желанные трансферты, и что рука эта не оскудеет.
По причине того, что пути длинны и опасны, и что путейцы все настырнее жалуются
на дороговизну овса, отдаленные туземцы все более склонны сомневаться в самом
существовании Великой Срединной Земли. Поскольку же туземцы унаследовали от мезозойской
эры остаточную грамотность, а в иных градах и весях так даже напротив стали весьма
интенсивно сочинять собственные версии летописей, то даже и малые детки, едва
вынув из ротиков соски, так сразу и произносят прилагательное "виртуальный". Великая
Срединная Земля дана им в виртуальной форме, вследствие чего московский Ватикан
и самое княжество сливаются в их замутненном сознании, и с этим трудно что-либо
путное предпринять.
Ошалевшие от мелкой компьютеризации островитяне внешней Вселенной
могут, разумеется, в полное своё удовольствие предаваться преступной
страсти к игрушечным "тамагучи", подтирать за ними виртуальные
лужицы и хоронить усопших электронных чад со слезами на глазах.
На российских просторах, слава Богу, таких извращенцев не замечено,
и потому для них Москва явлена в шаманстве телеведущих и в образах
понятных: Кремль, Храм Спаса на Гараже, истуканы старые и истуканы
новой отливки, разливанное море рекламы с описанием невозможной,
немыслимой жизни, Анпилов, азербайджанцы, Алла, банкиры, барабашки,
бляди, Газманов, Глазунов… Киркоров, Коржаков… Церетели… Явлинский.
Виртуальное можно воспринимать, но любить виртуальное
сложновато, тем более что всякий твердо уверен, что его трудовая копейка украдена
у него непременно княжеством Московским, тогда как собственные князья, царьки
и султаны напротив — ночей не спят, пытаясь спасти детей природы от московского
рабства. Московский же князь настолько любит дальние пределы, что рассыпает дары
и в любую минуту тянет длинную руку помощи, будь то рязанские братья по классу,
коим нечем засеивать поля, кемеровские дядья, которым следовало направить денежку
на выплату зарплат бюджетникам, тувинские кузены, каковым надлежит возвести школу
искусств, великоустюжские племянники, почему-то обвиненные в том, что им угораздило
породить во время оно Санта-Клауса, отчего им и надлежало выстроить школу ценой
в полбюджета уездного городка. Случаются географические несуразности, вроде
строительства в, увы, иноземном Севастополе. Случаются легкие шалости, вроде строительства
в Буденновске больницы на деньги, отобранные позже из казны Великого Белого царя,
и, вроде бы, подарённые сомнительным заморским фрязем. Но всё это — мелочи, тем
более что и Севастополь, и Беломорск легко объяснить стремлением князя Московского
подтвердить репутацию владыки пяти морей, тогда как обмен рыночными комплексами
с кавказскими братьями вполне вписывается в давнюю концепцию разумного колониализма.
У колониализма есть, впрочем, особенность, известная ещё со времен императора
Диоклетиана. Раньше или позже, наиболее предприимчивые из обитателей провинций
все как один оказываются столичными гражданами, хотя и терпящими кровников длительное
время, но в целом незамедлительно вступающими в ряды обитателей виртуального Града
Земного. Некая тонкость состоит, однако же, в том, что обустройство столичной
системы деньгопроводов таково, что, по меньшей мере, каждый десятый рубль с базара,
именуемого мелкооптовым рынком, суммируется со следующим до тех пор, пока не обернется
долларом, а затем направится в длинное путешествие на юг, на юг, на юг… В истории
такое бывало, когда золото Инков сначала поступало в Мадрид, а потом как-то незаметно
оказывалось в Голландии. Географический вектор иной, но сходство процессов налицо.
С взаимностью дело обстоит непросто и в круге втором. Как справедливо отмечал
Максим Соколов в своих эссе, в любви к Москве признавались тогда лишь, когда она
была в оппозиции к имперскому Петербургу. Когда же Москва стала центром империи,
о любви надлежит забыть надолго. Впрочем, Бог с ней, с любовью. Третье кольцо
антипатии кольцом назвать затруднительно, поскольку это скорее сфера. Уж если
с поверхности этой сферы с трудом до сих пор разучивают, что, скажем, грузин это
отнюдь не русский, то различить из нее некие оттенки несовпадения между московским
Ватиканом и прочей Великой Срединной Землей решительно невозможно. Здесь все
ясно настолько, что тональность приходится сменить. Оставим в стороне тривиальности
относительно ничем не оправданной дороговизны московской жизни, включая отъем
трёхзначных сумм за ночь в посредственном отеле, абсурд "бутиков", где за бешеные
деньги искушенному в мировых ценах пришельцу пытаются впарить черт знает что,
и тому подобные наблюдения заезжего иноземного люда. Оставим в стороне аберрацию
оптики, в связи с которой большинство западной публики, читающей газеты, ждет
от своих московских корреспондентов исключительно историй, леденящих жилы, вследствие
чего нормальными сторонами столичной жизни редакторы не интересуются. Все это
- частности. Не частность то, что втолковывал моим студентам мой приятель Ричард
Найт, эмигрировавший из США в Европу и делящий рабочий год на кварталы: три месяца
в Париже, три — в Берлине, три — в Амстердаме и три — в Генуе, где он помог городскому
сообществу выработать жизнеспособную программу развития:
"Города оказались в кризисе, их экономическая
база переживает радикальную трансформацию. Поскольку же
города не понимают все следствия происходящего, они не в
состоянии мобилизовать ресурсы, необходимые для формирования
собственного будущего. Основная проблема в том, что —
по мере того, как создание богатств перемещается от производства,
опирающегося на материальную подоснову, к деятельности,
имеющей опору в знании[1] — сокращаются возможности трудоустройства
в традиционном производстве. Поскольку в большинстве своем
города не понимают природу фундаментальной трансформации
в обществе, они продолжают вести дела по инерции, словно
цепенея перед лицом роста безработицы и социального отчуждения.
Вместо того, чтобы формировать политику адекватного понимания,
усиления своей "культуры знаний", и преобразовать знание
в опору локального развития, города продолжают упорствовать
в стратегиях, отражающих узкие потребности производственного
сектора, несмотря на его явную неэффективность.
Города не видят в науке, вернее, в знании
в целом, сущностный ресурс и потому, не инвестируя в реальное
развитие, подвергают собственное будущее чрезвычайному риску.
Большая часть стратегий так называемого развития города имеет
форму защитной реакции, направленной на прямую поддержку производства,
или прямые вложения в предметную инфраструктуру в интересах производства
в первую очередь. Этот вариант стратегии отнюдь не увеличивает
доверия к будущему города, потому что промышленное производство
сокращается повсеместно, и такого рода затраты не расширяют возможности
трудоустройства. Фактически он не в состоянии даже только приостановить
вековой тренд упадка производственных форм деятельности, все острее
конкурирующих одна с другой, не может привлечь рабочие места из
других секторов деятельности". Это — из лекции пятилетней
давности. За это время многое переменилось, и даже консервативно
погружавшаяся в маразм и упадок Вена успела встряхнуться и затратить
три года на разработку программы выхода из унизительной зависимости
от сладкой парочки — Моцарт и "Моцарт" (который на шоколадных
шариках).
Вот уж двадцать лет идёт свирепая битва между крупнейшими городами
мира за место под солнцем. Ради успеха в этой бескровной войне,
которой суждено стать то ли тридцатилетней, то ли столетней, прижимистые
французские обыватели вложили сумасшедшие деньги в, казалось бы,
бессмысленные затеи, вроде реконструкции Лувра, возведения района
Дефанс
(не в центре, заметьте, а у конечной станции метро) или комплекса
Национальной библиотеки. Все это и было бы совершенным нонсенсом,
когда б опорой всему этому не служил старый Париж, привлекающий
многообразием всего и вся, рассчитанным на любой карман.
Фантазии Миттерана не стали провалом
потому, что они победили: Париж на какое-то время занял первое место в мире по
числу крупных международных конгрессов в год (свыше 120), что принесло французской
столице в десять раз больше, чем дали Москве все платежи Газпрома с РАО ЕЭС вкупе.
Гонка за лидером продолжается, и в затылок Парижу дышат Барселона и Гонконг, да
и Лондон озабочен отнюдь не только скандалами в королевском семействе или изгнанием
наследных пэров из Палаты Лордов. Припомнив средневековое прошлое, когда университеты
были крупнейшими работодателями, мировые города взапуски переманивают друг у друга
десятки и сотни тысяч студентов, художников, тележурналистов, веб-дизайнеров и
прочих непонятных людей. Свой миг удачи переживает Берлин, увидевший в восстановлении
статуса мирового города такую возможность, что в топку суматошной стройки летят
сотни миллиардов марок. Города лезут из кожи вон, чтобы втянуть, заставить работать
на свой имидж ведущие имена, и в это инвестируют в первую очередь — достаточно
глянуть на Буэнос-Айрес или даже Бильбао, чтобы в этом убедиться. Города состязаются
в акробатике нахождения динамического равновесия между удобством для инвестора
и экологическим комфортом граждан… Всемирная сеть силовых линий, связывающих
мировые города, обтянула земную сферу, и, если иметь эту картинку в затылочной
части мозга, то внешний наблюдатель, этот глобальный сфероид, непременно изумляется
тому, с какой скоростью Москва погружается в провинциальность. И чем более она
пытается быть "как все" столицы, чем внятнее она истребляет своё прежнее, безалаберное
очарование, не предлагая взамен ничего изумительного, тем это погружение глубже,
так как (см. выше) она год от года утрачивает ещё и функции национального культурного
центра. Говорить здесь о неприязни так же нелепо, как о любви. Мир не может
себе позволить не замечать московский "Ватикан", но город Москва начинает выпадать
из его сознания. И выпала бы уже совершенно, не будь у публики инерции, которой
хватит ещё на полпоколения. Не больше. Пора бы начать почкование. |
