Мир архитектуры. Лицо города

Глава 4. ФОРМУЛА ГРАДОУСТРОЙСТВА

Ступени отдыха и очаги досуга

Досуг и отдых — связанные между собой, но всё же разные вещи. Под отдыхом принято понимать восстановление физических и душевных сил после обязательной деятельности, после работы, покупок, суеты по дому. Под досугом же имеют в виду смену занятий, когда человек свободным образом реализует те свои устремления, которым не нашлось места в обязательной деятельности. Без отдыха не может обойтись никто. Без досуга почти полностью обходятся все те, для кого обязательная и свободная деятельность слиты воедино, для кого работа и творчество совпадают.

Конечно же, главным местом отдыха было и остается собственное жилище, но необходимым элементом отдыха всегда была прогулка на свежем воздухе, возможность видеть, слышать, обонять траву, листву, цветы.

Буржуазный город, нещадно эксплуатировавший каждый квадратный метр своей территории, сумел сделать столь простую радость величайшей роскошью. Провинциальный российский город, наполовину состоявший из садов и огородов, был иным. Но как только и его захватывала горячка капиталистического развития, зелень первая становилась молчаливой жертвой жадности домовладельцев. Каменные мешки вместо дворов в центральной части города, камень и пыль, которую едва выдерживали подорожник и лопух, — на рабочих окраинах. Неудивительно, что между словами “революция” и “город-сад” усматривалась в начале нашего века прямая связь.

В центральной части Лондона, на месте бывших королевских охотничьих угодий, сохранились великолепные парки: Гайд-парк, Грин-парк, Сент-Джеймс-парк, Риджент-парк. Они огромны и поистине прекрасны — стоя в Гайд-парке, едва видишь вдали дома британской столицы. Юридически парки давно уже публичные, открытые для всех, но жителям рабочих районов Лондона дойти до них было непросто — далековато.

Летний сад Петербурга был публичным уже в пушкинское время, однако с Охты туда добраться нелегко, да и полиция тщательно следила, чтобы в сад входила только “чистая” публика. То же относилось и к Александровскому саду под стенами Кремля в Москве, и к роскошному парку, что тянется вдоль реки Изар на многие километры в самом сердце Мюнхена.

Огромный, в пять километров длиной, Сентрал-парк в Манхэттене был когда-то замечательным градостроительным достижением, гордостью Нью-Йорка, но и до него было не добраться из Бруклина или Бронкса, да и с периферии Манхэттена тоже.

К концу прошлого века стало ясно, что одними крупными садами и парками не обойтись — на недостаток зелени жаловались и зажиточные горожане. Некоторым спасением были в европейских городах бульвары, возникшие на месте снесенных старинных укреплений, но их едва хватало для досужей публики, прогуливающейся здесь после полудня, и детей с няньками из ближайших кварталов — по утрам.

В Лондоне и в самом “британском” из американских городов — Бостоне — отцы города нашли своеобразный выход. После расчистки нескольких кварталов на их месте устраивался сквер, обнесенный невысокой решёткой. В решётке — калитка, запертая на замок, а ключи от замка имеются только у жителей домов, окружающих сквер. Нетрудно догадаться, что бедняков среди них нет. И в Лондоне, и в Бостоне такие “кооперативные” скверы есть по сей день, хотя под давлением общественности большая их часть всё же открывается для всех. В других городах скверы были редкостью.

Выдвинутая в конце прошлого века Эбенизером Говардом идея “города-сада” весьма пришлась по вкусу солидным горожанам Европы. Идею быстро очистили от содержавшегося в ней социального утопизма и наряду с большими поселками на свободных территориях начали строить “города-сады” поменьше, внутри большого города. Здесь небольшие дома располагаются среди садов — в каменной пустыне города возникают островки зеленого рая. Не только в Европе — даже в Каире, на острове посреди Нила, возник такой райский уголок. Такой островок есть и в столице Иордании Аммане, где единственный вид зелени в бедных кварталах — чахлый кустик туи в жестянке из-под смазочного масла.

В Барселоне богатый промышленник и меценат Гуэль купил 30 гектаров, обнес их стеной, и внутри этой стены замечательный архитектор Антонио Гауди создал своего рода заготовку “городка” для полусотни предполагаемых арендаторов. Виадуки на колоннах, похожих на пальмы, “бесконечная” скамья, вьющаяся на сотни метров, прекрасный лес колонн для будущего рынка. Арендаторы, однако, не появились, в двух построенных домах доживали свой век Гуэль и Гауди... зато с 1926 года парк Гуэль принадлежит городу и охраняется как памятник искусства.

Немало найдётся подобных историй, но по-настоящему системным озеленение города становится только в нашей стране, после победы революции. Во-первых, сохранены, хотя и не без потерь, огромные лесопарки, вошедшие везде в городскую черту. Во-вторых, в невиданных масштабах началась повсеместно высадка деревьев и цветников на улицах городов. В-третьих, городские Советы озаботились тем, чтобы каждый жилой район имел, по меньшей мере, один большой парк, но нередко их гораздо больше. В-четвёртых, создана промежуточная система садов и скверов, приблизительно соответствующих потребностям населения пары кварталов или микрорайона.

Наконец, началось сооружение сложных парковых систем в поистине беспрецедентных масштабах. Достаточно назвать две из них. Одна — так называемый Зеленый диаметр Минска, где к уже созданным заново после военных разрушений паркам добавилась искусственная река (канал, подводящий воду к огромному промышленному узлу) с живописно организованными берегами, вдоль которых разрастается парк, плавно переходящий в сады окрестных микрорайонов. Другая — Кольцевой бульвар и зеленая зона долины реки Раздан в Ереване, скачком улучшившие микроклимат всей столицы Армении. Впрочем, трудно не назвать ещё и поистине удивительную работу архитекторов и ботаников города Шевченко, где возникла система садов и парков (для каждого дерева надо было вырезать колодец в скале), орошаемых водой, поступающей в город от гигантского атомного опреснителя морской воды...

Нижний уровень любой из этих систем образован зеленью внутри микрорайонов, так что статистически по совокупной площади зелёных насаждений на одного жителя наши города занимают сегодня лидирующую позицию в мире. Статистика, увы, нередко вводит в заблуждение. Проектируя зелёные системы последних десятилетий, архитектор не очень-то утруждал себя подсчетами объема квалифицированного труда, необходимого для поддержания и развития столь обширных озелененных пространств. Отсюда такое множество одинаковых деревец, высаженных скучными рядами, скверные, неровные газоны, нерациональная высадка цветов. Расчеты на самодеятельность жильцов не всегда оправдывались: из-за недостатка опыта неисчислимое множество деревьев и кустов было высажено прямо под окнами, и теперь, спустя пятнадцать-двадцать лет, возникшие заросли приходится жестоко прореживать. Обострилась нужда в малой механизации садового хозяйства, в целой садоводческой индустрии. Как всегда, решение одной проблемы порождает другие.

И всё же огромный шаг к “городу-саду” нами сделан. Началось своеобразное состязание между городами, и, например, Сумы соревнуются с Донецком не только по числу цветущих кустов роз на улицах (счет идёт уже на миллионы), но и по многообразию, по изысканности возникающего в городе цветочного орнамента, протянутого на тысячи метров. А что с пространством досуга?

Оставим в стороне специализированные зрелища — они естественным образом собираются в очаги общегородского значения. Не каждый день мы собираемся в театр, цирк или зоопарк и потому готовы потратить дополнительное время на то, чтобы добраться до цели. Речь идёт о скромном, повседневном. О местах общения, пребывания “на людях”.

Многие века опыта городской жизни выработали неписаное правило, согласно которому местом проведения досуга были и остаются своеобразные “точки” необязательных встреч. В древнеримских городах они назывались “табернами”, в средневековых — “погребками”, эпоха Просвещения породила “кафе” и “чайные”, в российских городах это были “трактиры”. Здесь едят и пьют, но ни еда, ни питье не считаются главным. Главным являлась и является атмосфера необязательности и вместе с тем твердого господства неписаных правил поведения.

В любое из этих заведений мог и может зайти каждый, но почти в каждом из них формировался “клуб” завсегдатаев, возникала своеобразная специализация: артисты, художники, писатели, ямщики, извозчики и водители такси, жители соседнего квартала и сотрудники расположенного поблизости издательства... охотнорядские приказчики и продавцы птиц с Трубной площади в Москве... рыболовы-любители и букинисты — все рано или поздно находили “свое” место. В лондонских “кофейных домах” и в “кондитерских” Германии и в XVIII и в XIX столетиях посетители читали и обсуждали газетные и журнальные новости. Добрая половина французской литературы XIX века возникла за столиками парижских “кафе”. В “чайханах” Средней Азии обсуждались ближние и дальние новости. В русских трактирах до хрипоты спорили обо всем на свете.

До сего дня сохранил свою особую атмосферу английский “паб”, где, как правило, ничего не едят и очень мало пьют, где читают и разговаривают. С давних времен “паб” — единственное место, где не действует неписаный, но строгий запрет на то, чтобы разговаривать с незнакомым человеком, и потому “пабы” остаются магнитом для одиноких, каких всегда много в городе.

К несчастью для нас, торжество функционалистской доктрины в 20-е годы повлекло за собой своеобразный сбой логики. По мысли тех, кто хотел подчинить сложность городской жизни простоте схемы, коль скоро подобные заведения играют роль неформального клуба, эту роль и надлежит передать специальному клубу или Дому культуры. Клубы и Дома культуры строились в основном производственными предприятиями, что должно было способствовать укреплению чувства коллективизма. Трактиры же, рестораны, кафе, подвальчики были причислены к службе общественного питания, где главное — побыстрее поесть и побыстрее уйти, уступив место следующему.

Клубы и Дома культуры, где в кружках и секциях заняты любимым делом разные люди, конечно же, необходимы. Беда лишь в том, что во всех вместе взятых кружках и секциях участвуют трое-пятеро из ста жителей, не больше. Остальные девяносто пять или девяносто семь оказались не у дел. Только в последние годы это недоразумение было наконец осознано в надлежащей степени, и во всех городах страны началось активное движение за создание “очажков” досуга, не имеющих заранее установленной функции. Кафе может соединиться с видеотекой или бильярдной, библиотека может обзавестись “своей” чайной, кинотеатр сливается с салоном игральных автоматов — электронных, сложных, совсем непохожих на сегодняшние...

До самой середины нашего века никому не приходило в голову делить досуг по возрастам, разве что признавалось своеобразие потребностей детей младшего возраста. Лишь с 50-х годов начал оформляться мир особого, молодёжного досуга, породивший известную сегодня дискотеку. Однако как только дискотек стало много, выяснилось, что одними танцами и ритмической музыкой не проживешь. Сегодня и дискотеки начинают “обрастать” клубами и любительскими объединениями. Повсеместно мир досуговой деятельности начинает сгущаться и кристаллизоваться в сложносоставные, многофункциональные центры общения.

Ядром таких центров общения становятся все чаще самодеятельные любительские объединения, клубы “по интересам”. Между такими ядрами устанавливаются содержательные связи, и на наших глазах карта города начала преображаться. Пока специалисты спорили — по месту жительства или вне его проектировать сферу досуга, — практика успела дать ответ: и там, и там, по-разному. Для городского архитектора это означает, что уже не он срисовывает очаги досуга в план города, руководствуясь собственными представлениями о нужном, как бывало раньше, и не сами организаторы это делают, ибо без помощи профессионала им не обойтись. Задача проектирования системы центра досуга решается теперь в диалоге между проектировщиком и коллективом, организующим собственный досуг.